Калейдоскоп

      Смерть всегда оставляет рубцы. Коннор не знал какие именно, и где эти самые «рубцы» нужно искать, но в самом утверждении был абсолютно уверен. Когда он говорил о смерти, то не подписывал черными словами приговор, как это делали обычные люди. Он не грустил, а лишь поджимал губы — так велела имитация.        Когда Восьмисотый только прибыл в участок, то тогда Хэнк сказал ему, что внезапная смерть — это русская рулетка, но если это смерть от болезни, то тут уже ситуация, когда придется пасовать при самом хреновом раскладе.       На кладбище было тихо. Это место, где могильные плиты возвышаются скорбными напоминаниями о дорогих тебе людях. Они ушли, но воспоминания остались, оседая пеленой в голове, горя яркими вспышками в висках.       На надгробиях скупые эпитафии. Два или три слова, на большее не хватает места. Особо не разгуляешься — так велит ритуал.       «Верный сотрудник. Честный человек».       Первое — правда, а второе написали лишь потому, что нельзя оскорблять человека после его смерти.        Могильная плита — не то место, где ты можешь написать дорогому тебе человеку поэму. Да и какой толк, если слова съест время, если их поглотит зеленоватый мох — мягкий и суховатый.       «Смерть ходит вокруг, да около. Ей только слабину покажи, и она уже тебя сожрала, » — говаривал Рид, выдавливая из себя кривую ухмылку.       На церемонии погребения собрали всех из участка. Кого-то вытащили силком, кто-то шел в слезах, потому что боялся. Заглянуть в глубокую яму и увидеть там землистую пустоту — не лучший конец дня.       Прощальных речей было мало. Все как одна наполнены оборотом «земля ему пухом. Аминь».       Аминь — это точка, которая как бы подводит черту, она вызывает программный сбой и диод у Коннора горит красным. Он ощупывает его пальцами, испачканными в земле. Еще одна традиция — хватать комок песка и бросать его на дубовую гробовую доску. Так, на прощание.       Диод мерцал, будто пытаясь выжечь пластик. Тириумный насос в груди бился с силой погибающей птицы, которая так яростно хотела вырваться на волю. Но её зашили в грудной клетке, не позволяя выпорхнуть вместе с жизнью.       — Идем? — мягко спрашивает Тина, укладывая ладонь на плечо андроида.       Он коротко качает головой. Кон не помнил, что ответил женщине, но кажется это было сухое «я еще побуду». В этот момент Восьмисотый хотел остаться там насовсем. Упасть на свеженасыпанный бугорок холодной земли, обнять его руками и отключиться.       Отключка — процесс без боли, приравниваемый к смерти. Остывает корпус, гаснет система, вспыхивает последний раз диод, и его свет спустя каких-то полминуты теряется в заводской белизне.       Андроид присел возле надгробия. Опустил на него ладонь, крепко сжимая пальцами прохладный камень красивого глубоко-серого цвета. Выбитые буквы имени и фамилии с цифрами, обозначающими неполные сорок. О таких говорят «мало пожил, зато много достиг». О Конноре так не скажут, ведь он не был живым.       — Я помню, ты говорил что это мой выбор, — произносит Восьмисотый, доставая из кармана черного пальто острый канцелярский ножик. — Думаю, что сейчас самое время…       Осторожно поддев краешек диода, он отделил алую вспышку со своего виска. Боли не поубавилось, стало лишь совестливее. Стало слишком одиноко. Канцелярская принадлежность вновь юркнула в черную бездну глубокого кармана.       — … он все равно сломан. Всегда горит красным. Не знаю, что с ним делать. Не знаю, как уничтожить этот цвет, — шепчет Коннор, вместо букета возлагая на каменную плиту часть себя.       Он не купил цветы, да и зачем? Увянут на песке и умрут поверх чужого тела. Погибнуть на чужой гибели — красота в неизбежном, укрытая саваном страха.       Люди скорбят, и это понятие для Коннора было новым. Он тоже скорбел, но в этом глубоком ощущении отдавал дань человеку, приютившего его.       — Наверное, мне просто тебя не хватает… — с опаской предполагает андроид, зная, что это признание понесет за собой только больше горя.       Солнце угасало.       А Коннор все думал, как бы хотел погибнуть вне конвейера для переработки. Может, это было бы падение с безымянной высоты?        Он не мог дать ответа. Он не знал, как бывает когда умираешь ты, но знал как бывает, когда умирает другой — близкий.