Горячий лед

Яркие лучи солнца бликами отражались от водной глади. В тех местах, где лед уже начинал таять, кружились в танце солнечные зайчики, слепя глаза каждому, кто пытался их поймать. В марте просыпается после долгого сна природа; в марте дни уже ощутимо становятся длиннее, а ночи растворяются в красном рассвете. У Никиты тоже март — ему хочется вести себя глупо и смеяться без повода. Солнце светит ярко, и слесарь улыбается тоже — без повода. Просто потому, что весна. Глядя на непривычно жизнерадостного парня, Павел сам едва сдерживает улыбку: корчится, морщится и кашляет, когда смех-таки прорывается наружу. У них какой-то временный просвет: Никита прыгает по лужам — прям так, в тряпочных кедах. А Павел улыбается, в голос смеется и носком кроссовка трогает воду в луже. Он и одет теперь по-другому: вместо растянутой слесарской спецовки — синие джинсы в облипку, а валенки сменили дорогие кроссовки последней модели. —Ну чего ты там скачешь? — сердито бурчит Павел, стараясь добавить голосу строгости. — Промокнешь!.. Мужчина попытается схватить слесаря за запястье, но в итоге сам чуть не окажется в луже. Брызги воды разлетаются в стороны, попадают на чистые джинсы и оставляют на них мокрые следы. Павел чертыхается, матерится себе под нос и снова зовет Никиту — вот только попадись!.. А парень не слушается, промокшими кедами продолжая мерить глубину появившихся на дороге водоемов. Слесарь вдруг замирает, рассматривая в луже свое отражение — совсем как ребенок! Упускать такой шанс Павел не намерен: он подкрадывается тихо, насколько это возможно — едва ли не на носочках — и хватает Никиту за локоть. —Давай! Промок уже весь!.. И несмотря на отчаянное сопротивление, поднимет парня на руки и донесет прямо до машины. Новой, пусть и купленной в кредит, но зато своей. —Идиот… — тихо прошепчет Павел, потому что Никита уже спит, закутавшись в его куртку. — И угораздило же, а!.. Он позвонит на работу и отпросит их обоих с обеда — и нет, ни капли не пожалеет. Никита домашний, Никита теплый и Никита чихает, когда они подъезжают к высокому металлическому забору. И Павел опять несет его на руках, стараясь обходить весенние лужицы — не хватало еще, чтобы и он заболел. —Переодевайся! Я сделаю чай! Мужчина уже и не вспомнит, когда Никитиных вещей в его доме стало больше. Не вспомнит, когда они вообще там появились — когда от него ушла жена, прихватив с собой их новорожденного ребенка, или же еще раньше? Когда Никита впервые переступил порог двухэтажного дома? Павел помнил эту ночь так, словно это было вчера. Темный коридор, тусклый свет в прихожей — мужчина заталкивает Никиту в квартиру, не сумев даже закрыть дверь. Слишком мало времени, слишком хочется — и вот уже изрисованное татуировками тело прижато к стене. Слесарь дышит лишь через чужие губы, и это единственная причина, по которой Павел делает очередной вдох. —Давай… — шепчет Никита ему прямо в губы. — Давай… Не тяни!.. Слесарь сам тянет мужчину на себя, и тот поддается. Его жена уехала, соседи громко включили музыку, а телефон давно отключен — почему бы и нет? А Никиту словно накачали афродизиаком: он тянется и тянется, внутри у него горячо, а губы — влажные — он зачем-то еще облизывает языком. Потому что жарко. Чтобы не пересохли так, как пересох в тесном помещении воздух. —Глубже!.. — срывая голос, кричит парень. — Пож… Всегда ему нужно глубже, жестче, сильнее — как бы Павел ни старался, под каким бы углом не входил в горячее тело — Никите всегда было мало. Мужчина ускоряется: дерет слесаря так, что ему не хватает воздуха; что он ни слова не может сказать. А глаза все равно блестят: «Мало, мало! Нужно больше!» Павел сбивается со счету, сколько раз он спускает внутрь, и сколько раз Никита пачкает только что выстиранную простынь: слесарь лезет на него снова и снова — во всех немыслимых позах. Они не останавливаются до утра, и лишь бледно-оранжевая полоска утреннего солнца заставляет их оторваться друг от друга и отключить будильник, который так или иначе прозвонил бы через полчаса. Павел не замечает, что чай давно уже льется мимо. Мужчина чертыхается, бросая на стол какую-то тряпку в надежде, что та впитает пролитую жидкость. В их отношениях что-то давно пошло не в ту сторону; что-то где-то надломилось, а выяснять что и где — все никак не находилось времени. …Или причины. Никита продолжает прощать, продолжает любить и точно так же закрывает дверь на засов, как только они остаются одни. Они даже трахаться меньше не стали — просто у Никиты почему-то вдруг потухли глаза, а Павел начал находить в нем все новые и новые изъяны. Никита греется у камина, вымокший и забавно чихающий. А Павел вдруг понимает, насколько сильно ему, оказывается, хочется опекать это недоразумение. Сначала они вряд ли что-то начнут, но попытаться не проебать то, что у них осталось, стоило. —Пей давай! Взгляд совершенно случайно задержится на семейном фото, нашедшим свое пристанище на полке у камина: счастливые молодожены и завернутый в сотни пеленок младенец. Павел молча перевернет его и прикусит губу — почему только не сжег раньше?.. —Потому что любишь. — хрипло шепчет Никита, делая глоток горячего чая и тут же морщась. — Не меня. Камин потрескивает, а Никита в тишине смеется. Они давно уже все проебали. Давно.