Дайте мне согрешить, святой отец!

Вообще-то играть так было не по правилам. Ваня против. Абсолютно. - Покайся же, сын мой! – такие нелепые слова, правда. - Тогда дайте сначала согрешить, святой отец! – и парень мягко облизал свои губы, лукаво поднимая на священника глаза. Ни в этих губах, ни в этих глазах не было ничего необычного. Совсем. Обычные, не очень пухлые мужские губы, проседающие под шаловливым (нет, совсем обычным!) языком, будто кровать в отеле под тяжестью двух тел… Глаза тоже были совсем обычные. Вовсе не имели значения красноватые росчерки под ними, становившиеся фиолетовыми из за маленьких венок. И не имел значения их неопределённый глубокий цвет. - Так и говорите – блуд. - Ещё и содомию мне впиши. У тебя там же целый список накопился, daddy? Только это недоразумение могло переделать «святой отец» в «папочку». И почему всё это досталось именно ему? Ваня вообще всего этого не планировал. Особенно лет в восемнадцать, когда заканчивал школу с золотой медалью и поступал в РГГУ. К религии его не тянуло от слова совсем, правда, как оказалось, к науке тоже. Всё больше к музыке. Ноты, струны и текста. Микрофон, колонки, выступления на Арбате в любую погоду. Первые деньги, первые контракты, первая весёлая жизнь. Потом всё пошло в бешенном ритме. Алкоголь и наркотики – в мишень моего здоровья дротики: С каждым батлом и пяткой всё ближе к десятке Он был один, ему было нечего терять и всё было просто клёво. Развлекался, подумаешь. «Все висят в интернете и горят на работе». Ему хотелось больше, больше, больше… Хоронить маму было тяжело. Так не должно было быть. Зачем? Зачем её? Тогда впервые подумал, что заслужил такого исхода гораздо больше. За жизнь было сделано много плохих дел. Не сказать, что он был ужасным человеком, просто любил веселиться и любил себя. Долгие годы ему внушали, что надо быть ответственным. Вот когда вырос и захотелось избавится от груза. Ему помог бонг, бутылка водки и деньги, заработанные на любимом деле. Но всё это не спасло, когда умирала мама. Никто не вечен. Смысл этой фразы не возможно до конца понять, пока не потеряешь человека. Ему правда не хотелось понимать, но жизни нет до этого дела. После он много пил, много курил и мало работал. Первого в его жизни и так было достаточно, а вот последнее стало чем-то новым. Он не мог объяснить, откуда взялось столько отвращения к концертам, студийным записям. Да даже гитару порой в руки было брать тошно. Зазвездился! Чушь. Он не считал, что все ему обязаны пост-фактум, что он особенный и не заменимый и поэтому все ему должны. Нет, наоборот. Он чувствовал, что не имеет права брать гитару в руки и что-то сочинять. А уж выходить перед залом и делать вид, что он хоть что-то знает об этой жизни… Для многих он кумир, не придумал себе это, слышал. А не должен бы. Тошнило не от инструмента, а от самого себя. «Лучше б тебя начало воротить от водки и всей этой твоей дури!» - Саша злился и не хотел этого говорить. Вырвалось само, просто от досады. Но на Ване осело, как дым от сигареты на лёгких. Выдыхай. Не получалось. Очнулся в больнице. Острый приступ панкреатита на волне лёгкой передозировки. «Радуйтесь, что жить остались» Рад, впервые за долгое время и правда рад! Жить захотелось очень сильно, особенно сейчас, лежа на больничной койке, когда тело едва функционировало, очень захотелось жить. Настолько, что оставаться в этом кошмаре было невозможно. Это было странное решение. Он не верил в Бога, и прослужив в храме почти год, верить перестал окончательно. Но здесь было тихо. У него не было церковного образования и получать он его и не собирался. Крестик был потерян давным давно, ещё до переезда в Москву. Но деньги творят чудеса и вот он здесь. В тихом небольшом приходе в Воронеже. Его всему быстро научили, благо обряды были не особо сложными, а тексты он всегда хорошо запоминал. Можно было, конечно, найти место поживописнее. Но он выбрал это – поближе к людям. Но не к тем, с кем он привык общаться. Это были череды тихих стариков, женщин в возрасте, замотанных в платки, чем-то похожих на маму, скучающих детей, раздраженных подростков, закатывающих глаза на каждое слово, простых мужчин… Они все так были похожи на тех, среди которых он родился и долго жил. Будто и не прошло тех пятнадцати долгих лет в большом городе с большой жизнью. Боль внутри медленно отгорала. Уменьшалась, словно свечка у иконы и уходила вверх запахом ладана. Он снова начал писать. За год скопилось около сорока песен. Ему хотелось ещё. Жизнь налаживалась. Храм сделал его созерцательнее. Теперь было радостно вдыхать запах свежего чая по утрам. Ранней весной смотреть на тающий снег и трогать бархатные почки. Ранним утром в мае в их маленьком дворике запели птицы. Он перестал прятать глаза за стёклами тёмных очков – теперь на солнце было почти не больно смотреть. Всё это звучит как-то очень пафосно и сладко, но чему ещё его научила жизнь – плевать. Стесняться своих чувств, особенно хороших – крайне глупо. Если ему нравилось пение птиц по утрам, насколько бы это ни был избитый ход, то значит, оно ему нравилось. Было ощущение, что впереди ещё очень много времени. В конце концов, ему всего лишь тридцать три. Как шутили здесь (а здесь шутили) самое время ему искать свой крест. Собственно, жизнь почти наладилась, когда появилось это недоразумение. Честно, если бы он реально верил во весь этот бред, то подумал бы, что это его личный демон поднялся из ада искушать его. Рыжеволосый парень неожиданно появился во время одной из служб. В спортивных штанах и белой футболке он явно не вписывался в серо-коричневое окружение. Рядом с ним стояла вполне знакомая женщина: высокая, сухая, но крепкая пенсионерка с жилистыми руками. Она часто приходила в церковь, видимо жила где-то недалеко. Обычная женщина. А этот рыжий обычный парень. Не стоит зацикливаться. Естественно, с последним ничего не получилось. Всю службу он то и дело скользил взглядом по этому маленькому исчадью Ада. Неяркий церковный свет располагал к интимной обстановке, сглаживал детали. Парень то и дело поправлял сползающие на лоб волосы, запуская в них длинные пальцы. У Вани почему-то не получалось отключится: он подмечал, как смещается ворот футболки, как случайно натягивается ткань на бедре, как дёргается кадык, когда он повернул голову. Это было не возбуждение, но что-то очень близкое к этому. То, что выльется в возбуждение ночью, когда Ваня окончательно останется наедине с собой. «Ебать» - это была единственная законченная мысль после литургии. Он конечно догадывался, что год воздержания как-то скажется на нём, но это было слишком! Тем временем все подходили причащаться и бабушка потащила своего внука за собой: - Давай, наверняка в своём этом Питере ни разу в церковь не зашёл! Пусть хоть сейчас тебе грехи отмолят! Выражение лица парня прям говорило: «Ну ба-а-а-а», но он сдержался. Улыбнулся, кивнул и послушно пошёл к очереди. Проследив за тем, чтобы бабушка отошла подальше, он облизнул губы и резко выпалил: - Святой отец, каюсь в том, что я не хотел заводить детей, пока они не начали заводить меня! – и ещё раз облизнул свои чёртовы губы (купил бы гигиеническую помаду, в конце концов). - Это были мои слова, - невольно брякнул Ваня, прикидывая, сколько этому рыжику лет. - Воу, я вас возбуждаю, святой отец? – парень мгновенно сообразил о чем шла речь и кокетливо подмигнул, чуть расправляя плечи. Выглядело всё это крайне пошло. - Если только в бандаже и с шариком во рту, - закатил глаза «святой отец», отчасти желая просто не видеть это рядом. - А ваши вкусы специфичны! - Не сказал бы… Я прощаю тебе твой грех, сын мой! Выпей же вина, очевидно за которым ты только и пришёл, и иди с миром. - А я уж подумал нахуй. Последние слова он уже прошептал чуть ли не в чашу с вином. Ваня мысленно продолжил: «если только на мой». Но это было уже совсем лишнее. Эта ситуация произошла в начале лета. Логично было бы о ней забыть. Ну, может пару раз подрочить на чертёнка и успокоится. Но черти на то и черти, что в покое просто так не оставляют. Парень стал появляться на причастии постоянно. Стоять долгие службы ему было нудно, так что часто вообще приходил под конец и нагло щурясь, смотря из-под полуприкрытых век, ставил свечи. И абсолютно не давал Ивану покоя: - Свечи у вас дорогие конечно, что пиздец. Но я бы купил ту, большую, если бы мы нашли ей более интересное применение. - Не вставляйте свечи, а то вы слишком вставляете меня. - Я согрешил на ваш светлый образ, святой отец. Вы меня накажете? - Я, конечно, не Иисус, но не против, чтобы вы меня распяли. - Удобно, наверное, в рясе – стояка не видно. С последним Ваня был очень даже согласен и искренне этому факту благодарен. Потому что иначе выносить общение с Поперечным было бы невозможно. Да, он узнал его фамилию. Он вообще постарался узнать о пацане как можно больше, но без фанатизма. Звали это бесовское чудо – Даня Поперечный. Жил раньше здесь, в Воронеже. Но переехал уже довольно давно, лет пять назад. Теперь только навещал бабушку с дедушкой, да вот, что-то подзадержался. Почему – вопроса у Нойза не возникло. Чем занимается никто особо не знал, что-то говорили про университет в Польше, потом про Питер… - Молодой, что с него возьмёшь! Двадцать три всего лишь исполнилось! – махнула рукой Раиса Петровна, соседка Даниной бабушки. – Правду ведь говорю, отец Иван? Отец Иван в ответ мог лишь кивать. Что взять с Данилы он мог придумать очень хорошо, но вот совесть пока была против. Десять лет – не такая уж катастрофическая разница. Ему двадцать три, а не пятнадцать. Когда самому Нойзу было двадцать три… «Ага, а когда тебе было двадцать три, ему было тринадцать, и он бегал вот по этим дворам, дразнил собак и первый раз пытался дрочить!» - насмешливо твердил внутренний голос. Конечно, у Вани нет никакой достоверной информации, что Даня бегал именно за собаками. Да и судя по всему, впервые подрочил Поперечный гораздо раньше. Но подобные мысли ничуть не помогали решить проблему. Самое обидное, парень то был обычным! Красавчиком его было не назвать. Так, симпатичный, и то с натяжкой на херовое освещение. Тело тоже обычное, ни рельефных рук, ни кубиков пресса не наблюдалось. Разве что яркий он – острый на язык, ведёт себя расслаблено, - это привлекает внимание. Высокий, волосы эти рыжие. Один глаз чуть выше другого, что придаёт его лицу того самого чертового лукавства. Ровная линия достаточно густой бороды, переходящая на бледную шею… Опять его уносит! Сколько себя не убеждай, что самый обычный он, а стоять от этого не перестанет. А это значит, что пришло время действовать! Сегодня Даня пощадил его и был одет вполне обычно: безразмерная толстовка и спортивные штаны. Пряча лицо под капюшоном, он всё так же ухмылялся. - Тебе не надоело грешить? - Я буду грешить, пока меня не повысят в рейтинге на столько, что я смогу отсасывать священнику прямо за кафедрой, - и он подался вперёд, делая вид что что-то лижет. Определённо, в Аду висит его портрет с подписью «Сотрудник месяца» - Ладно, - Ваня прикрыл глаза, смиряясь. - Позволишь отсосать себе за стойкой? - Этого я обещать не буду. Но могу предложить свидание. Растерянное выражение лица Данилы ему захотелось запечатлеть на камеру. Жаль, даже телефона под рукой нет. Тот видимо не ожидал, что его флирт в целом может возыметь эффект. То ли за полтора месяца сдался, то ли понимал, что просто несёт ахинею. Ну да, свидание – это не предлагать гипотетические потрахушки. - Ээээ… Да, конечно! Когда ты будешь свободен? Чтобы сориентироваться Поперечному понадобилась минута. За это время он успел поспешно оглядеться вокруг, убедится, что никого нет рядом. Вздохнуть, помолится Сатане. Ваня успел закрыть псалтырь и вцепится в него, как в единственную точку опоры. - Завтра у меня выходной. - Не думал, что от служения богу можно брать выходные. - Я просто беру его у дьявола. - Надеюсь, дьявол любит погорячее, - он подошёл совсем близко и теперь чтобы смотреть Дане в глаза, Нойзу пришлось задрать голову. - Логично, он же дьявол. Ваня окончательно запутался, какими намёками они общаются, поэтому просто забил на иносказание. Мозг Поперечного тоже выдал ему Error, поэтому он отстранился. - Ладно. Тогда в два, завтра? - Окей. - Свидание? - Свидание. Бог, которого ниоткуда не дозваться, что ты делаешь с этой жизнью?