Собака на сене

      В растерянных чувствах Чарльз Ли вышел из хижины, где Хэйтем Кенуэй, наевшись, уснул. Ли, правда, с некоторой тревогой наблюдал, как он ел — боялся, что его стошнит, давно же ничего не попадало в желудок.       — Эй, потише, отец, а то плохо будет, — Коннор забрал у Хэйтема миску, когда тот съел примерно треть. Чарльз хотел было возмутиться, но потом решил, что дать Хэйтему еще еды можно будет и потом, а вот если он съест слишком много, лишнее не отчерпаешь. Кажется, пока ему и этого хватало, и он сыто жмурился. Но чувство тревоги все равно не уходило. Чарльз отвел Хэйтема в хижину и какое-то время сидел с ним, поплотнее обняв. Согревшись горячей едой, чаем и оленьими шкурами, он перестал дрожать и начал засыпать. Правда, напоследок все-таки потянулся и чмокнул его в губы, снова посеяв в нем смятение.       К чему эти поцелуи? Хэйтем ведь не любит его, совсем не любит!       Чарльз бережно уложил его на охапку листьев и рассеянно погладил его плечо, а сам все больше и больше начинал терзаться.       Он ведь только что чуть не потерял его.       Эта мысль постепенно просачивалась ему в мозг. Он словно во сне видел руки, ритмично нажимающие на грудь, словно во сне нагибал мокрое тело, вытирал воду, вдыхал воздух в мягкий, прохладных рот, и тогда ему было не до паники. Если промедлить — все будет бесполезно. Если промедлить — вот тогда и надо паниковать.       Но сейчас, видя в глазах Хэйтема все ту же серость, апатию и равнодушие, он задумался: а имел ли он право спасать его жизнь?       Это же его любимый!       Но все же это право Хэйтема решать, уходить из жизни или нет. А они с Коннором, спасая его, получается, ничуть не лучше тех насильников, раз отняли у него выбор. Ведь если… если его рассудок уже не спасти, то не лучшим ли выходом будет смерть? По крайней мере, Хэйтем обретет покой, а он сам больше не будет мучиться от неразделенных чувств и гадать, зачем он дразнит его поцелуями.       А ведь и правда, зачем он это делает?       Чарльз исподтишка посмотрел на спящего Хэйтема.       Если бы он знал, хоть на минуту знал!.. Но разве ему не было все эти годы плевать на то, как он сгорал, как закусывал уголок подушки, чтобы не плакать от желания быть рядом и невозможности, как он тайно желал его — просто хотя бы скользнуть по ребристым бокам, по груди под камзолом… Разве ему вообще не было плевать на него? Сколько еще он бы это терпел? Смотрел бы на него по-песьи, не имея права ласково погладить по щеке? Сколько бы пытался убедить себя, что он нужен ему, хотя прекрасно знал, что это не так? Сколько будет еще этой боли, этого вранья самому себе, что его целуют из любви?       Чарльзу хотелось выйти и покричать, пробежаться, выплескивая застарелую боль, дурь, терзавшую сердце. Он резко поднялся и выскользнул наружу, проигнорировав стон Хэйтема.       — Ты опять его бросил? — Коннор набросился на него. — Оставил одного?!       — Это мне кто-то говорит о бросании?! Тебе напомнить, как он вообще здесь оказался? — зарычал Чарльз вне себя от боли и ярости. Коннор заткнулся и шарахнулся. Чарльз быстрым шагом направился к проходу, но вдруг кто-то вцепился в его локоть. Он недоуменно посмотрел на старейшину индейской деревни.       — Ты нужен ему здесь, Кипящая вода, — она покачала головой. — Даже слепец заметит, что он доверяет тебе, этот мужчина.       Чарльз тяжело задышал.       — Я ему нужен, просто потому что ему плохо, а в обычное время он плевать на меня хотел, — выдал он, сам не понимая, что толкнуло его на откровения. — А я…       — А ты чувствуешь нечто глубокое, сильное, светлое… Я права? — она слегка улыбнулась и погладила его большим пальцем по руке. Чарльз вздрогнул, но все-таки кивнул. — И тебе больно, что тебе не с кем разделить чувство?       Снова кивок. Чарльз заметил, что Коннор стал напряженно приближаться, будто крался. Ли хотел было уйти, не желая откровенничать в его присутствии, но неожиданно сильные пальцы старушки стиснули его запястье.       — Если ты сейчас уйдешь, ты можешь потерять его навсегда. А ты разве хочешь этого?       Чарльз молчал.       — Он бы тоже не хотел, чтобы ты уходил, знаешь ли. Возможно, если ты будешь рядом, не придется давать ему чай Красной ивы. И, возможно, ты получишь то, чего так хочешь.       — Чай Красной ивы? Что это? — Коннор не выдержал и влез в разговор. Ли закатил глаза.       Мать рода направилась к костру, не выпуская руки Чарльза из своей.       — Это особенный напиток. Если этому белому придется подняться наверх, за листьями, он получит силу зверя. Но плата может оказаться слишком высокой.       — Зачем отцу сила зверя? — Коннор живо заинтересовался и теперь не отлипал.       — Очищение, — Мать Рода поджала губы. — Но имейте в виду оба — он может навсегда лишиться рассудка. Я надеюсь, вы не станете доводить все до необходимости пить это?       Коннор и Чарльз переглянулись.       — Я иду к нему, — наконец выдал Ли. Коннор открыл рот, чтобы что-то сказать, но Чарльз выставил руку:       — Дай ему прийти в себя. Один раз ты уже меня ослушался, и мы едва его не потеряли.       Чарльз оторвался от индейцев и скрылся в хижине. Хэйтем уже не спал. Чарльз замер на мгновение у входа, оценивая, в каком он настроении, и нерешительно присел напротив него. Хэйтем выглядел потерянным, одиноким и жутко несчастным. Пустота в нем отступила на задний план.       — Чарльз… — нерешительно начал он, и Ли подвинулся к нему навстречу.       Повисла неловкая пауза. Потом Хэйтем заговорил, сбиваясь:       — Я должен перед вами извиниться… Я… я не должен был вас трогать после такого, я…       — Мы это уже обсуждали, все нормально, — сказал Ли, чувствуя неприятный укол в груди.       — Нет, я… Знаете… Вы наверное, хотите услышать, что там произошло? Я… Я не думал, что так получится, и…       Чарльз вдруг дрогнул и потянулся к Хэйтему за поцелуем — то ли сгорая от желания получить ласку, то ли в какой-то степени наивно веря, что это успокоит его.       — Вот значит, чем вы тут занимаетесь?!       — Я тебе что сказал делать?! — вне себя от гнева заорал Ли, увидев в дверном проеме Коннора.       — Что ты лезешь к нему?! — тот тут же перешел в нападение. — Ты… ты… В прошлый раз я стерпел, но это…       — Я не делаю ничего, чего Хэйтем сам не хочет!       — Хватит! — слегка ослабевший от голода и растерзанного горла голос Хэйтема вдруг зазвенел неожиданно твердо.       Коннор и Чарльз оглянулись на него. Он весь подобрался и заговорил уже тихо:       — Прекратите говорить обо мне так, будто меня нет. Прекратите решать за меня, лечиться мне, жить или умирать. Это моя жизнь, ясно вам обоим?! Раз меня лишили выбора с кем… с кем… спать, то я хочу хотя бы выбрать что-то…       — Мы просто беспокоимся за тебя, отец, — быстро сказал Коннор.       — И хотим помочь, — добавил Чарльз.       — Да-а-а, так хотите помочь, что гавкаетесь на каждом шагу, как две собаки, — Хэйтем саркастично развел руками. — И решаете за меня, как мне быть. Хороша помощь!       — Мы только хотим, как лучше, — начал Коннор.       — Да вы меня даже за человека не считаете! — Хэйтем говорил вроде спокойно и устало, но глаза его метали молнии, а в голосе то и дело проскальзывали возмущение и металлическая твердость. — Ты — постоянно врываешься в то, что тебя не касается и орешь, — он указал на Коннора, а потом перевел руку на Чарльза. — А вы… вы считаете, что вправе решать, кого можно подпускать к моей личной жизни, а кого нет.       Коннор и Чарльз как по команде опустили головы, признавая свою вину. Но Хэйтема несло:       — О да, я знаю, как вы оба хотите знать, что со мной сделали! Прибили мне руку ножом, душили веревкой, чтобы я не рыпался! Мне просто не повезло… Не повезло оказаться в этой заброшенной церкви, не повезло промедлить, когда меня заметили, не повезло… Я могу оправдываться, сколько угодно, но я не отмоюсь, никогда не отмоюсь… — он резко притих и заговорил как-то сдавленно. — Я только и мог просить перестать… Перестать это делать… Я был как собака в ошейнике в этой веревке, и… Лучше бы они и дальше били меня ногами по животу, чем…       Он совсем притих. Чарльз не удержался, бережно накрыл его раненную руку своей.       — Я теперь не человек, наверное, после такого, — еле слышно сказал Хэйтем, глядя в пол. — Я не отмоюсь… И бороться за меня не…       — Нет, — решительно сказал Ли и подался вперед. — Вы для меня, наверное, единственный самый настоящий человек. Самый-самый.       Он бережно, но слегка настойчиво взял губы Хэйтема своими, наплевав на присутствие Коннора. Почувствовав неуверенный ответ мягких губ, он позволил себе поцеловать его глубже, а потом деликатно отстранился и сказал:       — Хэйтем, я вас люблю. И за вас точно стоит бороться.