Низвергнутый

«Я… одержим…» Каждая клетка в теле Чайльда наполнилась ужасом. Сердце стучало с сумасшедшей скоростью, отдаваясь в висках оглушающим пульсом, мысли выветрились из головы, оставив его в полной беспомощности. Ни единого проблеска трезвости в накатившей на его измученное сознание безумной пелене. Лишь смутные образы, что никак не удавалось прощупать, предвестники его падения в пучину безграничного отчаяния. Бившиеся в треморе ледяные пальцы схватили злосчастную книгу. В тот момент она казалась ему проклятьем, корнем всех зол, поступить с которым необходимо соответствующе. Не в силах сдержать в себе гневный, утробный рык, он со всей силы запустил ей в стену. Она врезалась в неё с громким хлопком, потеряв несколько листов, и рухнула на пол, распахнувшись где-то на середине, будто кровожадная пасть. Но это не помогло ни капли. Зародившаяся в груди паника с каждым мигом всё нарастала. Грудь Чайльда быстро-быстро вздымалась и опускалась, но воздуха всё равно катастрофически не хватало. Собственное тело казалось тяжёлым и чужеродным. Точно бы чьи-то липкие пальцы скользили прямо по поверхности мозга, выписывая всевозможные узоры. Казалось, ещё секунда и его сердце замрёт, не выдержав навалившегося на него страха, а очередной вздох, сорвавшийся с губ, станет последним… Больше выдержать он не мог. Метнулся к двери, захлопнув её за собой, пронёсся по тёмному коридору отеля, вылетев прямиком наружу. Улица встретила его глубокой ночью, пробирающим до костей холодом. Ледяные капли дождя хлестали по лицу, заставляли съеживаться, точно озябшего птенца. Воздух выходил изо рта облаком белого пара, с каждым судорожным выдохом лишая тело так сильно необходимого ему тепла. Чайльд бежал по тёмным улицам вслепую, бешено крутя головой по сторонам. Едва улавливал очертания узеньких неприметных улочек, тут же ныряя вглубь безлюдных переулков. Куда же он направлялся? От чего так отчаянно пытался скрыться? Он и сам не мог ответить на этот вопрос. В одночасье всё вдруг утратило смысл, не осталось более ничего, чему было бы по силам сохранить трезвость рассудка. Всякое самообладание испарилось, оставив лишь холодное, словно прикосновение ледяного дождя, чувство страха. Находиться в собственном теле было поистине невыносимо. Зная, что прямо сейчас в его разуме сидит гадкий монстр, паразит, что грозится разрушить его жизнь, уничтожить всё, что он любит, запустить свои отвратительные пальцы в его душу и вырвать с корнем всякие ростки человечности, зная, что способ покончить со всем этим лишь один… Чайльду хотелось вонзить ногти в собственную плоть, царапать и резать, пока он наконец не вытащит эту тварь из себя, не станет наконец свободным. Искалеченный и полуживой, истекающий кровью, с собственной кожей, забившейся под ногти, но живой. Такой же, каким был когда-то. Желание причинить себе боль, только бы всё это прекратилось жгло сердцу пуще раскалённого жала. Это было невыносимо, и Тарталья, не в силах больше сдерживать в себе поток ярости, со всей силы дал себе по лицу. Вышло куда больнее, чем можно было предполагать. Хлёсткий удар обжёг щёку, заставив пошатнуться. Нога вдруг скользнула по грязи, и, не удержавшись, Чайльд рухнул оземь. Буквально секунда, и пульсирующая боль начала расползаться по затылку и вдоль позвоночника. Однако теперь отчего-то ему стало лучше. Удар, с которым ударился он о каменную плитку, коей были вымощены улицы, подействовал на него отрезвляюще. Мутная дождевая вода, ручьями струящаяся по аллее, быстро пропитала одежду и рыжие волосы. Не способный сделать над собой усилие, Чайльд так и продолжил лежать, обратив безучастный взгляд в грязно-чёрное небо, с которого продолжали одна за другой падать дождевые капли. Такие прохладные, такие чистые, ещё не ставшие частью той грязной жижи, что скопилась внизу, в которой ныне утопали пальцы Предвестника, коченея всё сильнее и сильнее. Одна за другой они капали на лицо, и отчего-то становилось легче. Боль и холод точно бы усмиряли бурю, разыгравшуюся на душе, дарили понимание — он ещё может чувствовать. Он ещё жив, ещё не утратил окончательно контроль. Всё, что произошло, казалось теперь дурным сном, навязчивым мороком в сравнении с той ясностью, что Тарталья испытывал сейчас. Ветвистая молния разверзла чёрное небо, а после послышался рокот, от которого закладывало уши. Взгляд пустых синих глаз был безучастно обращён к небу. Сколько он уже так лежит? Важно ли вообще это было? Ливень никак не переставал, вода всё лилась и лилась, покуда Чайльд не вымок окончательно. На миг он подумал, что было бы неплохо, коли так и продолжалось бы до тех пор, покуда он не погрузится с головой в этот мутный поток, не захлебнулся бы. Но после тут же скривился — от одной мысли становилось дурно, будто бы выворачивало наизнанку. Даже если ему и суждено и в итоге умереть, то точно не так. Что угодно, лишь бы не это. «Чайльд?..» Через громкий, монотонный стук, с которым капли дождя падали с неба на землю и крыши домов, вдруг послышалось что-то иное. Чей-то голос? Или же то просто игра его воображения? Тарталья медленно моргнул — перед глазами так и продолжила стоять мутная пелена, сквозь которую было ничего не разглядеть. Неужто кругом всё так же никого? Но… голос ведь показался ему таким знакомым. Столь родной и желанный… Сердце невольно пропустило удар, стоило ему только заслышать его… Неужто это был лишь обман, игры изувеченного разума? Досада ржавой иглой впилась в сердце, и Тарталья, сохранив на лице бесчувственную, мученическую гримасу, прикрыл глаза. — Чайльд! Веки сами по себе распахнулись. Нет, это всё не его воображение! Кто-то действительно звал его по имени. Не успел тот даже толком сообразить, как чьи-то крепкие руки схватили его за плечи, а после — он оказался в чьих-то тёплых объятьях. — Чжун Ли… сенсей? Тарталья будто бы очнулся ото сна. К щекам прилила кровь, на глаза сами собой отчего-то навернулись слёзы. Он как можно сильнее прижался к своему нежданному спасителю, вцепился в него так, точно бы от него зависела его жизнь. Стук чужого сердца разгонял по венам чуть было не утраченную жажду жизни, приятный, едва уловимый запах волос пробуждал сладостные воспоминания о первом поцелуе. В тот миг ему стало невероятно тошно от собственной слабости. От того, как сильно он дрожал всем своим телом от невыносимого холода, как неприятно болел затылок после падения, как против его воли скатываются по щекам горячие слезы, оставляя за собой влажные дорожки. Это всё так неправильно… Он ведь должен быть сильным ради Чжун Ли, должен быть его рыцарем, его героем, что совершит ради него любые подвиги! Теперь он видит, какой Чайльд на самом деле хрупкий и жалкий, неспособный даже самостоятельно разобраться со своими проблемами. Он ведь никогда не сможет простить его за это! Никогда вновь не взглянет на него так же, как прежде! — Что ты сделаешь здесь посреди ночи? Чайльд, как же так можно?! Неужто ты совсем себя не бережёшь?! — Тарталья впервые видел господина Чжун Ли таким взвинченным. До сего момента ему казалось, что практически невозможно вывести его из привычного умиротворения. Однако теперь он предстал перед ним в совсем ином свете — отчитывал его, словно родитель нерадивое чадо, в очередной раз норовившее испытать его нервы на прочность. В его словах не было злости, они были до краёв переполнены заботой. Будто мать, отец, Тоня или Антон ругали его за очередную глупую шалость, что чуть не стоила ему собственной шкуры. Он всё говорил и говорил, о том, как это опасно, как повезло ему, что Чжун Ли совершенно случайно нашёл его. Ведь Чайльд может простыть или того хуже — свалиться на следующий день с пневмонией. И Тарталье действительно стало стыдно, до такой степени, что он ещё сильнее впился пальцами в широкую спину агента ритуального бюро и едва не закусил тонкую губу до крови. — Простите меня… прошу простите… Я не заслуживаю такой заботы… — едва слышно шептал он, тихо всхлипывая. — Как же ты можешь её не заслуживать? Ты ведь такой славный, Чайльд… — в голосе мужчины слышалось искреннее непонимание. Он успокаивающе гладил Предвестника по затылку, обнимал как можно крепче, изо всех сил стараясь обогреть. — Нет, я… слабак. Ничтожество, проклятый выродок без будущего… Я не должен был заставлять вас так волноваться. Не должен показывать, какой я на самом деле жалкий. Простите меня, прошу, простите… — Тебе не нужно извиняться. За что бы ты ни винил себя, я тебя прощаю. — Нет… Нет, сенсей, вы не понимаете… я… — Тс-с-с, — Чжун Ли приложил палец к его губам, после чего легонько и немного неуклюже поцеловал в лоб. — Не тревожься. Тебе сейчас нужно в тепло и хорошенько отдохнуть. Пойдём, — он поднялся на ноги, подав Чайльду руку, и помог ему подняться. Сразу после мужчина стянул с себя тёмный сюртук, заботливо укутал в него Чайльда и, ласково приобняв его за плечи, повёл куда-то вдоль по улице. — Ты так далеко от отеля… Что произошло? — поинтересовался он спустя какое-то время. Тарталье не хотелось отвечать на этот вопрос, так что в ответ он лишь неопределённо мотнул головой. — Ничего, расскажешь, если только сам захочешь, ладно? Вскоре они оказались на пороге дома Чжун Ли. Чайльд едва узнал это место во тьме ночи. Интересно, откуда тот возвращается в столь поздний час? Задержался на работе? Впрочем, так ли это было важно? Чудо ведь произошло: Чжун Ли нашёл его где-то на задворках, в глубокой темноте — мокрого, замёрзшего и совершенно обессиленного. Какие бы обстоятельства этому бы ни предшествовали, Тарталья был безмерно благодарен высшим силам за то, что свели их воедино в этот ненастный час. Дверь отворилась. Агент ритуального бюро заботливо пригласил Чайльда в прихожую и тут же обеспокоенно куда-то убежал, оставив юношу одного. Где-то в глубине души Тарталья чувствовал неловкость: он ведь до этого ни разу не был у него дома. Хотелось бы прийти к нему в гости при более светлых обстоятельствах… И всё же всякое стеснение ныне перебивал животный страх: что, если у него всё ещё в гостях Венти? Едва ли бард будет рад его видеть после случившегося, а уж если и Чжун Ли узнает, что Чайльд причинил ему боль… Что он сможет сказать в своё оправдание? И существует ли оно для него вообще? Не прошло и минуты, как Чжун Ли вернулся, прихватив в охапку чистое, светлое полотенце. — Вот… тебя нужно высушить и согреть. Чайльд безропотно позволил стащить с себя серый пиджак и ботинки. Мужчина мягко коснулся полотенцем его лица, после чего взъерошил рыжие волосы, тщательно стараясь собрать с них всякую влагу. — Сенсей… спасибо, но я… Даже не поднимая головы Предвестник едва заметно взмахнул рукой. Вода, насквозь пропитавшая и его алую рубашку, и брюки, и пиджак с рыжей шевелюрой, собралась в единую струйку, что в один миг растворилась где-то в воздухе. Чайльд теперь чувствовал себя немного лучше — было все ещё холодно, но по крайней мере он не чувствовал себя мокрой вороной. Да и не придётся более утруждать господина Чжун Ли заботой о нём. С другой стороны, то, с какой нежностью он касался мягким полотенцем его кожи и волос… Это было не передать словами — так ласково, так интимно, каждое прикосновение было до краёв переполнено любовью. И в самой глубине души не хотелось расставаться с этим, хотелось растянуть это ощущение, пускай даже всего на ещё один миг. — Ты молодец, — мужчина одобряюще огладил его плечо. — Но ты всё ещё замёрз, Чайльд. Может, хочешь принять горячую ванну? Или укрыть тебя чем-нибудь тёплым? — Я… был бы не против одеяла. Спасибо… — Тарталья слабо улыбнулся. Как всё-таки давно не испытывал он на себе это чувство… Чьё-то искреннее беспокойство, переливающаяся через край, безграничная забота. Счастье и тягучее чувство стыда вмешались воедино, переполняя голову, что болезненно пульсировала от холода и перенапряжения. Как может он стоить хотя бы толики волнения, что испытывает сейчас господин Чжун Ли? Отныне Чайльд был готов преподнести весь Ли Юэ к его ногам, лишь бы загладить перед ним вину, лишь бы как-то отплатить за его безграничную доброту и чуткость. Кажется, Венти дома всё-таки не было. Оно было к лучшему, разумеется, и всё же навевало какое-то нехорошее предчувствие — тревога никуда не делась. Тарталья вновь погрузился в тяжёлые думы, только через какое-то время осознав, что уже сидит на кровати хозяина дома, с головой укутанный в мягкое одеяло с чашкой горячего чая в руках. Крепкий, с таким манящим ароматом, что обычный воздух начинал казаться серой, блеклой пустышкой — не будь Чайльд сейчас так подавлен, он показался бы ему напитком самих богов. Предвестник пил его монотонно, даже не чувствуя толком вкуса, с видом угрюмым и глубоко несчастным. Чувствовал при этом тяжким бременем на себе взгляд Чжун Ли: тот изучал его с сочувствием, но при том и задумчиво, точно бы ловя взглядом каждое движение. — Как ты? — аккуратно спросил он. Тарталья не сразу нашёлся, что ответить. Но сказать что-то ведь нужно было — хоть что-нибудь! Сдержать вырывающийся из самых глубин души крик о помощи, робко улыбнуться и прошептать: «Всё прекрасно, моя любовь, не стоит беспокоиться». Только при каждой попытке выдавить из себя хоть звук глотка болезненно сжималась, а на глаза вновь накатывала пелена слёз. Так что парень так и продолжил молчать, уставившись куда-то на дно собственной чашки. — Чайльд… — сотрудник ритуального бюро встал со своего места и присел рядом с ним, бережно приобняв. — Я не могу. Простите… — едва слышно прошептал тот в ответ. — Просто не могу… — Понимаю… Что бы ни случилось, это, должно быть, ужасно тяжело. Просто хотел сказать, что буду рядом. И постараюсь помочь, чем смогу… Чайльд вдруг поднял глаза. Стоило лишь взглянуть в них, как становилось понятно, насколько же ему были нужны сейчас эти слова. Он быстро поставил чашку на стол, уткнувшись рыжей макушкой Чжун Ли в плечо. — Простите меня… пожалуйста, простите… — Тебе не за что извиняться… — Но прямо сейчас я молчу. Держу вас в неведении, заставляю волноваться. Я… так хотел бы вам рассказать! Но не могу… просто не могу, — голос его начал дрожать. — Всё это… так страшно. Я совершенно не знаю, что мне делать… И боюсь, что лишь заставлю вас переживать ещё больше. Я просто боюсь… — он на миг замолчал, точно бы не был уверен, стоит ли ему заканчивать собственную мысль. Но под тёплым взором янтарных глаз сдался, нервно выдохнув… — что вы перемените своё мнение обо мне. Станете считать меня каким-то отродьем или… и вовсе решите, что нам не стоит… Чайльд не договорил, лишь нервно всхлипнул, вновь уткнувшись мужчине в плечо. Сейчас он казался самому себе невероятно жалким. Продрогший и слабый, взъерошенный, с ног до головы укутанный в одеяло, льнущий к Чжун Ли, словно испуганный зверёк — он точно бы вернулся далеко в детство, бытию той версией себя самого, которую так жаждал забыть. Будто беспомощный, слепой котёнок, чья жизнь целиком и полностью находится в чужих руках. Руки собственной семьи или же господина Чжун Ли — такая ли принципиальная разница? Так или иначе, он ощущал себя обузой. Тёплой, живой, любимой кем-то, но всё же обузой. — Не говори так… Чайльд, после всего, что между нами произошло, после всего, что я понял благодаря тебе… Неужели ты думаешь, что я смогу вот так от тебя отвернуться? — Сенсей… — Знаешь, — он улыбнулся, так легонько и спокойно, буквально всем своим видом излучая умиротворение, — иногда, наблюдая за другими людьми, я не понимал: как только им хватает сил не впасть в отчаяние? Посуди сам, человечеству отведён весьма короткий срок. В сравнении с богами их жизни по сути ничто, мелкие песчинки на бескрайних просторах мироздания. Однако то, с каким рвением они цепляются за каждую возможность, какое излучают жизнелюбие… Они цепляются за своё существование, отдаются жизни без остатка, не останавливаясь пред лицом трудностей. Разве это не удивительно? Разве мы не удивительны? — он растянул уголки губ, нежно огладив ладонью лицо Тартальи. — Это то упорство, которому могут позавидовать даже боги. Так к чему же останавливаться нам с тобой? Почему не цепляться за нашу связь до самого конца, куда бы это нас ни привело? Что бы с тобой ни происходило, как бы ты ни корил себя за все грехи мира, я не откажусь от тебя, Чайльд. Не существует ничего, что могло бы убить мою любовь к тебе. И если ты считаешь, что мне лучше не знать о тебе правды, то пусть будет так. Но я всё же хочу быть с тобой в эту трудную минуту. И сделать всё, что смогу, чтобы помочь… — Я… я… — Чайльд ужасно запинался, и потребовалось время прежде чем он наконец смог немного успокоиться. — Спасибо… Даже не знаю, смогу ли тебя когда-нибудь отблагодарить… — Ты не должен меня благодарить. Просто… пожалуйста, помни, что я люблю тебя и хочу помочь. Хорошо? Тарталья неуверенно кивнул. Отчего-то вдруг захотелось улыбнуться, слабо, но искренне, отбросить хотя бы на миг всю ту горечь, что переполнило сердце, хоть на мгновенье задышать спокойно. Он свернулся клубком, поджав ноги к животу, и расслабленно положил голову на колени Чжун Ли. И хоть отчаяние так и продолжало клокотать где-то глубоко в груди, а невыплаканные слёзы сами собой стекать по лицу мокрыми дорожками, ему стало легче. Хотя бы чуть-чуть, но всё же легче. — Ты, должно быть, устал? — с необычайной робостью тихо спросил консультант ритуального бюро, мягко, одними кончиками пальцев поглаживая возлюбленного по рыжим волосам. — Да… денёк и правда выдался паршивым, — горестно усмехнулся Чайльд. — Думаю, тебе стоит поспать. Хочешь, я приглушу свет? — Я… наверное, было бы неплохо. Только… возможно, это немного глупо, но можешь, пожалуйста, побыть со мной, пока я не засну? Просьба эта была настолько пропитана какой-то чистой, детской искренностью, что отказать было бы просто преступлением. Чжун Ли согласно кивнул, по-доброму прищурив глаза, затушил все свечи, и, как только на весь дом низошла густая, непроглядная тьма, Тарталья наконец ощутил его присутствие рядом с ним на кровати. — Добрых снов, Чайльд. Спи спокойно… Да охранят Адепты твой сон. Шёпот его был удивительным и убаюкивающим, осторожные, немного неуклюжие, но невероятно нежные прикосновения крепких рук — вновь зажигали в душе тепло, что, как ещё недавно казалось, было окончательно утрачено. Чайльд испытывал одновременно и неловкость от воцарившейся интимности, и желание вжаться покрепче в объятья своего любимого человека, никогда больше его не отпускать. Но, так и не определившись, только и смог что с замершим сердцем вглядываться куда-то в темноту, пытаясь уловить очертания лица Чжун Ли, узреть ещё хоть раз блеск его золотых глаз. Всё же усталость в итоге одержала верх: тот склонил голову, уткнувшись лбом мужчине прямо в грудь, и медленно начал погружаться в тяжёлую, спокойную дрёму. — Знаешь, Чайльд… Красивый, глубокий голос Чжун Ли вдруг заставил его вернуться в реальность и приоткрыть глаза. Отчего-то на миг показалось, что комната перед ним расплывается, а голова идёт кругом, точно бы он был мертвецки пьян. Глаза, кажется, успели привыкнуть к темноте, и ныне Тарталья вполне мог разглядеть лицо лежащего рядом мужчины. Или же дело было в том, что его глаза отчего-то светились, словно два волшебных янтаря?.. — … знаешь, — повторил тот, и парень заметил, как играет на его губах лукавая, загадочная ухмылка, — я ведь думал о тебе… каждый день думал… — Сенсей? Ох, что… — слова отчего-то давались с невероятным трудом, точно бы он на миг лишился возможности двигать языком. Только успел пробубнить что-то невнятное, как вдруг оказался заткнут жарким, глубоким поцелуем. — Я так долго мечтал об этом… Прошу, иди ко мне, Чайльд… Позволь наконец показать тебе всю свою любовь. Позволь мне стать с тобой единым целым… От опьяняющей близости голова пошла кругом ещё пуще. Голос Чжун Ли играл на самых сокровенных струнах души, пробуждая желания, что были закопаны глубоко-глубоко внутри. Нутро вспыхнуло, словно спичка, с каждым мигом, с каждым прикосновением и с каждым стуком чужого сердца, разгораясь всё сильнее и сильнее. Пламя желания охватывало мысли, заглушало сомнения, оставляя лишь одно только желание — быть сейчас с Чжун Ли, слиться с ним воедино, никогда более его не отпуская, раз и навсегда сделать своим. Оставалось сделать лишь шаг, чтобы поддаться сладостному порыву… Но почему здесь? Почему сейчас? Отчего-то не покидало смутное ощущение неправильности, будто бы некая деталь мозаики оставалась недосягаемой, вновь и вновь ускользая от его взгляда. Она кричала, молила, требовала внимания, но Тарталья никак не мог заметить её, как бы ни старался. Словно бы она была окутана непроницаемой, мрачной пеленой, сокрытая раз и навсегда от этого мира. Глупости это! Разве есть у него причина колебаться? Разве случалось с ним хоть что-то плохое?.. Накатившее волной вожделение, поднявшееся откуда-то из низин, заполнило разум, заставив подчиниться чужому напору. В голове осталось столь мало мыслей, что хоть что-то соображать было уже просто невозможно. Оставалось лишь плыть по течению, отдавая себя без остатка, целиком и полностью во власть любимого мужчины, что ныне осыпал поцелуями его шею, с каждым мигом распаляясь всё сильнее и сильнее. Так страстно и напористо, точно бы в самых его сокровенных, низменных мечтах. Никогда в жизни Чайльд не думал, что так будет. Что он позволит кому-то взять его за руку и вести за собой, словно послушного ребёнка, маленькую, безвольную куколку. Очертания комнаты плыли перед глазами, искажались и шли кругом, в пустой голове гулял ветер, низ живота горел алым пламенем от желания, сердце клокотало так, что грозилось выпрыгнуть из груди. Совершенно беспомощный, заключённый в плен собственных низменных страстей, без единого проблеска трезвости в этом миге наслаждения. Чжун Ли льнул к нему всем телом, лаская и нежа, словно самое дорогое и самое любимое создание в этом мире, с такой страстью и чувственностью, что Чайльд едва успел как-то отвечать ему, едва успевал дышать. Будто бы тот тоже ни раз представлял, как делает это с ним, ныне воплощая все свои замыслы в жизнь, подобно полному вдохновения художнику — любовно, кропотливо, со всей страстью и мастерством, что только были заложены в его крепких руках. Одна мысль об этом, зажигала улыбку на устах Тартальи, заставляла впиваться пальцами в длинные волосы Чжун Ли всё сильнее и всё ярче ощущать разливавшиеся по всему телу, до самых кончиков пальцев внеземное наслаждение. Его любят так же, как и любит он. Отныне всё будет просто прекрасно.