Собака на сене

      Лошадь стучала копытами по грунтовой дороге, поднимая пыль. Ветки больно били по лицу, но это все равно нельзя было сравнить с тем, что творилось в душе Чарльза Ли. Если честно, он даже желал, чтобы ветки хлестали посильнее, только чтобы отлегло на сердце. Домчавшись до индейской деревни, Ли затормозил так резко, что лошадь гневно заржала и затанцевала на месте, вздыбив землю. Разъяренный Чарльз бросил поводья и вскочил на землю. Отряхнулся от пыли, бросился вперед и забежал за нехитрое ограждение.       — Где этот козел?! — в неистовой ярости проревел Ли. — Я его убью!       Индейцы, занимавшиеся своими делами, изумленно замерли. Неизвестно, что удивляло их больше — само наличие белого в их деревне или то, почему он так орал. Но Чарльзу Ли было не до них — он пронесся вдоль берега реки, рыча и заглядывая в каждую хижину, пока наконец не увидел того, кого искал.       — Какого дьявола ты тут… — начал Коннор, разбиравший в этот момент свои вещи, но Чарльз набросился на него, прижал к стене и вдавил, нажимая на горло.       Совсем, как тогда, много лет назад.       — Я тебя убью, скотина!       Кулак Чарльза влетел в скулу Коннора. Затем он резко разжал руки. Они принялись кружить вокруг друг друга, как уличные коты, готовые сцепиться из-за рыбешки.       — Какой же ты кретин! — заорал он. — Я тебя о чем просил?! Не соваться к отцу! Какого хрена ты приперся?!       — Стой! Стой! — Коннор примирительно поднял руки, чтобы разбушевавшийся Ли не навешал ему тумаков. Чарльз, раздираемый клокочущей в груди яростью, остался на месте, но в любую минуту был готов кинуться. — Я не мог не навестить отца, понимаешь? С ним такое случилось, и меня взбесило, что ты не сказал, про то, что его оприходовали, и я не мог даже…       — Ты что, не понимаешь, проклятый дикарь, что для него твое внимание в таком состоянии — еще больший удар?       Ли тяжело задышал и заговорил уже медленнее, спокойнее:       — Он сломан. Он унижен. А ты хочешь с ним обсудить, как именно это произошло. У тебя совсем ни мозгов, ни чувства такта нет? Ему будет только хуже.       — Я…       — Молчать! — рявкнул Ли и тут же смягчился опять. Настолько, что его голос стал почти не слышным. — Я хочу сберечь его. Он все, что у меня есть, а ты… Если бы ты знал, что наделал…       Чарльз вдруг застонал и сел на кучу листьев в углу, спрятал руки в ладони.       — Если бы ты знал, каким адом была эта ночь из-за тебя…       Выгнав Коннора еще на пороге, Чарльз первым делом бросился к Хэйтему. От голодания тот стал совсем легким и невесомым, поэтому Чарльз смог легко приподнять его. Хэйтем сначала воспротивился, но потом позволил заключить себя в объятия.       — Все будет хорошо, — шептал он. — Ничего страшного… Я же рядом…       Он со страхом и болью чувствовал, как рубашка на нем мокнет. Его кожа ощущала частые-частые толчки — Хэйтема трясло. Уши обожгло прерывистым, частым дыханием. Иногда перерыв между вздохами и выдохами становился невыносимо длинным. Тогда и Чарльз замирал от ужаса, напряженно прислушиваясь. Дышит, нет?       Милый, прошу. Только дыши. Я же люблю тебя, ну!       Надо его проводить в комнату, — решил Чарльз и, дождавшись, когда приступ более-менее утихнет, помог Хэйтему встать на ноги. Тот вяло плелся, повиснув на его рубашке. Чарльз отвел его к кровати и бережно усадил. Хэйтем виновато косился на него, не решаясь ни лечь, ни сделать что-либо еще.       Чарльз осторожно опустился на стул за письменным столом, не решаясь его волновать.       Хватало того, что он сам был взволнован донельзя.       Этот поцелуй! Зачем Хэйтем это сделал? Он же не любит его! Или он догадался и все-таки… неужели чувства взаимны?       Ли в нетерпении вцепился в край стола. Ему казалось, что он еще чувствовал на губах мягкие, теплые, но соленые губы Хэйтема. Как долго он мечтал о них, как желал!       Ему было двадцать два, когда он встретил его.       Я постоянно о нем думаю. Я хочу быть как можно ближе. Рядом с ним я… просто перестаю быть собой… Он умный, красивый… Зачем я ему… Я его недостоин. Милый… Магистр… Любимый… Почему мне нельзя его любить? Только потому что он мужчина? Или еще и потому, что я некрасив?       И так двадцать восемь лет. Двадцать восемь лет он мечтал хотя бы обнять Хэйтема. Но все, что ему было дозволено — только любоваться правильным профилем, с тревогой заглядывать в серо-голубые глаза, которые со временем теряли блеск, цвет, пустели, и бояться часа, когда они совсем остекленеют. Ему воображались и снились желанные поцелуи, касания тонких губ к собственным, он дрожал и возбуждался, миллион раз представляя, как прижимает к себе Хэйтема. Потом наступала стадия отрицания — конечно, ничего этого не произойдет, Хэйтем ведь его не любит, да и вообще они оба мужчины.       И вот теперь… Отчаянный, будто сломанный поцелуй, смазанный. Почему? Чарльз невольно трогал то и дело свои губы кончиками пальцев, шарил у себя языком во рту.       И почему нет такой эйфории, которая была всякий раз, стоило лишь вообразить, как он сминает губы Хэйтема в собственных?       Наверное, потому что бедный магистр потянулся к нему, когда ему было плохо, а не из любви. Осознав это, Чарльз в очередной раз убедился, что его судьба — пытаться в одиночестве склеить разбитое сердце. Хотелось убежать на край света и зарыться где-нибудь на островке, спрятав голову в карибский песок.       Но его место здесь. Он понимал. Место рядом с возлюбленным. С возлюбленным, которому делается все хуже и хуже.       На ночь Хэйтем заперся на ключ у себя в комнате.       — Впустите меня, я вас не обижу, — Чарльз ломился к нему, с тревогой прижимаясь к двери ухом и слыша то нервные шаги взад-вперед и шипение, то шумные, судорожные вздохи. — Я не сделаю вам больно, вы слышите? Я не говорил ничего Коннору, правда!       — Так что произошло? — спросил Коннор, вырывая Ли из воспоминаний.       — Сначала он закрылся от меня, — сдавленно сообщил Чарльз. — Я долбился, долбился к нему. Наконец он все-таки открыл, и мне было так больно его видеть… Весь истощенный, на руках синяки, глаза как будто воспаленные… Он сказал мне… Сказал, чтобы я оставил такую грязь, как он, и больше не тратил на него свое время.       Чарльз рассеянно посмотрел на Коннора, а потом взгляд его бирюзовых глаз стал строгим и острым:       — Дай ему лекарство, прошу. Дай лекарство, и я перевезу его в другое место, подальше ото всего. И от тебя.       — Он сказал тебе что-то еще?       — Много чего, — Ли поморщился. — «Не надо мне помогать, все равно не поможете, тем более, после такого»… Мне вообще показалось, он был не в себе. Я еле дождался утра, чтобы приехать, не спал всю ночь. Я слышал, как он там возится… Утром он попросил привезти что-нибудь из города, и я…       — Ты оставил отца одного? — нахмурился Коннор.       — У меня не было выбора, — огрызнулся Чарльз.       — Синяки на его руках, — вдруг отчеканил индеец.       — Что?       — Синяки на руках какого цвета были?       — Какая разница? Обычные, розово-фиолетовые.       — Ты — баран! — Коннор указал пальцем ему в грудь. — Значит, они свежие! Не от тех, кто его мучил! Он сам себе их понаставил, значит, он может с собой что-нибудь сделать! А послал он тебя в поездку, и даже не сказал, зачем, просто потому, что хотел сбагрить!       Ли похолодел и тихо матернулся. Они с Коннором ошалело переглянулись.       Чарльз Ли плохо помнил, как они метались по деревне — он бежал собирать лошадей, Коннор носился в поисках каких-то трав и еще чего-то, что может понадобиться. Плохо помнил, как они оба гнали вперед, слыша, как хрипят лошади и боясь, что кони просто падут. Но еще больше они боялись только одного — не успеть.       В маленькое поместье они влетели оба взмыленные, всколошмаченные, растрепанные. Сердце Чарльза бешено колотилось.       — Магистр?! — позвал он.       — Отец! — заголосил Коннор, наплевав на просьбу молчать. Чарльз боялся, что, услышав его, Хэйтем только убедится в решении расстаться с жизнью.       В ответ — тишина. Пугающая и давящая. Обычно Хэйтем всегда выходил встречать его на порог своей комнаты.       — Хэйтем! — Чарльз выбил ногой дверь. В комнате было пусто. Ошалев от страха, они оба заметались по особняку, заглядывая в каждую комнату.       — Ли! Иди сюда! — вдруг позвал Коннор из конца коридора. Чарльз выскочил из помещения и бросился к нему.       Хэйтем лежал в керамической ванной, все так же одетый в длинную ночную рубашку, которая от воды прилипла к его телу и стала практически прозрачной. Судя по отсутствию пузырьков, он не дышал.       Страшный вопль.       Чарльз не сразу понял, что кричит именно он.