Реверси

*** - Ну что, изменял мне? - спрашивает Мирон, улыбаясь в поцелуй, когда их со Славкой оставили наконец одних. - Интересный ты какой, - Слава в детали вдаваться не спешит: чмокает Мирона в уголок рта, потом ещё куда-то, трётся о него носом и щекой, как какой-нибудь зверёк - и Мирон знает: пока он не нанежничается таким образом, продолжения не будет. - Сам подсунул мне этого сиротку, а теперь, значит, устраиваем сцены? - Да какие сцены? - фыркает Мирон, усаживая Славу на кровать и забираясь к нему на колени. Он с наслаждением запускает пальцы в отросшие шелковистые волосы, ныряет туда же носом, делая глубокий вдох, и откровенно плывёт от всей этой так долго недостающей ему близости - да и вообще: если бы не стальная выдержка, то уже в аэропорту бы Славку изнасиловал. Который - к своей великой чести - доставил Честера на родину в целости и сохранности. Теперь можно было погостить у мистера Шиноды где-то с недельку и показать Славе Лос-Анджелес: ведь он никогда не был в Америке. Мирону сразу бросилось в глаза то, как Беннингтон жмётся к Карелину, пока они идут им навстречу - это был добрый знак: того, что всё прошло по плану. Однако восторги по поводу собственной гениальности Мирон решает оставить на потом, на то время, когда его не будет так сильно скручивать от желания сожрать Славку целиком, ну или хотя бы оседлать его пару раз и понадкусывать. - Ну а как твои успехи? - спрашивает Слава, выковыривая Мирона из его пижонской рубашки. - Или мы тут как раз празднуем победу? Мирон хитро улыбается, залезая рукой за ворот славкиной толстовки - скребёт по хребту короткими ногтями, зная, как Славе это нравится, если делать так в районе копчика. - Празднуем погромче, - только и говорит он, пока тянется за очередным поцелуем. - Принято, - Слава всё же успевает ему ответить. *** - Я смотрю, вы там очень подружились, - резюмирует Майк, не сводя с Честера пытливого взгляда. - Слава очень классный. И его друзья! Мне вообще русские понравились, ой, такие!.. бессмысленные и беспощадные - во всех своих проявлениях! Прям как моя психика. Почему мы до сих пор не давали там концертов? Они через одного меня знают. Как-то я даже пел на хате целый вечер, они это называют квартирниками, там пацан был - всю музыку нашу играл с закрытыми глазами, говорю тебе, Ши, это... Но Шинода может думать только о том, насколько привлекательнее Карелин вживую по сравнению с тем, как он выглядел на фотографиях, которые показывал ему Мирон. Высокий, красивый, обаятельный, с умными, какими-то необыкновенными глазами. Очень живой, свободный. Майку дурнело каждый раз, когда он пытался представить, что они там могли сообразить на двоих, эти авантюристы. - Майк, ты меня слушаешь? - внезапно лицо Честера оказывается прямо перед его собственным. Майк смотрит и не может подавить вдруг всколыхнувшееся волнение. Что за чертовщина с ним творится сегодня? - Я очень скучал по тебе. Скучать по тебе, когда ты на другом краю Земли, это не то же самое, что скучать по тебе, когда ты в соседнем номере, на соседнем диване или дышишь мне в ухо на сцене. Честер так легко говорит ему о своих чувствах, и Майк завидует: сам он никогда так не умел. Честер живёт как поёт, а поёт он как дышит, и всё у него происходит здесь и сейчас, а Майк всегда думает о миллиарде вещей, на которые влияет каждый его поступок, погружается в собственные мотивы так глубоко, что уже не может ничего разобрать. И вот он судорожно сжимает свою четвёртую за день кружку с кофе и тяжело вздыхает. Ему показалось, что Честера расстроило то, как Мирон и Слава встретились после продолжительной разлуки. Такое выражение лица он видел у него, когда на улице или в кафе им на глаза попадались большие, шумные семьи. Слава сцапал своего коротышку и зацеловал его всего прямо посреди зала, вообще ни на кого не обращая внимания. Майк слушал, как Слава что-то пытается тараторить в процессе и как смеётся в ответ Мирон - и он, конечно, тоже обнимает Честера, ощупывая его затылок и плечи, а потом видит ЭТО на его лице. Примерно ту же информацию Честер скидывает ему и теперь, внимательно всматриваясь в черноту его глаз. Больше, чем о музыке, Мирон рассказывал Майку разве что о Славе: какой он талантливый и замечательный, как Мирон счастлив любить его и заботиться о нём. "У меня нет ничего важнее", - говорил Мирон. "Я всё за него отдам, никого не пожалею". Майк слушал и думал об одном единственном человеке. - Знаешь, Чез, - говорит он, сдаваясь на милость этой потрясающей бездне напротив, - похоже, я самый большой идиот на этой планете.