Собака на сене

      Хэйтем Кенуэй лежал на кровати, подсунув под живот подушку и завернувшись в одеяло, надеясь, что пронизывающий, острый холод отстанет от него. Он держал книгу, с трудом разламывая переплет толстого кирпича и старался не обращать внимания на то, как у него скручивает кишки. На животе было ещё больно лежать, но не так, как на спине. И хотя бы не унизительно. Хэйтем старался не думать о том, что его живот после побоев превратился в сплошной кровоподтек, что зря он сейчас давит на него.       Он уже не опрокинут навзничь, все хорошо. Он уже не лежит, беззащитный.       На нем нет чужого тела.       Но в это до сих пор нелегко поверить.       Хэйтем вздрогнул, резко обернулся, не обращая внимания на то, что его нутро отозвалось болью. Ему показалось, что он ощутил за своей спиной чье-то присутствие. Он вытянул шею. Неужели за окном кто-то есть?       Надо встать и посмотреть. Он должен встать. Почему он не может?       Хэйтем почувствовал, как начинает медленно коченеть.       Нет, только не сейчас!       Хэйтем попытался встать, но тошнота и боль скрутили его. Он покорился. Свернулся креветкой, задыхаясь и держась за живот. Ему казалось, что кто-то разом выкачал из него весь воздух. Заныли виски, вдобавок защемило промежность, будто кто-то с размахом ударил его ногой.       Совсем, как Коннор, когда они впервые встретились один на один.       Хэйтем еле слышно застонал. Он пытался уловить, где болело сильнее. Приступ страха еще только витал возле него, будто не решаясь полностью им овладеть. Однако мурашки по телу уже пошли — значит, скоро придет и дрожь. Хэйтем вцепился в одеяло.       Почему, почему, почему?! Почему он даже почитать не может?!       Надо выпить. Надо выпить, да. И тогда все пройдет. Тогда он успокоится.       Но Чарльз не принесет ему выпить. Чарльз скажет, что ему вредно, что ему уже хватит. Значит, надо самому спуститься и взять алкоголь.       Хэйтем с трудом поднялся с кровати, массируя виски, и осторожно пошел к выходу из комнаты. Он открыл дверь и уставился в черную пустоту коридора. Страх волнами начал накатывать на него, затапливая его тело. Он не боялся темноты. Не боялся неизвестности — он прекрасно знал, что находится в доме. Но почему ему так страшно? Почему он согнулся пополам и стал задыхаться?       Хэйтему страшно.       Он сделал пару шагов вперед и вцепился в дверной косяк. Желание выпить гнало его. Нет, не выпить — нажраться, так, чтобы ничего не помнить, ничего не бояться, не чувствовать эту унизительную боль.       Кончики пальцев побелели.       Дышать. Он должен дышать.       Хэйтем несколько раз медленно вдохнул и выдохнул, пытаясь прогнать страх. Если он сейчас позволит собой овладеть, он уже никогда не выйдет из этой комнаты. Он должен идти, должен…       А, собственно, куда? Зачем напиваться, зачем куда-то двигаться?       Ты просто тряпка, — прошептал голос отца у него в голове. — Ты это заслужил.       Заслужил? Но чем?       Хэйтем с трудом переставил ноги. Выйти за порог комнаты — это проиграть или выиграть? Ноги плохо его слушались. Он попытался глубоко вздохнуть, снова, но только начал задыхаться. Колени резко согнулись, будто подрубленные, и Хэйтем вывалился в коридор. В отчаянии он вцепился в перила и замер так. Бледные, ослабевшие руки, одна из которых была перевязана бинтами.       Хэйтем слишком хорошо помнил, почему.       Зловещий блеск ножа. Короткий, тупой удар. Резкая волна боли. Собственный крик. Чужой смех.       Но это ничего — главное отогнать другие картины. Мельтешение мундиров перед лицом. Белые брюки на уровне глаз.       Нет! Пожалуйста, не надо!       Хэйтем закашлял, дрожа, и только сейчас почувствовал, что все-таки плачет. Ну и пусть, пусть… Раз уж родной отец считает его тряпкой, нечего уж стыдиться… Хэйтем поджал ноги и, обняв балясину, молча плакал, не в силах остановить унизительные потоки слез. Руки постепенно сползли ниже, потеряв всякие силы даже на то, чтобы жалко цепляться за опоры. Хэйтем кусал губы, пытаясь заставить себя перестать, но врезавшиеся в тело веревки, кровь на подоконнике и грубая, резкая боль будто внутри него, агрессивно крутились в его голове, били под дых, выжимали слезы.       Он шумно выдохнул от пробивших тело судорог и вдруг услышал шаги по лестнице. Ли вернулся.       Просто замечательно. Сейчас Чарльз поднимется и увидит его позор. Увидит, как он почти лежит на полу и не может хоть на секунду прекратить корчиться, задыхаться и плакать.       Ничтожество.       Он услышал, как Ли бухнул что-то на пол и в страхе попытался уползти.       — О нет! Мастер Кенуэй!       Чарльз бросился к нему. Хэйтем отвернулся — никто не должен видеть его мокрое лицо. Никто, даже Чарльз.       — Тихо-тихо! Вам плохо? Зачем же вы вышли…       Хэйтем вздрогнул, увидев, что Чарльз тянется к нему, но позволил заключить себя в объятия и молча ткнулся в покрытую жесткими черными волосами грудь. Он чувствовал их, трогая пальцами рубашку Чарльза. Он против воли продолжал задыхаться и лить слезы, но хоть уже не трясся — теплые поглаживания потихоньку снимали судороги.       — Все хорошо, я рядом. Я разорву каждого, кто посмеет вас обидеть… — Чарльз позволил себе погладить Хэйтема по голове. Тот прижался к нему еще плотнее, ища защиты от врагов, которых он не видел, но чувствовал. Стоило ему закрыть глаза, как он начинал ощущать животные взгляды, слышать чужой, грубый, беспощадный смех, чувствовать пальцы на своем теле…       — Я знаю, вам очень дерьмово, мой сэр, но… это медленно, но пройдет. Вы не должны сдаваться. Вы так дороги мне, и я просто…       Хэйтем, плохо понимая, что творит, обвил его шею руками, потянулся и неуклюже поцеловал в губы. Тело отозвалось привычной тошнотной болью, но Хэйтем продолжал поцелуй в неудобной позе. Чарльз сначала растерялся, но включился и стал отвечать ему.       Никто не целовал его так бережно и нежно.       Хэйтема дразнило и пугало ощущение чужих губ на своих. Он с каким-то отчаянным удовольствием мял влажный рот, чувствуя, как Ли ласкает своим языком его собственный.       Он должен перестать. Но прекращать он не хотел. Чарльз старался только слегка прикусывать его губами, но иногда все-таки не мог удержаться и, распалившись, делал поцелуй глубже. Его руки гладили Хэйтема по спине, перебирали волосы, но отчего-то это было совсем не страшно. Чарльз довольно быстро понял, что касаться его тела надо бережно и нежно, и начинал с плеч — просто медленно спускал по ним руки на талию Хэйтема. Будто подходил к лошади сзади.       Перестать.       Но он не хотел переставать. Тем более, что Чарльзу, похоже, это нравилось.       Постепенно до Хэйтема начало доходить, что они делают, и он прекратил пытаться жадно принять в рот язык Ли, но и совсем прерваться у него не хватало духу. Он стал просто бережно касаться своими губами Чарльза, настолько осторожно, что это едва ощущалось.       Прекратить. Надо прекратить.       Но, кажется, если он хоть на минуту остановится, то умрет или убьет Чарльза.       Их прервал стук в дверь. Не просто стук — грохот. Кто-то в ярости колотил кулаком. Они отпрянули друг от друга.       — Ли! Открывай! — проревел за дверью знакомый голос. Или он только показался знакомым? Во всяком случае Чарльз, как ни странно, шепнул Хэйтему, что он сейчас вернется, и бросился вниз.       — Открой немедленно! — Хэйтем вздрогнул, четче услышав знакомый высокий голос сына. — Мне нужно поговорить с отцом! Я знаю, что эти куски дерьма сделали! Мне нужно с ним поговорить!       У Хэйтема выбило весь воздух из легких.       Он знает! Коннор знает!       Знает, что его раздербанили на клочья! Боже! Это худшее, что могло произойти!       Хэйтем зашелся в приступе кашля, который невесть откуда взялся, царапая горло. Он попытался ползти, но дыхания не хватало даже на то, чтобы сидеть на одном месте.       Этого не может быть! Не может! Откуда он узнал? Чарльз же не говорил ему… Да и как он мог бы о таком сказать, они же разорвут друг друга… Как? Откуда?       Не переставая кашлять, Хэйтем опять вцепился в балясину и задрожал. Он все испортил, он опять все испортил… Теперь у него нет последних остатков авторитета, самоуважения… Он и так не человек больше… Просто сосуд, куда можно сливать всю грязь… Будто ему было мало позора перед собой, перед сыном, он еще и осквернил собой Чарльза!       Зачем он полез к нему, зачем? Чего искал? Наивно думал, что кто-то будет любить его после такого? Его, порченного?       Теперь он передал эту гадость через уста и Ли.       Нужно избавиться от этого. Но как? Хэйтем видел только один выход. Только один. Устранить первопричину. Убрать червоточину.       Хэйтем посмотрел на свои запястья. Спрятанный клинок должен быть где-то рядом, в вещах, да…       Устранить яд, который отравляет все, к чему прикоснется. Убить причину всех бед. Убить того, кто опозорил своего сына и осквернил лучшего друга.       Себя.