Горячий лед

Никита уходит, и все равно что-то меняется — это замечают все. В слесарке становится необычайно тихо, появляется больше коробок — они прибавляются и прибавляются, потому что без Никиты, кто бы что ни говорил, мужчины не справляются с привычным ранее объемом. Без Никиты здесь пусто. В помещении не пахнет вишневыми сигаретами, не сушатся у радиатора промокшие кеды. Теперь тут действительно чего-то не хватает — и дело даже не в кучке личных вещей. Без Никиты не то — и это все замечают. Он всегда менял обстановку и подстраивал все под себя: длинный стол, последние десять лет простоявший на одном месте, был передвинут к стене, а бетонное помещение пополнилось парочкой масляных радиаторов — Никите всегда было холодно. Лишь в редкие моменты можно было увидеть его в футболке. Обстановка продолжает меняться, постепенно возвращаясь к своему первоначальному виду. Павел меняется тоже, но это мало кто замечает — лишь ободряюще хлопают по плечу, предлагая выбросить из головы темные волосы и цветные татуировки. Александр замечает все. Он подолгу смотрит на коллегу, подолгу изучает собирающиеся у глаз морщинки. Без Никиты Павел и одеваться стал по-другому, по-молодежному — сменив растянутую спецовку на узкие джинсы и кроссовки последней модели. Он задумчиво смотрит в окно, а Александр думает — какие же у него длинные ресницы. Как на них будут таять снежинки, и как они будут щекотать его кожу. —Чего смотришь? — мужчина несколько раз моргает, и снег на ресницах превращается в воду. — Залип что ли? Павел давно привык обращаться к коллеге на «ты». Александр давно привык, что он единственный замечает стройные ноги Павла и то, как возбуждающе их обтягивают синие джинсы. Он привык и к длинным ресницам, и к скверному характеру — но мужчина хочет привыкать больше. К разбитым губам и милой улыбке; к тому, как Павел будет шептать ему в губы «доброе утро». —Ну и хуй с тобой!.. — в привычной манере бросает мужчина, возвращаясь к станку. — Больно надо! А Александр в красках представляет, как нагнет его прямо здесь; как Павел будет до крови кусать свои губы и шипеть, тихо матерясь себе под нос. Как будет содрогаться от каждого толчка и просить остановиться или продолжить — мужчину устроили бы оба варианта. Он медленно подходит ближе, касаясь щеки слесаря огрубевшими пальцами. —Ты чего? — еще смеясь спрашивает Павел. — Чего творишь? Александр не находит подходящих слов в тот момент, когда это было необходимо. Он просто хватает мужчину за бедра и нагибает над столом — Павел даже не вырывается, еще до конца не осознавая критичность ситуации. Слесарь смеется, но уже как-то нервно и настороженно, не понимая, какого черта творит его коллега, и что вдруг взбрело ему в голову. —Слышь, — повторяет мужчина, пытаясь освободить запястье. — Ты чего творишь? Ему становится не до смеха, когда звенит пряжка ремня, и чужая спецовка падает наземь. Павел дергает руками, но хватка крепкая — и для шутки все как-то затянулось. Слесарь чувствует, как с него стаскивают джинсы, и орет что-то матом. Что — он и сам едва понимает. —Не ори. — тон мужчины на удивление спокойный. — Особо больно не будет. Крепкая ладонь накрывает рот, и Павел вдруг чувствует себя таким беспомощным — как попавшая в сети паука бабочка. Он чувствует на своей шее горячее дыхание, чувствует, как огрубевшие руки ощупывают каждый миллиметр его тела — и сделать ничего не может. Не столько от нехватки сил, сколько от банальной растерянности и парализующего тела страха. —Все быстро закончится, не бойся. И Александр успокаивающе гладит его по бедру, и по голове проводит рукой — даже тратит и так ограниченное время на растяжку. Как Павел никогда не делал. И перед глазами образ Никиты, который точно так же — абсолютно беспомощный, но стонет назло. А потом ревет под холодным дождем, потому что устал. Потому что накипело. А слесарю так паршиво, что он готов разреветься прямо сейчас. Но перед глазами образ Никиты, и он терпит, до крови прикусив губу. Заслужил. —Винишь себя? Не надо. Не вини. Александр замечает все сразу — недаром прожил столько лет. Волосы его давно поседели, морщинки под глазами не уходили даже когда он спал — просто от уголков глаз стекались под веки. Мужчина отпускает чужие запястья, но Павел не вырывается. Он содрогается с каждым толчком, и по его губам течет кровь, но слесарь не вырывается. И Александру обидно, что мужчина сдается — опять же — только из-за Никиты. Уж лучше бы вмазал ему по лицу. —Перестань. Забудь. Он ушел не по твоей вине. И становится еще больнее. Не потому, что движения грубые и быстрые — просто Никита столько раз кричал, столько раз просил остановиться и столько раз грозился уволиться, что Павел перестал обращать на это внимание. Просто Никите было так же больно — даже еще больнее, но он не проронил ни слезинки, натягивая на лицо кривую и чересчур болезненную улыбку. А у него по щекам слезы. —Стоите вы друг друга!.. — бросает Александр, покидая измученное тело. — Легче теперь станет… А мне — нет… Что его коллега имел в виду — для мужчины остается загадкой. Так же, как и для самого Александра: неправильно, да и не любовь это вовсе… …А ноги у Павла стройные, даже худые. И на ресницы ложится искрящийся снег. Они как всегда курят, усевшись друг напротив друга, но боясь сталкиваться глазами. Александр первым нарушает тишину и, затягиваясь, произносит: —Дуешься? И Павел, улыбаясь, пихнет его ногой.