Низвергнутый

На Гавань медленно опускалась ночь. Несмотря на это, однако, улицы как никогда были полны жизни: горели тёплыми огнями бумажные фонари, гуляли, сбившись в стайки, шумные прохожие, а заведения лопались от наплыва постояльцев. Объяснялось это довольно просто — выходные в Ли Юэ было принято проводить в такой взбалмошной атмосфере, гулять в сумерках, вдыхая полной грудью приятный ночной воздух, выпивать с друзьями, празднуя окончание тяжёлой рабочей недели. Едва ли стоит удивляться такому простому, прямо-таки естественному желанию отбросить прочь всякие заботы и отдохнуть душой от скопившихся невзгод. Но всё же чувствовалось в атмосфере прохладных летних сумерек и что-то загадочное, необъяснимо романтическое, нечто, отдающееся мириадами кружащих в животе бабочек, одновременно и тревожащее, и восторженно-радостное. Во всяком случае, Чайльд чувствовал себя прямо сейчас именно так, оттого ощущалась бьющая ключом энергия ночного города как-то по-особенному. В воздухе витал аромат чего-то вкусного, трудно было определить, чего конкретно. Будто множество запахов слились во что-то одно, пускай невнятное, но определённо дразнящее ноздри. Где-то неподалёку, затаившись в траве, стрекотали сверчки, чей беспокойный рокот не заглушался даже шумными голосами горожан, а чуть дальше, в окружавшей город темноте протяжно выла неведомая птица, словно неутешная вдова, оплакивающая утрату. То были символы ледяного ночного спокойствия, отдающиеся в сердце странной ностальгией, но кажется, лишь Чайльд предавался при этом каким-то особенным чувствам — большая часть бродящих по улице зевак, кончено же, не обращали на это никакого внимания. «Три чашки в порту» в это время не пустовали, как оно было в остальные дни, но посетителей всё же было не так уж и много: занятые столики можно было пересчитать по пальцам. Всё же в такое время люди обычно предпочитали сидеть где-нибудь в тепле, тем паче, что на улице уже постепенно начинало холодать. Те посетители, что были, однако, уходить не спешили, так и сидели, погрузившись кто в собственные мысли, кто — в долгие, спокойные беседы о чём-то своём. Кто-то слушал местного рассказчика, оживлённо пересказывающего какие-то легенды, сложные для понимания, но наверняка интересные. Одно время Тарталья пытался прислушиваться к его словам, но очень скоро совершенно потерял нить повествования. Голова сейчас была забита совершенно иным, не было в ней места для очередной истории о Властелине Камня. Ещё вчера это казалось чем-то за гранью реальности. Когда по возвращении в город Чжун Ли вдруг улыбнулся ему и сказал: «Мы с вами проделали очень большую работу. В честь этого я бы хотел пригласить вас на ужин», Чайльд едва ли не потянулся, чтобы ущипнуть себя. Нет, это, должно быть, сон! Разве так вообще бывает, что предмет обожания сам приглашает на ужин? Тарталья не был уверен, уловил ли тот его намёки. Кто знает, быть может, это и правда будет лишь официальной встречей, организованной, чтобы закрепить сотрудничество? Но… нет. Они с Чжун Ли слишком много времени провели вместе, чтобы их отношения так и остались ничем, простой пустышкой. Чайльду казалось, что они стали ближе — он отчего-то начал казаться ему самым близким. С ним всё преображалось: некогда чужая, негостеприимная страна окрашивалась яркими красками, а время замедляло свой ход, точно позволяя как можно осмысленнее прожить чувственные моменты. Всё складывалось идеально, совершенно до самых мелочей, будто все вещи наконец встали на свои места. Казалось, есть нечто большее в их встрече, что-то, что невозможно объяснить с разумной точки зрения, что-то совершенно за гранью человеческого понимания. Тарталье вдруг вспомнились слова той старой шарлатанки, что по приезде обещала ему найти любовь. Быть может, то действительно была судьба?.. Чайльд и правда ощущал любовь. Не ту, что испытывал к семье, нет — эта пылала жгучей страстью, бросала сердце одновременно и в смутную, липкую тревогу, и в восхищённый трепет. Он никогда не испытывал такого до сих пор: в его жизни были девушки, были парни, но никто не отзывался в душе с такой силой, ничей образ не забивал голову, не позволяя трезво мыслить. С Чжун Ли же… всё было по-другому. Начинало казаться, что до встречи с ним он и не жил вовсе, трудно было представить собственное существование без этого теплящегося внутри волшебного огонька, что окрыляет, навевает чувство безумной радости. И Тарталья и правда уверился, теперь точно знал, что это оно — он и правда любит его. Его глаза, его голос, его походку и улыбку, что заставляет трепетать всё естество. Только вот… взаимно ли это? Тарталья не был до конца уверен в правильности своих выводов. Должно было быть что-то, какой-то знак, но до сих пор Чайльд ничего такого в поведении Чжун Ли не видел — если оно и было, то совершенно не явным. Но с другой стороны, не было и опровержения: мужчина улыбался ему, смущённо и неловко отвечал на его попытки флирта, точно бы и правда видел в них не только нелепую самонадеянность, но и искреннюю попытку понравиться, занять особое место в его сердце. И Чайльд, право, ценил всё это. Вот только, как бы он ни старался радоваться мелочам, как бы ни убеждал себя, что и этого ему хватает, все эти небольшие знаки внимания, так или иначе, пробуждали в нём надежду. Надежду на нечто большее. Сейчас Чжун Ли был, как и обычно, спокоен, уже какое-то время рассказывал что-то об культурных особенностях театра в Ли Юэ. Чайльд любил слушать его рассказы, действительно любил, хоть и не смыслил ничего в вещах, о которых тот говорил, всегда слушал с неподдельным интересом. Но вот теперь мысли в голове улетели куда-то ввысь, в голове были лишь чувства, кои уже не находили выхода и оттого бились в бешеном ритме, надеясь, по всей видимости, что мозг от избыточного волнения сможет найти решение проблем как-нибудь побыстрее. Нет, это не помогало. В конечном итоге, Тарталье было от этого только хуже. Что, чёрт подери, с ним стало? Это не то, как он обычно решал проблемы — решительно взяв их в захват, точно кровожадного зверя, выбивая из них весь дух в поединке не на жизнь, а на смерть. Отчего же он колебался теперь? Непонятно, почему, но откровенный разговор с Чжун Ли казался пострашнее любого чудовища, что ему доводилось сражать до сих пор. Оттого Чайльд чувствовал себя до отвращения слабым, беспомощным. Становилось ещё более тошно — порочный круг, выхода из которого нет. И единственный путь, что он нашёл — топить своё мнимое горе в вине. — Чайльд, с тобой всё хорошо? — в один момент он вдруг поднял голову, точно бы очнувшись от какого-то сна — Чжун Ли неожиданно оборвал свой рассказ и ныне взирал на него с явным беспокойством. — Д-да, я… Всё хорошо, сенсей, уверяю вас! — он постарался улыбнуться. Вышло не особо убедительно, и консультант ритуального бюро неодобрительно покачал головой. — Ты точно в порядке? — Да, конечно! Вам не о чем беспокоиться, правда! — нервно рассмеялся он, после чего бегло бросил молодой официантке: — Принесите ещё вина, будьте любезны! Так, на чём мы там с вами остановились?.. — Позволь задать тот же вопрос. Если всё и правда в порядке… ты совершенно точно следил за нитью моего рассказа, верно? Тарталья явно стушевался — его подловили на слове, и оттого стало досадно. Страшно было даже подумать, что Чжун Ли воспримет его заминку за знак пренебрежения. — Кажется, вы говорили что-то… о выступлении того бродячего театра, верно? — Да, так оно и есть, — мужчина удовлетворённо улыбнулся. Тарталья же почувствовал, что буквально растекается по стулу от облегчения. — Они редко посещают Гавань, но я хожу на каждое их представление. Честно говоря, я видел много выступлений, но мало кто мог бы сравниться с ними. Им не хватает профессионализма, но чувствуется в их постановках что-то особенное… Если хочешь, мы могли бы как-нибудь сходить вместе?.. — Что? Ах, да, разумеется! Я с большим удовольствием! — Тарталья живо закивал. Не сказать, что он любил театр, скорее, он его совершенно не понимал. Во всяком случае, те спектакли, на которые его водили в детстве были глупыми, до абсурда нелепыми и несмешными. А взрослые пьесы… Он зацепил как-то краем глаза одно выступление и чуть не уснул за те пять минут, что наблюдал за сценой. Но от предоставленной возможности отказываться было просто глупо. Он будет с Чжун Ли, это самое главное. Ну а театр… может, у него в итоге получится переосмыслить его суть? Тарталья внезапно насторожился. Появилось на душе вдруг нехорошее предчувствие, ощущение надвигающейся беды. И собственные чувства, к счастью, его не обманули: он повернул голову, к своему удивлению, остановив взгляд на знакомом силуэте. Лицо его вдруг совершенно переменилось — глаза хитро сощурились, а на губах растянулась ядовитая ухмылка: — Скарамуш? Надо же, какая встреча! Юноша, что, очевидно, просто проходил мимо, и, скорее, голову на отсечение бы отдал, чем собственнолично завёл разговор, прекратил делать вид, будто совершенно его не замечает, остановился, приосанившись и горделиво сложив руки на груди. Его сопровождало два молодых человека в форме фатуи — при виде Тартальи те выпрямились по струнке и глубоко поклонились. — Тарталья… Не думал, что тебя здесь встречу. Ещё и в какой-то забегаловке… — он скривился в презрении. — Не полагается ли тебе заниматься делами, а не шляться по грязным кабакам? — Охо-хо! Какая категоричность! — хоть Чайльд и рассмеялся, промелькнули в его смехе отчётливые ледяные нотки. — А ты, я смотрю, уже заработался, бедняжка! Весь бледный как мел — не находишь, поди, даже времени чтобы выйти на солнышко, воздухом подышать… Ах, погоди, или это из-за твоей дурацкой шляпы? И зачем только ты её носишь… Выше она тебя не делает, ты в курсе? Один из сопровождавших Скарамуша агентов не удержался и издал едва слышный смешок. Его начальник мгновенно обернулся, красный от злости, и скомандовал: — Оставьте нас. В атмосфере повисла леденящая душу тишина. Оба агента мгновенно побелели, как полотно, и поспешили ретироваться. Всем было очевидно — так просто этот смешок никто не забудет. И, скорее всего, после «профилактической беседы» Скарамуша обо рекрута пожалеют, что на свет родились, вне зависимости от того, кто именно из них провинился. Почувствовав, что назревает что-то интересное, Тарталья крутанулся на стуле, деловито закинув ногу на ногу, и чуть подался вперёд. Не осталось больше ничего от славного, заботливого молодого человека, коим он был минуту назад. В нём проснулась иная, хищническая натура, что изучала потенциальную жертву с неподдельным азартом, граничащим со скрытым желанием впиться ей в горло. Только спустя мгновенье Чайльд всё-таки одумался, дал слабину, ибо вспомнил о присутствии человека перед которым меньше всего хотелось выставить себя в плохом свете. Надо же было этому бездарю появиться именно здесь и подвергнуть их с Чжун Ли «свидание» опасности! Тот, впрочем, никак сильно не реагировал на происходящее — прикрыв глаза, продолжил спокойно попивать чай, будто бы его происходящее не касается. — Неужто ты совсем не видишь проблемы, Тарталья? Или твоё скудоумие тебе этого просто не позволяет? — глаза Скарамуша горели в полутьме, словно два грозовых огонька. — Кажется, именно тебе Царица не так давно оказала великую честь. И как только смеешь ты после такого спокойно чаёвничать? — Ба! Какие мы ответственные! — язвительно рассмеялся парень ему в ответ. — Считаешь, значит, что мне нужно больше работать? Интересно, кто спрашивал твоё мнение? Может, тебе знать лучше? Ты же наверняка дока в этой области! Сколько же, небось, тебе самому поручали таких заданий! Должно быть, как орешки их щёлкаешь… Ах, хотя погоди! Не было ведь ни одного, правда? — Чайльд лукаво ухмыльнулся. — Точно, точно!.. Как я мог забыть! Прошу прощения! Стоило сразу вспомнить, что твоё умение недостаточно высоко… Так что, прости, но радовать Царицу успехами придётся таким вот некомпетентным лентяям. Какая, однако, жалость! — Ты? Порадуешь Царицу? — вместо ожидаемой Тартальей вспышки гнева, последовала лишь злая, не предвещающая ничего хорошего ухмылка, буквально оскал, что только и говорил о желании растерзать собеседника в клочья. — Архонтов ради, не смеши меня! Что может недалёкий деревенщина вроде тебя? Твоё дело — до конца жизни копаться в навозе, большего ты и не достоин. — Аха-ха, думаешь? Ну а что тогда насчёт тебя, Скарамуш? Чего, по-твоему, достоин ты? Вот, по мнению Архонтов, ты даже Глаза Бога не достоин. Тебе не кажется, что в твоём случае стоит смирить зависть и держать свой поганый рот на замке? И быть благодарным хотя бы за то, что до сих пор дышишь. И за то, что у фатуи нашлось место даже для такого забытого богами отброса… — Ты!.. Да как ты смеешь?! — Скарамуш вдруг сорвался, зашипел, казалось, едва удерживаясь от того, чтобы со всего маху зарядить Тарталье по лицу. Тот на его фоне казался ненормально спокойным — говорил нарочито приторно, со сладкой-пресладкой улыбкой на лице. — Наглый щенок!.. — Я прошу прощения, — полная бурлящего гнева тирада Шестого Предвестника вдруг оборвалась, так и не начавшись в полную силу. Воздух вдруг, точно острый клинок, разрезал невероятно спокойный голос. И Скарамуш, и Тарталья мгновенно обернулись на его источник, растерянно вытаращив глаза. Чжун Ли проигнорировал их удивление, неторопливо отпил из чашки немного чая, после чего продолжил. И хоть тон его был ровным, как и обычно, почувствовалось в нём и что-то иное, скрытое, на первый взгляд совершенно не определимое. Властность, буквально повеление: — Господин Скарамуш, если не ошибаюсь? Могу понять вашу специфику отношений со своим коллегой, но вам не кажется, но вы в данный момент грубейшим образом переходите всякие рамки приличия? У нас с господином Тартальей сейчас проходит официальная встреча… И вдруг вы врываетесь, принявшись осыпать моего спутника беспочвенными оскорблениями. Не знаю, как принято у вас на родине, но в Ли Юэ касательно этого действуют куда более строгие правила. Ещё одна подобная провокация с вашей стороны, и, обещаю, вашей персоной заинтересуются миллелиты. Беспочвенный дипломатический инцидент, которого можно было бы с лёгкостью избежать, будь вы чуть поуступчивее. Едва ли вам сейчас нужно нечто подобное, ведь правда? — он внимательно посмотрел в глаза, очевидно, растерявшемуся Скарамушу, после чего добавил: — Прошу оставьте нас. И желаю вам приятного времяпровождения в Гавани. Тарталья глядел на открывшуюся перед ним картину, даже не сдерживая улыбки: Скарамуш будто бы онемел, совершенно не мог связать слова, открыв рот, словно рыба. Впрочем, он достаточно быстро сориентировался — нахлобучил посильнее шляпу, коротко и мрачно кивнул Чжун Ли, после чего сверкнул глазами из-под полов в сторону Тартальи: — Ты облажаешься, гарантирую тебе. В конечном итоге, всех предателей ждёт только позорная смерть. Он ретировался, не сказав более ни слова, оставив молодых людей одних, окружённых недоумевающими взглядами гостей. Чжун Ли спокойно вернулся к распитию чая, Тарталья же, всё ещё отходя от произошедшего, восхищённо заулыбался. — Ох, сенсей! Это было бесподобно! Вы так ловко заткнули этого наглеца за пояс! — Я лишь указал ему на его невежество, ничего более, — мужчина безразлично подёрнул плечами. — Тем не менее… не стоило реагировать на него так бурно. — Эхе-хе, да, каюсь, виноват! — Чайльд неловко рассмеялся, подливая себе в бокал ещё принесённого вина. — Просто знаете, есть такой тип людей… эм, как бы их назвать? Ядовитые? В общем, я плохо таких переношу, ничего не могу с собой поделать. А с этим у меня ещё и личные счёты. Сожалею, что вам пришлось стать свидетелем нашей перепалки! Надеюсь, ваше мнение обо мне не стало… хуже? — Всё в порядке. Не беспокойся об этом, — хоть Чжун Ли и сказал это, он всё же выглядел отстранённо задумчивым. Это сильно подкосило уверенность Чайльда, последующий его вопрос делу также не помог: — А ты не знаешь… что он имел в виду? — А? Вы о чём? — Он сказал, что предателей ждёт только смерть. Так странно… к чему это вообще? — Понятия не имею, — честно ответил Чайльд, беспечно пожав плечами. — Не могу даже предположить, что там у него на уме… Скарамуш — тот ещё псих, знаете? Я бы посоветовал вам не принимать за чистую монету всё, что он говорит. И вообще держаться от него подальше. Тарталья не подал виду, но на деле ему стало неспокойно. Действительно, что вообще Скарамуш хотел этим сказать? Чайльд даже не знал, что и думать — его совесть была абсолютно чиста. Но то, как он смотрел на него… Читалось что-то иное в его взоре помимо привычной неприязни и злой насмешки. Неужто… подозрение? Так странно… Неужели злые языки нашептали ему что-то о Чайльде? О нём и так ходило множество нелестных слухов, но чтобы кто-то почти напрямую обвинял его в предательстве… Отхлебнув из бокала терпкого вина, Предвестник решил последовать своему же совету и не забивать себе голову всякой ерундой. Скарамуш — всего лишь завистливый интриган, ничего более. Он может обвинять его в чём угодно, пока самому Тарталье нечего скрывать, в его потугах не будет совершенно никакого смысла. Во всяком случае… он сам так считал.

***

И всё-таки случившееся оставило на самочувствии Тартальи след. Будто бы недостаточно было одного повода для переживаний, неожиданная встреча со старым недругом обеспокоила его ещё сильнее. Просто физически ему уже было трудно расслабиться, так и продолжать пребывать в беспечности. Однако вечер портить не хотелось ни себе, ни Чжун Ли, оттого в попытках немного разгрузить голову Чайльд с двойной силой налёг на алкоголь. Это и правда помогло: волнение медленно растворилось, а на смену ему пришёл задор, несдержанное желание улыбаться. Однако и иные не слишком приятные эффекты возымели своё действие — ход времени для Тартальи совершенно исказился, а с языка начали срываться слова, что на трезвую голову тот едва ли рискнул бы произнести. Чжун Ли, кажется, заметил диаметральную перемену настроения своего спутника, оттого, руководствуясь напрашивающимися выводами, предложил проводить того до отеля. К тому времени на улице уже царила глубокая ночь. Небосвод был усеян яркими звёздами, точно лицо рыжеволосой девицы веснушками, сияла где-то над головой огромная белая луна, чьё отражение утопало в спокойных морских водах, чёрных, словно бездна. На пристани не виднелось ни единой души, не горели даже фонари, что украшали улицы, оттого атмосфера ночного города казалась куда более интимной, по-настоящему романтической. Молодые люди шли рядом, едва различая очертания друг друга в густой темноте. Чайльд, похоже, пребывал в самом наипрекраснейшем настроении — сбивчиво и неловко хихикая рассказывал что-то, шепча, будто бы желал оставить собственные слова только между ними и чтобы даже безмолвие ночи не стало свидетелем их разговора. Глаза его синие, словно чистейшие из вод, лучились в лунном свете необычайной радостью, неожиданно снизошедшим вдохновением, пробудившейся любовью к жизни. Сейчас он чувствовал себя так, будто способен на что угодно, будто эмоции, долго томившиеся глубоко-глубоко внутри, наконец излились, принося долгожданную свободу. Быть может, на него так влиял алкоголь, но Тарталья точно мог сказать — сейчас ему было действительно хорошо. Слишком хорошо, чтобы жалеть о чём-то, слишком хорошо, чтобы сомневаться. — Ах, какая сегодня луна! — набрав полную грудь студёного воздуха, он восхищённо выдохнул. — Сенсей, вы только взгляните! Море, оно… так прекрасно! — Да, воистину, — Чжун Ли окинул взглядом туманную линию горизонта. Граница воды совершенно растворялась в небе, поглощённая тьмой, лишь маячащие где-то вдалеке огоньки судов и отражавшиеся в водяном зеркале звёзды не давали запутаться, совершенно потерять голову. — Должен признать, я часто бываю здесь после наступления заката. В эти часы море особенно восхитительно. Навевает столько воспоминаний… — Да уж… и правда, — Тарталья ностальгически улыбнулся, вглядываясь в спокойную гладь чёрной воды, после чего вдруг дёрнулся — вскочил на возвышающиеся столбы подмостков, принявшись балансировать на них, точно деревенский мальчишка, пытающийся пройти по шаткому забору. — Знаете… Спасибо, что решили проводить. Это так мило с вашей стороны… — Чайльд, ты ведь столько выпил… Ты уверен, что не упадёшь? В ответ на его беспокойство Предвестник лишь рассмеялся, перескочил с одного столба на другой, точно ловкий кот, демонстративно отвёл одну ногу в сторону, кичась собственным мастерством. Как тут же вдруг зашатался, потеряв равновесие. Чжун Ли среагировал мгновенно — схватил Чайльда за руку, не дав упасть в воду. Вот только сам едва не оказался опрокинут наземь, пошатнувшись под весом спасённого парня — тот влетел в него, вцепившись руками в плечи. Осознав, что катастрофы удалось избежать, Чжун Ли облегчённо выдохнул. Но тут же пришёл в замешательство, услышав над ухом ласковый, задорный смех: — Уверен, сенсей. Хотя бы потому что вы со мной… и всегда протянете руку помощи. — Я… — мужчина было попытался что-то пролепетать, но совершенно потерял дар речи. Чайльд сейчас был необычайно близко, потребовалась бы всего пара миллиметров, чтобы их носы соприкоснулись. Так неловко и притом завораживающе… Хотелось одновременно и сгореть от стыда, и предаться этой странной атмосфере, задержать дыхание, лишь бы только ненароком не сломать её, точно хрупкий дорогой хрусталь. Казалось, время вокруг них остановилось, лишь одинокая полная луна стала безмолвным свидетелем их близости. — Сенсей… — Чайльд зашептал, ведомый сердцем, совершенно очарованный представшим перед ним лицом Чжун Ли. Лунный свет путался в тёмных волосах, освещал бледное лицо, заставлял сиять ярче янтарные глаза, от коих невозможно было отвести взор, как ты не старайся. Углядел Тарталья в них искреннюю зачарованность, подкупающую робость, что заставляла огонёк в глубине души разгораться лишь сильнее, придавала всё больше и больше уверенности. — Знаете, я ещё не встречал такого мужчину как вы… Не знаю, почему, но… Меня к вам тянет. Наверное, это странно… Мы ведь не так давно знакомы. Но я всё же отчего-то чувствую… близость. Не могу объяснить это, но мне кажется, будто мы друг другу не чужие люди… Как думаете, между нами и правда… есть что-то такое? — Чайльд… — Чжун Ли едва слышно прошептал его имя, опустив взгляд. Его спокойное лицо вдруг дрогнуло, читалась в нём ныне абсолютная растерянность, смущение — будто он совершенно не знал, как ему стоит реагировать. Тарталья нежно приподнял его подбородок, легонечко, точно боясь спугнуть, и лишь после того, как тот вновь нерешительно поднял на него глаза, продолжил шептать: — Вы мне нравитесь. Наверное, даже слишком… Я… никогда не думал, что вот так скажу это кому-то, — он как-то невесело усмехнулся. — Но прямо сейчас… я совершенно не могу сдерживаться. Мне просто… так хочется вас поцеловать… Чайльд прикрыл глаза и осторожно, словно спрашивая разрешения, приблизил губы к лицу Чжун Ли. Так близко, что чувствовал его горячее сбивчивое дыхание, ощущал лежащей на груди ладонью, как колотится его сердце. Такой тёплый, такой настоящий и желанный прямо перед ним, невероятно близко. Тарталья будто бы оказался в сказке, ещё одно мгновенье — и счастью его не стало бы предела, граница меж чудесной мечтой и реальностью стала бы совершенно не различима. Однако мгновенье это отчего-то обернулось вечностью. И так долго оно тянулось, что с каждой секундой всё сильнее начинало казаться, что под ним разверзается ужасная пропасть. И он рухнул в неё, стоило Чжун Ли вдруг отвернуть голову: — Прости… но мне кажется, мы спешим. Такой сконфуженный, нерешительный шёпот, но и этого с лихвой хватило, чтоб колени затряслись, а сердце болезненно сжалось. Он взглянул на мужчину — тот вдруг стал казаться таким отстранённым, каким никогда не был до этого. Встал в закрытую позу, даже не смотря ему в глаза — словно мёртвый камень, холодный и совершенно неприступный. Чайльд в растерянности отстранился, взирая с болью и непониманием. — Чайльд, ты сейчас пьян. И… боюсь, не совсем понимаешь, о чём говоришь. Давай поговорим об этом утром… хорошо? Тарталья кое-как выдавил из себя улыбку. Кивал, что-то говорил, но при том совершенно не контролировал свои слова — в голове была полная пустота. Он вдруг почувствовал, что в глазах темнеет, как окружающие едва разбираемые очертания всё более тускнеют, а картинка плывёт. Хотелось сбежать — от собственной глупости, от стыда, от своей слабости, и он медленно отступал, точно стараясь исчезнуть, раствориться во мраке ночи. Однако тут же Предвестник ощутил, как внутри что-то оборвалось. — Чайльд! Земля под ногами вдруг испарилась, и Тарталья почувствовал, что падает куда-то в пустоту. Углядел перед собой лишь испуганное лицо Чжун Ли, что тянул к нему руку, пытаясь схватить, как-то удержать. Но он опоздал. Миг свободного падения, и тело обдало холодом. Раздался оглушающий плеск. Лицо захлестнуло жестокими волнами, совершенно отрезая от внешнего мира — перед глазами стояли лишь крупные пузыри, серебрящиеся в лунном свете, и тёмные, неспокойные воды. Горло свело в приступе удушья, лёгкие наполнялись морской водой сильнее и сильнее с каждой секундой, с каждой отчаянной попыткой вдохнуть. Как мог он барахтал руками, но конечности точно окаменели, ломились от собственной тяжести, не давая выплыть. Перед глазами вдруг почернело. И всё, что оставалось — продолжать погружаться куда-то в пустоту, чувствуя, как угасают в разуме последние крупицы сознания. Последняя трезвая мысль — безумно красивый, столь желанный образ. Чжун Ли, что улыбался ему, смотрел с такой нежностью и любовью, что невозможно было передать словами. Простая иллюзия агонизирующего разума, жалкая несбывшаяся мечта… И она улетучилась, словно пыль, оставив после себя лишь всепожирающую черноту. И вдруг… что-то переменилось. …якс. Тьма перед глазами преобразилась, пугающе резко, словно в каком-то тревожном сне. Пред ним вдруг предстало нечто — чьё-то лицо. Черты столь смутные и неразборчивые, что казалось, это и не человек вовсе, жуткое порождение, остатки некогда разумного существа. Отчего-то Тарталья ощутил ужас — первобытный, пробирающий до костей. Стало жутко холодно, точно его живьём заковали во льдах, высосали все светлые чувства до последнего, оставив лишь бесконечную боль. Блеснул перед глазами серебряный волос, словно вспышка, и он вдруг ощутил на себе пронизывающий взгляд мертвенно-ледяных голубых глаз. А после — голос. Абсолютно неслышимый, неразличимый, но играющий на самых глубинных струнах души. Тот самый голос. Это так больно… Правда ведь… Аякс? Эхом разнёсся он по его сознанию, точно рокот, мучительная погребальная песнь. Чайльд и правда корчился от боли, что сжимала всё внутри, разрывала сердце на куски, стеклянными осколками впивалась в тело, оставляя кровоточащие раны. Но в один момент всё вдруг прекратилось. Видение растворилось в небытие, точно никогда его и не было, не оставив после себя ничего, лишь зияющую черноту. Пустоту, конец которой, кажется, уже никогда не настанет…