Реверси

Потихоньку Слава осваивал разговорный английский. Собственно, других вариантов у него и не было: он, конечно, тоже обучал Честера отечественному разговорному (мату), но скорее кеков ради, никакой практической ценности это не имело. Слава путался во временах, артиклях, лексике, по-русски разбрасывал слова, произнося их с чудовищным акцентом, но Честер на удивление хорошо ориентировался в этом хаосе, и они довольно быстро наладили связь. Чтобы что, кстати? Шататься по Питеру и его окрестностям, зависать по хатам знакомых гитаристов, иногда набегая на студию, смотреть дома фильмы с оригинальной озвучкой и субтитрами, готовить еду: как-то Слава даже ритуальную лепку пельмешек организовал, но они тогда скорее наебенились бренди, чем пельменей налепили. Честер проявлял интерес ко всему и лез везде. Правда, заниматься подолгу чем-то одним он не любил, а то даже и не мог. Слава был такой же, но с одним существенным отличием: лениться и бездельничать он умел со смаком и, в сущности, бесконечно. Только Честер ему не давал. И если Фёдоров Мирон Янович маньячил периодически, по большей части всё-таки пребывая в анабиозе, то этот заморский гость был взвинчен постоянно. Когда Слава уставал, он сбагривал его Антихайпу или сестре. Слава сравнивал. В его голове имелся умозрительный лист, поделенный на две колонки, в котором он отмечал, чем Честер похож и чем он отличался от Мирона. Иногда казалось, что это не имеет никакого смысла, потому что сколько ни взвешивай, а ощущения от них были чётко разные. Честер красивый, Мирон - на любителя. Честер открыт со всех сторон, Мирон закупорен на все засовы. Честер внимательно смотрит на тебя, а Мирон смотрит в ровную гладь озёрной воды. Они занимают примерно одинаковую позицию в социуме, являясь центром притяжения, оба лысые и носатые, агрессивные и трогательные, Честер чувствует, Мирон думает. Смешные. Добрые. Только Честер сразу, а до Мирона ещё надо добраться. Через конъюнктурность, загоны, страх и распальцовку. Честер был так же уязвим, но не душил самого себя в застенках. С Честером было хорошо. Но Слава очень скучал по жиду. Раз в неделю от него приходил емейл, в котором он рассказывал, как они там с Майком уработались, какие полезные знакомства он завёл, за сколько баксов пил шампанское в воскресенье вечером. "А может переедем жить в Калифорнию?" И Слава, каждый раз читая эту белиберду, ощущал все оголённые места, которые прикрывает Мирон, когда он рядом. Ему не хватало их пьяных философских бесед, глупой бытовой ругани, молчания, когда они часами валяются в обнимку, слушая музыку или читая, его дыхания во сне, стука сердца, ещё тысячи и одной мелочи, что в совокупности определяло всё то, почему ему нужен именно Мирон. Они спали с Честером в одной кровати. Тактильность и контактность этого парня выяснились моментально: к Славке тянуло в принципе всех, но вот таких - особенно. Тогда Слава ещё вспомнил, как он сам при любом удобном и неудобном случае лезет к Мирону - обниматься, целоваться, потереться о него носом или щекой, просто подержать: за мизинец, лодыжку, да хоть край куртки. И в некотором смысле на колючий аризонский затылок рука легла как-то даже привычно, когда Честер в первый раз пристроился у Славы на груди. В этот момент его очень грела уверенность в том, что там, за тридевять земель, Мирон ни под каким соусом не залезет к Шиноде под одеяло. С Майком он разговаривал только один раз (да и то через Мирона-переводчика), когда тот давал инструкции по приёму Честером его таблеток. Славе вменялось тщательно за этим следить, но всё пошло по пизде уже на первой неделе: основную часть рецептурных запасов они сожрали за просмотром располагающего к оному "Контроля", а оставшееся и вовсе куда-то потом под диван закатилось. Из того, что Слава услышал от Честера, Майк был тот ещё локомотив и по кипучести своему вокалисту не уступал. Стало понятно, в каком состоянии вернут ему Мирона, а коли так, то у Честера будут римские каникулы - в русской Венеции. В следующем письме Мирон сообщил, что у Майка такие же длинные и красивые пальцы, как у него, у Славы. "Тебе надо научиться играть на гитаре. Или на пианино. Но не на гуслях, из дома выгоню!" Он нашёл фотографию Майка с крупным планом рук и представил, как Мирон берёт эти пальцы в рот. Действительно красивые. В тот вечер он гладил Честера по лицу, рассматривая его горящие, несчастные глаза. Слава ни за что бы не выдержал накала этого человека, но вот разбить скорлупу другого он смог. Острое чувство своего места накатило внезапно, и рука, лежавшая на чужой щеке, стала подрагивать. В чёрных глазах напротив Слава увидел то, о чём думал Мирон, когда запланировал эту рокировку. Мазнув большим пальцем по тёплым, сомкнутым губам, он легко потянулся к ним - как к родным.