Прости мне этот детский каприз

Утренний вдох свежего воздуха. Солнце приятно наполняет комнату светом, а его лучи играют с пыльными пушинками в воздухе. Июнь. Комната кажется крохотной из-за раскиданной на полу одежды, но по–своему уютной. Где-то вдалеке слышен мотор катерной лодки, плавно проезжающей по Сене. 1990 год.

      Моя рука болезненно пульсировала. Открыв глаза, я обнаружил, что она прижата моей головой к подушке. Я сел на кровать и начал нетерпеливо перебирать пальцами, наивно полагая, что онемение пройдет быстрее. Если вам решительно предстоит вставать утром vis-a-vis своему желанию, а голову, словно камнем на дно, тянет к подушке, лучшее решение — отлежать руку. Через несколько минут вы уже не будете понимать, почему все ещё находитесь в кровати. Я в последний раз встряхнул руку и встал. Заметив на полу одежду, которая пролежала там всю ночь, я стал вспоминать вчерашний вечер:       Латинский квартал. Он знаменит своими узкими улочками, которые несмотря на свою старинность, пользуются популярностью у молодых студентов и туристов, а также главным учебным заведением Парижа — университетом Сорбонна. Я, Микаса и Армин прошатались в квартале до полной темноты, бегло заглядывая в попутные кафетерии, чтобы закрепить нашу встречу различным фастфудом и вином. Хотя никто из нас не был совершеннолетним, но наше праведное «In vino veritas, in aqua sanitas» / «В вине истина, в воде здоровье», не оставляло у работников заведения сомнений в том, что мы местные.       Бедный Армин, правда, совсем не умет пить. Нам пришлось стремительно взять своего друга под руки, чтобы довести страдальца до дома на полусогнутых пополам ногах. А вот я и Микаса были не пьяны, но и не трезвы. Мы были как пружины в десятилетнем матрасе — перевернись на другой бок, и мы вонзимся тебе в спину, пробуждая ото сна. Мы — птенцы, окрылённые атмосферой вечного праздника, свободой и любовью. Нет, не любовью, это все алкоголь. Или любовь?       Я натянул на себя темные вельветовые брюки с белой рубашкой, завернул рукава и стал застёгивать пуговицы на ней.       Микаса — моя подруга детства, почти сестра, и наши родители тесно общаются друг с другом. Она всегда была ответственной, окружала меня заботой и во всем помогала. Сейчас мы вместе учимся на факультете медицины и проводим довольно много времени друг с другом. В один прекрасный день я стал замечать, как Микаса стала меняться в поведении. Она краснеет каждый раз, когда я прикасаюсь к ней, и смотрит на меня так, будто видит в последний раз. Я понимал, в чём дело с самого начала, но не торопился — я не был уверен в своих чувствах к ней.       Моя рука потянулась к последней пуговице на воротнике, но пальцы оставались неподвижны.       Мы возвращались домой, и возбужденно болтали о нашей прогулке. Наши дома располагались неподалеку друг от друга и, доведя Микасу до двери, я собирался попрощаться с ней. Вдруг она резко вдохнула в себя воздух и приблизилась ко мне с полными слез глазами. Было видно, с какой силой она переборола себя и свой страх. Микаса вонзилась в мои глаза своим серым и цепким взглядом, в котором горел огонь надежды. Её руки, потянувшиеся за моими, пылали, а щёки покрывались пятнами румянца. Она процедила мне теплое и искреннее признание, отточенное и выученное наизусть, будто мантра. В тот вечер в моей голове плясали языки костра, я был готов принять её огонь. Понимал бы я тогда, что мой внутренний пожар был вызван не грозой, а подлитым в меня спиртом. Я наклонился к её лицу, внимательно посмотрел ей в глаза и примкнул её губы к своим. Она радостно сжала мои пальцы, и так мы и стояли в кромешной темноте. В тот день двойной фонарь на улице её дома горел только одной лампой.       Я почувствовал, как сжались мои пальцы, застёгивая последнюю пуговицу воротника. Тот давил мне шею, не сильно, но давая понять, что выбор сделан. С рубашкой было покончено.       Я сделал на голове небрежный пучок и вышел из комнаты. Остановившись у двери, я почувствовал горький запах кофе. Я не любил этот напиток всем сердцем, и последнее было благодарно мне за это. Он заставил меня взбодриться, и я негромко кашлянул. Следом за моим кашлем последовал голос: — Bonjour, Эрен! — мама задорно и торопливо звала меня. — Иди скорее, завтрак стынет, и времени осталось не очень много! Потом возможности поесть не будет! Ты будешь чай? Или сок? Точно! Возможно у нас ещё остался горячий шоколад! Гриша, запиши в список горячий шоколад! Эрен? — Чай с молоком. — Молока нет! Гриша, молоко! — Тогда просто чай.       Посуда загремела. Я добрел до ванной, наспех умылся и привёл себя в порядок. Выходя из ванной комнаты, я заметил, что все было убрано и намыто до блеска. «Вероятно, перед приездом гостей, — вспомнил я, совершенно ничего не зная о наших поселенцах, ничего удивительного.»       Я спустился вниз. К моему приходу кухня разделилась на две части: одна была нетронута и будто бы зафиксирована, как экспонат в музее — там находился большой обеденный стол, а окна были открыты нараспашку, и казалось, будто даже сама жизнь на улице за ними остановилась; вторая же часть кухни была зоной активного перемещения из стороны в сторону: поджаренный хлеб вылетал из тостера, а чайник свистел и пыхтел. Сравнив их, я выбрал первую часть. Я двинулся к столу. На нём лежала раскрытая газета, кружка, наполовину наполненная кофе, и пепельница с ещё горящей сигаретой. Обычный солдатский завтрак моего отца, хоть он и доктор, который должен знать последствия таких утренних трапез. — Вот твой чай и тосты, cheri, — мама пододвинула ко мне масло и всевозможные конфитюры, — ешь и торопись! — она поцеловала меня в макушку, а затем ловко подхватила сигарету из пепельницы и затушила.       Я намазал джем на тост и откусил кусок. Вскоре к столу подошёл отец. — Bon appetit, — отец сел за стол.— Как ваша вечерняя прогулка? — Спасибо, ничего особенного, — промямлил я и сменил тему. — Совсем забыл, а в честь кого у нас в доме такой переполох с самого утра?       Отец перевернул страницу газеты и сделал глоток кофе. — К нам приезжает мой старый друг, Леви. Для тебя мсье Аккерман.       Я удивился. — Столько твоих друзей, знакомых и пациентов посетило наш дом, а про этого впервые слышу. — Да, ‐ отец усмехнулся, — он британец — пояснил он. — Мы познакомились на фронте. Я знал, что отец в прошлом во время войны некоторое время занимал должность военного врача. Сделал глоток чая, заинтересовано уставился на отца, требуя продолжения. — Он был капралом, примером для лучшего солдата. Я часто сталкивался с ним и его командой и лично занимался их лечением. Так мы и стали друг для друга надежными товарищами. А после войны Леви перебрался к себе на Родину и затих, хотя мы поддерживали связь праздничными открытками и незначительными письмами. Однако недавно я получил от него письмо, в котором он написал что отправляется в Париж по работе, и пригласил его к нам, — отец задумался. — Он многое повидал до этой войны и после, он замкнутый и кажется едким типом, но сердце у него определенно есть. — Определенно есть, иначе была бы у него жена? — мама подсела к нам и хлопнула в ладоши. — Как хорошо, что он приезжает не один и мне будет с кем поговорить, — она угрюмо посмотрела на отца и цокнула языком. — Карла, я не оставил бы тебя одну в любом случае. У нас ещё есть время?       Мама посмотрела на часы. — Мало, доедайте и выходите на улицу.       Мы поторопились закончить завтрак и убрали со стола.       Я первым вышел на улицу, чтобы не участвовать в суетливом сборе всей семьи. Здесь все также было немноголюдно, и я наслаждался тишиной воскресного утра. Вдруг в мою сторону послышались шаги, я обернулся и увидел Микасу. Я говорил ей, что мне с семьей придется уехать рано утром и возможно в её приходе нет ничего необычного, но после вчерашнего вечера я смотрел на неё как на упрек собственной ответственности. Я попытался сделать вид, что ничего не произошло. — Эрен! — Микаса буквально летела ко мне. Сегодня она выглядела по-особенному: длинная юбка подчеркивала стройные ноги и фигуру, а белая объемная рубашка делала её, словно воздушной. Да и глаза её блестели ярче, чем в другие дни. Она кинулась ко мне в объятия, и я ответил ей. — Микаса, доброе утро. Что ты делаешь здесь так рано? — Как что? — она убрала выбившуюся прядь волос за ухо и заулыбалась, — я пришла чтобы увидеть тебя, — взяв меня за руку, она приложила её к своей груди и сказала, — Эрен, ты сделал меня самой счастливой на свете! Я так рада! — она покраснела. — Почему ты раньше мне ничего не сказал?       Я взглянул на неё. Она вся светилась изнутри и я уже в тысячный раз проклинал себя за то, что собственноручно оправдал её надежды, но видя Микасу перед собой сейчас, поддавался своим чувствам. Если дам им волю, то возможно все произошедшее только к лучшему. «Эрен, ты имбецил, вдобавок лох.» — изрёк я у себя в голове.       Я медленно набрал воздуха в лёгкие и твёрдо сказал: — Разве это важно? Главное, что происходит здесь и сейчас. Спасибо, что пришла, — я наклонился и обнял её, отчего она тут же просияла.       Через несколько секунд из дома вышли родители. Микаса плавно отпустила мои руки, что не ушло от внимания моей мамы. — Monsieur et madame Йегер, здравствуйте! — Микаса и я подошли к ним. — Микаса! В такую рань и к Эрену? — мама выглядела довольной, что не могло меня не позабавить и напрячь в то же время. — Да, но я пришла проводить и вас. — Тогда уже самое время, — отец подошёл к машине.       Мы втроём следом двинулись к ней. Я попрощался с Микасой, и как только мы сели в машину, мама лукаво посмотрела на меня, перевела взгляд на отца и улыбнулась. — Наш мальчик уже совсем взрослый, да, Гриша? — Да, — ответил отец, — новый период в жизни уже наступил, Эрен? — Не начинайте, — я отвернулся к окну.       Мы выехали из дома за три часа до прибытия гостей, один из которых мы потратили на покупку продуктов. Два остальных оставались на саму дорогу до порта Дьепп. Этот небольшой порт находился на берегу пролива Ла–Манш, который разделял Францию и Великобританию по двум побережьям. Здесь мы и должны встретить наших гостей.       Странное чувство возникло у меня, когда наконец стал виден приближающийся к порту паром. Необъяснимое чувство тревоги. Рядом беззаботно беседующие родители, кучка людей вокруг, ожидающих своих близких и родных, и плавные волны Ла-Манша. Все было спокойно, но не было той легко уловимой примитивности, что преследовала изо дня в день в течении всей жизни.

Паром медленно идёт к тебе.