Горячий лед

Очередной дождливый день подходил к концу. В подмосковном Щелково, куда Никите пришлось вернуться из-за финансовых трудностей, вот уже неделю непрерывно лил дождь. Негромкий звон колокольчика оповещает персонал о новом клиенте, и на пороге недорогого, а оттого кишащего всякого рода швалью бара, появляется силуэт крепко сложенного мужчины. —Вечер добрый! — незнакомец подходит к стойке и плюхается на стул, сопровождая все действо нецензурной бранью. — Налей-ка мне водочки! Невысокий парень кривится, протирая бокал, но недовольства не показывает. В конце концов он сам из миллиона других выбрал именно эту подработку — и вряд ли кому-то интересно, что ни одна уважающая себя компания не захотела брать на себя ответственность за вчерашнего школьника. —Возьмите. — Никита ставит рюмку на дубовую стойку и спешит скорее отстраниться от назойливого клиента. — С вас… Незнакомец вдруг резко хватает парня за руку и тянет на себя, заставляя Никиту практически лечь на лакированное покрытие. Внимание мужчины привлекают цветные татуировки, и взгляд его останавливается на алой розе, вокруг которой намечался контур незаконченного рисунка. —Ты сгниешь в этой помойке… — шипит незнакомец, сильнее сжимая чужое запястье и царапая нежную кожу ногтями. — Тебе сколько лет? Совсем мелкий еще!.. Пальцы впиваются в яркие узоры, словно стараясь выжечь, соскрести, уничтожить. Брюнет с неприкрытыми ненавистью и страхом одергивает руку, но тут же осекается: в этом богом забытом месте чаша судьбоносных весов явно склонялась не в его сторону. —Я дам тебе нормальную работу, — продолжал мужчина, ни на секунду не отпуская чужую ладонь. — Помогу устроиться в хорошую контору. Ты сгниешь здесь, понимаешь? Отвечает Никита коротким кивком. —Я нихрена, — он широко разводит руками, указывая на разномастные бутылки спиртного. — Кроме этого не умею. Мужчина несколько секунд думает, а потом резко опустошает стопку и хлопает молодого бармена по плечу: —Тебя как звать? —Никита. —Никита? — незнакомец пьяно смеется и протягивает парню руку. — Я Павел. Пошли! Что-нибудь придумаем. Люди все так же смеются, танцуют. Все так же звучит музыка из настенных колонок. Никита оставляет тряпку на барной стойке и касается руками свежей татуировки. На бледной коже проступила алая кровь. *** К новой работе Никита привыкает быстро — во многом благодаря тому, что мужчина неустанно следит за ним, объясняя все тонкости и постепенно знакомя с обстановкой. —Еб твою мать! Вот же сука! Никита исподтишка наблюдает за чужой работой. Вне стен бара Павел оказался совсем другим человеком — ответственным и работящим, вроде как даже добрым. Картину омрачала лишь льющаяся через край нецензурщина. —Никит, блядь! — кричит из дальнего угла мужчина, и слесарь закатывает глаза. — Подай ключ! А потом добавляет: —Пожалуйста. Не то, что приятно, скорее наоборот — Никиту задевало то, что с ним Павел вел себя как-то по-особенному. Как будто не до конца доверял, не привык еще. Постоянно имея возможность наблюдать, как весело смеялись мужчины в столовой, обсуждая прошедший футбольный матч, Никита не стал бы отрицать, что испытывал некую ревность и обиду. Он никого здесь не знал и страшно стеснялся, а этот идиот вот так просто взял и оставил его одного. —Никит, давай к нам! Еще лучше. А ведь и не отвертеться никак — разве что сделать вид, что не расслышал. На него смотрят сразу несколько пар глаз, и с одними он случайно сталкивается взглядом. Смущается, отворачивается, но все-таки подходит, останавливаясь в паре метров от длинного стола. —Садись, чего ты! Чай будешь? Никита поднимает руку с кружкой, как бы подавая знак, что ничего не надо. Мужчины улыбаются, переглядываясь между собой — такие похожие, что парень теряется. Все кроме одного для него выглядят одинаково, и лишь Павел почему-то выбивается из общей картины. Вокруг него словно вращался мир. —Ладно, пацаны! — вовремя заметив, что в шумной компании слесарю некомфортно, мужчина поспешил откланяться. — Пойдем мы! Работы валом! Никита плетется следом, стараясь хоть немного, но запомнить путь в родную слесарку. Железная дверь, бетонная стена и снова железная дверь — до бесконечности. Как в таких условиях можно было что-то запомнить — парень не понимал. —Ну…у нас полчаса еще есть. Куришь? Как всегда молча Никита достает из кармана пачку тонких «Richmond» и чиркает зажигалкой. Мужчина смеется — смеется долго и заливисто, пока слесарь, смущаясь и краснея, не начинает выяснять причину такого поведения новоиспеченного коллеги. —Тонкие? Для баб! На дурацкое сравнение парень не обращает внимание. Он давно перестал задумываться над тем, что о нем подумают или будут говорить в спину — пожалуй еще тогда, когда набил свою первую татуировку. Однако из уст Павла слышать такое было не то чтобы неприятно…но все равно как-то обидно что ли… —Обиделся? — мягко улыбаясь, спрашивает мужчина. — Идешь? Обида рассеивается с первым порывом теплого ветра. На улице ярко светит солнце и зеленеет трава. На улице май, и близ железнодорожных путей уже распускались первые ветви сирени. Павел закуривает первым, а Никита смотрит на уголки тонких губ; на то, как крепко зажата меж ними толстая сигарета — наверняка самая крепкая — из тех, от которых Никиту тошнило и слезы наворачивались на глаза. Он все еще смотрит, продолжая испепелять мужчину взглядом; смотрит, как перекатываются мышцы под толстой кожей. Смотрит на широкую спину и снова — на тонкие губы, крепко обхватившие то, что осталось от сигареты. И вдруг понимает, что хочет попробовать их на вкус. —Никит? — Павел щелкает пальцами прямо у него перед носом. — Ты чего?.. И Никита понимает, что он даже сигарету еще не зажег. Что затуманенными глазами он смотрит на Павла, а в голове лишь мысли о том, как крепкие руки будут держать его за бедра и как будет колоть грудную клетку угол стола. Как специально — мужчина не намного выше. Ему, наверное, не придется даже вставать на носочки, чтобы коснуться чужих тонких губ. Вот он — совсем близко — осталось лишь сделать шаг навстречу. Но ноги как назло становятся ватными, намертво прирастая к земле. —Я… — неловкие попытки оправдаться, почему сигарета до сих пор была зажата меж пальцев, оканчиваются провалом. — Просто… А крепкие руки вдруг толкают его к стене, и Никита зажмуривается в ожидании удара. Ударит, точно ударит — Павел не из тех, кто станет целоваться с мужиками. Пусть даже и весьма симпатичными. —Тормозишь? — хрипло выдыхает мужчина, проверяя почву. — Совсем растерялся? У Никиты дрожат колени и бешено стучит сердце. Павел близко — так близко, что горячее дыхание щекочет шею, а губы едва не касаются тонкой кожи. Слесарь не сдерживается и стонет, и чужие губы — те самые тонкие, что он так хотел попробовать на вкус — касаются его губ, вовлекая в поцелуй. Ветер колышет деревья, и длинные ветви касаются ярких узоров на коже. Павел пробирается руками под мешковатую футболку, притягивает партнера за талию и кусает обветренные губы. Никита стонет сквозь поцелуй, держась за шею мужчины, потому что собственные ноги его больше не держат. Потому что жарко и потому что тепло по всему телу. Потому что еще май, но прохладный ветерок теперь не может охладить исходящий от двух тел жар. Павел отрывается от чужих губ неохотно, у Никиты все еще кружится голова и дымка перед глазами. Он боится, что мужчина просто шутил, что он сейчас развернется и уйдет, но тот продолжает держать слесаря за талию, тяжело дыша и нелепо улыбаясь. —Пошли, нас уже обыскались. — смеется Павел, потирая затылок. — Так и не покурил что ли?.. Никита переводит взгляд на помятую сигарету, все еще зажатую меж тонких пальцев, и тоже негромко смеется. Ему весело. По крайней мере, сейчас — пока их поступок еще не оброс последствиями, а им в спину не начали литься тонны грязи. —Хочется, да? — интересуется мужчина, кивая на пачку вишневых «Richmond». — Ну, что ж… И вот его губы снова касаются губ Никиты. Поцелуй получается недолгим и с привкусом крепкого табака. Не с вишней, как хотелось, но так тоже ничего. Так даже лучше. Потому что в этот раз парень чувствует, как быстро-быстро стучит чужое сердце, и как учащается дыхание Павла, когда он касается чужих мягких губ. Никите не нужны ни признания, ни обещания, ни громкие фразы, от которых, если честно, хотелось блевать. Вот так просто — чувствовать чужое тепло и бешеный стук сердца — и ничего больше не надо. Только знать, что он такой один. Что единственный и неповторимый, и что замену ему никогда не найдут. Где-то среди деревьев щебечут птицы и садятся на ветви сирени яркие бабочки. Такие же яркие, как рисунки на бледной коже. Такие же хрупкие, как украшенное этими рисунками тело. Неподалеку гудит поезд и машинист приветливо машет из кабины, щурясь от яркого солнца. Состав грузовой. Быть может, груз даже для их предприятия. —Пошли. — мужчина ненавязчиво тянет Никиту за запястье. — Пошли расскажем им, какую хуйню мы с тобой только что сделали! И в голосе ни тени сомнения. Как будто так и надо. Как будто все их предприятие состояло вплоть из лиц нетрадиционной ориентации. —Ну да. — развеивает сомнения Павел, пока они неспеша двигаются к бетонному корпусу. — Парочка пидоров у нас тут все-таки имеется… Никите сейчас не хочется думать, кто это — ему хорошо. Хорошо так, как никогда до этого. И пусть все узнают. И пусть завидуют. И пусть хоть все изведутся — ему плевать. Быть счастливым не преступление. —Все будут знать, что ты мой. — мужчина пропускает Никиту вперед и только после этого заходит сам. — И никто тебя пальцем не тронет. Только будут пускать слюни и завидовать. Какой же я, блядь, счастливый… После весеннего солнца бетонные коридоры кажутся совсем непроглядными. Темнота слепит, и Никита двигается практически наощупь — ориентируясь лишь по дыханию и теплу чужого тела. «Все будут знать, что ты мой» «Что ты мой» «Мой» И Никита улыбается, не зная, к каким последствиям приведет в дальнейшем одна невинно брошенная фраза.