Горячий лед

Никита никогда не рассказывал о своей личной жизни. Ни о том, что он занимался боксом — Павел узнал это после первого удара — ни о том, что ему нравилось играть на гитаре. Никита не рассказывал абсолютно ничего — даже о своем первом партнере. А уж эту информацию — считал мужчина — он имел полное право знать. На уговоры Никита не ведется: только молчит как робот или просто пропускает все мимо ушей. На работе он тоже ведет себя сдержанно — настолько, что услышать от него тихое «здрасьте» было чем-то из ряда вон выходящим. Никита обычно кивал или просто молча проходил — для общения с кем-то он был слишком стеснительным и зажатым. Если не брать во внимание летний инцидент с ОТК. Мужчина решает, что вот она, точка кипения. Что сегодня он наконец-то узнает всю правду, какой бы она ни была. Переспал он с толпой мужиков, со своей одноклассницей или с родным дядей — Павел был готов ко всему. Но только не к тому, что Никита кинет ему смс-ку, состоящую из емкого «я задержусь», и вовсе отключит телефон. Где эту шваль черти носили и где его теперь следовало искать — мужчина не знал. Нет, как самый тупой и банальный вариант — можно было проверить бар, в котором он раньше работал. Павел не любил сложности и не искал какие-то заковыристые пути обхода: он всегда шел напрямую. И если бар — значит бар. В темном переулке нет освещения. Район, который сам по себе был неблагополучным, ночью наверняка становился убежищем для бандитов и наркоманов. В любом случае вести себя следовало осторожно, и Павел с опаской оглядывался по сторонам. В темноте слышно стук сердца. В темноте слышно возню и чужие голоса. Мужчине нет дела, но ноги сами несут его к источнику шума — и не зря. Потому что Никита вырывается, исступленно хнычет в чужую ладонь. Потому что его бьет дрожью и в глазах панический страх — такой, какого Павел никогда прежде не видел. —Стоять! — мужчина выкрикивает первое, что пришло ему в голову. — Это полиция! К счастью, насильник оказывается трусом и быстро убегает, поджав хвост. Такова их сущность — нападать лишь на тех, кто слабее. —Чего, отпор дать не смог? — криво ухмыляется Павел, помогая Никите подняться. — Или хотел, чтобы тебе всунули? А Никита не умничает, не выпендривается и не язвит — его трясет и глаза на мокром месте. А Павел не знает, что делать. Потому что видеть Никиту таким непривычно. Потому что он всегда бьет прежде, чем кто-нибудь успел бы запустить руки к нему в джинсы. —Че случилось-то? Расстроился, что я все испортил? Мужчина оборачивается, а у Никиты по щекам слезы. Он часто-часто дышит и опускается на землю, утыкаясь в собственные ладони. И плачет, плачет… Плачет навзрыд. И Павел как-то неловко и неуверенно опускает руки ему на плечи, обнимая и прижимая к широкой груди. —Ты чего? — мужчина старается говорить спокойно, но подрагивающий голос выдает его с потрохами. — Что случилось? Никит!.. Никита еще долго плачет, долго утирает глаза, пытаясь успокоиться и дышать глубже. А потом по новой — и плачет, и успокоиться хочет, да только вот ничего не получается, и слезы лишь сильнее льются из глаз. Проходит вечность перед тем, как Никита начинает говорить. И если бы Павел знал содержание его монолога — он предпочел бы заткнуть уши, оглохнуть и ничего не слышать. Никогда больше не спрашивать и не затрагивать эту тему. Потому что правда оказывается куда более жестокой, чем он мог себе представить. —Знаешь… — начинает Никита, поднимая на мужчину заплаканные глаза. — Я расскажу тебе… Потому что другого шанса не будет. Это случилось, когда я только начинал в баре работать… И он говорит. Говорит долго. Как он кричал, сопротивлялся, и как толпа мужиков имела его прямо здесь, в этом переулке. Он говорит, отвлекаясь лишь на кратковременные затяжки и на дымящуюся в руке сигарету. А лицо сухое и бледное, потому что два раза плакать по одной и той же причине нельзя. —И никто не вмешался. — продолжает слесарь, туша об асфальт очередной окурок. — Я орал, но никто не рискнул. Люди проходили, я слышал. И Павлу заткнуть бы сейчас уши — или хотя бы Никиту — но он слушает. Потому что сам спрашивал. И перед тем, как лезть в чужую жизнь, нужно было сто раз подумать — готов ли он будет к услышанному или лучше и дальше жить в счастливом неведении. —Ты… — мысли путаются, а слова так и застревают где-то в горле. — А ты ведь живешь с этим… Получается глупо. Павел не знает, что ему говорить и что делать — потому что он слабый. Потому что Никита в сто раз сильнее, потому что живет с этим и молчит. Потому что раз за разом терпел тупые вопросы, вспоминал, проживал все по новой и даже виду не подавал, что что-то не так. —Я думал, что смог пережить. — почти шепчет Никита, а в уголках глаз вновь скапливаются слезы. — Думал, что… Он замолкает и просто дрожит. Просто дрожит и плачет, пытаясь поджечь сигарету. Перед глазами пелена, и он просто чиркает на ощупь. Глаза слезятся, грудная клетка болит и воздуха в легких не хватает — наверное, осевшая в них смола заняла собой все пространство и не позволяла кому-то еще попасть внутрь. Никита еще долго бы плакал, еще долго жалел бы себя, но Павел — несентиментальный Павел — понимает, что это путь к разрушению. Не знает, как он это понимает, но тянет Никиту за руку и поднимает с холодной земли. —Пошли. Пошли домой. И Никита больше не вспоминает.