Горячий лед

Выйдя из здания, Никита разочарованно выдохнул — снаружи оказалось еще жарче, чем в бетонных стенах слесарки. Первая палатка с мороженым — и дышать становится чуть легче. —О, пожрать решил в коем-то веке? — Павел садится напротив и жадно пьет воду из пластиковой бутылки. — Ни разу за полтора года не видел тебя с… Мужчина жалеет о своих словах практически сразу же. Жалеет о своих действиях, о том, что он решил присесть именно на эту покосившуюся лавку. Полуденное солнце не греет, а уже откровенно печет — мороженое тает на глазах, и Никита длинным языком слизывает стекающие вниз капли. Гребаный фруктовый лед на палочке. Продолговатый и достаточно толстый для того, чтобы Никита с трудом обхватывал его губами и скользил по всей длине. Чтобы его губы стали липкими. —Ты… — мужчина запинается, чувствуя, как у него пересыхает горло. — Нашел что вылизывать… А Никита только продолжит провоцировать, внимательно следя за реакцией партнера. …И мороженое он будет облизывать до тех пор, пока Павлу не сорвет крышу и тот не прижмет его к стенке. —Нарываешься, блядина?! Никита хрипло смеется. —А ты чего…уже потек?.. И все — этого оказывается достаточно для того, чтобы схватить Никиту за шиворот и протолкнуть язык в его рот. Влажный и, несмотря на охлаждающий эффект мороженого, по-прежнему горячий. —Ты идиот!.. — слесарь смеется, но все так же не отталкивает мужчину от себя. — Отстань, дай отдохнуть! А Павел тянет его на себя и опускает руки на узкую талию. Никита упирается и шипит, но все его попытки сопротивления заканчиваются протяжным стоном, когда мужчина касается пересохших губ. —А были мокрыми… — хриплым от возбуждения голосом шепчет Павел, огрубевшей ладонью касаясь чужого бедра. — Что, уже течешь? Никита не отвечает, потому что у него подкашиваются ноги. Потому что ему жарко — еще жарче, чем было до этого. Потому что тело горит, а низ живота как-то приятно сводит — ему мало поцелуев. Ему нужно большего. Павел почти наощупь заталкивает слесаря в пустую курилку и снова толкает к стене. Он проталкивает свое колено меж разведенных ног, и касается своими губами губ Никиты — мягких, но по-прежнему сухих. Ожидающих спасительной влаги. …А мороженое тает под палящими лучами солнца, оставляя разводы на старой скамейке и липкими каплями стекая на асфальт. —Ты мне должен, слышишь?.. — стонет Никита, пока его разворачивают лицом к стене. — Компенсация за… С первым резким толчком рот парня раскрывается в немом крике. Хорошо, но мог бы предупредить — первое, что произносит слесарь, вновь обретя возможность говорить, и его губы накрывает чужая ладонь. —Помолчи. Можешь ты не язвить хотя бы раз в жизни?.. Может, но никогда почему-то не получается. Насмешки и подколы провоцируют, а грубый шепот и угрозы в ответ заводят. Пока мужчина хриплым голосом в красках рассказывал Никите что и в каких позах с ним сделает, сам слесарь уже едва ли вникал в смысл сказанного, прижимаясь к партнеру бедрами и стараясь сдерживать рвущиеся наружу стоны и всхлипы. —Быс…трее!.. — протяжно стонет Никита, прикусывая нижнюю губу. — Тс-с!.. Аккуратнее!.. Следующий толчок оказывается настолько сильным, что Никита едва успевает схватиться за какую-то металлическую трубу. Он содрогается от каждого импульса, от каждого неосторожного движения, и в то же время громко кричит — так, как никто больше не слышал — и просит большего. Им глубоко наплевать, кто и что про них подумает; Павлу — так точно. А Никита, раскрасневшийся и взлохмаченный, в спешке застегивающий темные джинсы, еще долго будет дуться — до следующего раза. До тех пор, пока ему снова не приспичит. Пока на время не забудет обиды и за пять минут до обеденного перерыва не начнет вдруг бесить, раздражать, провоцировать. Чтобы все выглядело так, будто он ни при чем. Будто не он хотел до дрожи в коленях, до ярких кругов перед глазами — так, что дышать становилось трудно, а ноги подкашивались. А Павел все видел. Видел и ждал, пока эта шваль приползет к нему на коленях и будет умолять взять его во всех немыслимых позах. Ждал, но в итоге всегда брал сам, до синяков сжимая татуированные запястья и оставляя на выпирающих ключицах свои следы. —Разбежался!.. — мужчина несильно тянет Никиту за волосы и прижимает к себе. — Терпи!.. И снова — так глубоко, что нечем дышать. Слесарь скребет руками по шершавой стене, ломает ногти и все равно подается назад, несмотря на то, что сводит бедра и подкашиваются колени. Несмотря на то, что у него мокрые глаза, и пересохшие губы вновь раскрываются в немом крике. —Па… — хрипит Никита, но вовремя осекается. — Сильнее… Они не называют друг друга по именам — и это нормально. Движения мужчины резкие и грубые — болезненные, но Никите приятно. Он шипит сквозь сжатые зубы, но срывающиеся с искусанных губ стоны все громче. Он ненормальный. Он доводит Павла до ручки и потом наслаждается этой животной яростью и рвущимися наружу инстинктами — мужчина никогда не был нежным. Никита — честно — и не хотел. —Потише!.. — шипит Павел, прекрасно понимая, что слесарь все равно пропустит его слова мимо ушей. — Тише ты, блядь!.. И словно нарочно — еще быстрее и глубже. У Никиты подкашиваются ноги; он кричит и кусает собственные губы, пытаясь действительно быть тише. Он слышит пиликание открываемой кем-то двери, цоканье шагов и гул чужих голосов — так близко, что вот-вот заметят. Парень протяжно стонет и кончает, чувствуя, как одновременно с этим внутрь него выплескивается горячая жидкость. —О, а мы вас обыскались!.. Пока Павел как ни в чем не бывало обсуждает с Александром насущные проблемы, Никита медленно опускается на скамейку. У него все еще дрожат ноги и тянет поясницу; он растрепанный и раскрасневшийся еле-еле успевает натянуть собственные джинсы — ровно в тот момент, когда в курилку заходит толпа людей. И он не понимает, искренне не понимает, как его партнер может вести себя так, словно ничего не случилось? —А чего искали-то? — весело поддерживает разговор Павел. — Случилось чего? А Никита молча наблюдает за происходящим и вдруг ловит на себе чей-то пристальный взгляд. Александр смотрит на него с непонятной усмешкой, выражающей не то понимание, не то презрение. Ясно было одно: он с самого начала знал, что здесь произошло, и эта мысль заставила парня покраснеть до кончиков ушей. —Да вот, слесаря нового взяли, Лехе на участок! Говорят, молодой… Никита пропускает слова мимо ушей, сверля глазами нагретый солнцем бетон. Он не поднимает голову, но все так же чувствует на себе испепеляющий взгляд — до тех пор, пока Павел не тянет его за запястье и не тащит в сторону здания. —Жарко тут! Пошли внутрь, познакомимся заодно! Прохладные коридоры кажутся бесконечными, и Никита вдруг некстати задумывается: а какой он, этот новый слесарь? Как его зовут? Что он любит и как проводит свободное время? Когда Никита переступает порог, незнакомый, но чертовски симпатичный парень уже сидит за столом, привинчивая основание к кнопке из новой партии. Он оборачивается на шум, и пока Павел расспрашивает смущенного новичка обо всем подряд, Никита вертит в руках только что собранный прибор и прикусывает губу — ювелирная работа. За полтора года он сам так и не смог достичь такого мастерства, перебиваясь лишь прикручиванием болтов и установкой крышек браслетов. —А звать тебя как? Честно — даже не интересно, но Никита прислушивается. Он не ненавидит новенького, но точно знает, что они не поладят. Глядя на то, как его партнер вертится вокруг нового слесаря, внутри у Никиты что-то сжимается: неужели ревнует? Не может же он в самом деле ревновать мужчину к парню, которого видит первый раз в жизни? Тихий голос прерывает затянувшиеся раздумья, и слесарь невольно оборачивается. —Стас, очень приятно. Павел пожимает протянутую ему руку, и Никите кажется, что он слишком долго ее держит. А еще — что она слишком мягкая, и на ней нет презираемых мужчиной цветных татуировок. Когда приходит его очередь представляться, Никита кивает и что-то неразборчиво бурчит себе под нос. В глазах темнеет, а тело бьет крупной дрожью. —Никит? А в голове не укладывается: почему? Почему он так с ним обращается, когда сам Никита в свой адрес получал лишь отборный мат и грубые упреки. —Слышь, Никит? Ты чего? Курить он уходит молча, осторожно прикрыв пластиковую дверь, хотя дорогого стоило не хлопнуть ей от души — так, чтобы этот Стас на стуле подпрыгнул или посыпались из коробки болты и гайки. Потому что ревнует. Потому что мужчина долго повторяет это треклятое «Стас», вертит на языке, словно пытаясь распробовать, привыкнуть; потому что его самого Павел никогда не называл по имени, ограничиваясь ласковым, но емким «шваль». Дым с привкусом вишни обжигает горло, устремляясь куда-то вверх и образуя на небе темно-серые тучи. Никита смотрит на них с улыбкой, и на душе сразу становится легко: к тому моменту, когда мужчина, наконец, его находит, Никита уже и не помнит на что обижался. —Никит?.. И вместо «пошел нахуй», которое так хотелось произнести еще каких-то пять минут назад, в ответ лишь тихое: —М? Они вели себя так, будто ничего не случилось.