Калейдоскоп

      Религия всегда была для Гэвина неоднозначной. Он включал в неё немало понятий: раскаяние, вера, глупость, тайна. Слова, которые для многих являются слишком разными по смыслу, объединялись воедино.       Он никогда не складывал ладони в молитве, как это делали некоторые рейнджеры по воскресеньям в полуразрушенных церквях.       В этом было даже что-то забавное: прочесть пару строк молитвы, поклониться в ноги священнику в рясе — и ты чист. Не ангел, конечно, и уж точно не серафим, но шанс побороться за местечко в раю есть.       Гэвин никогда не любил того, как надрывался священнослужитель, читая молитву. Руки, вознесенные к небу, словно он пытается им коснуться солнца. Это казалось каким-то желанием подчинить.       Выступление ради создателя, которому должен покоряться низший человеческий разум, казалось скептичному шерифу плохим театром с единственным актером, который менял маски.       Был период в жизни Рида, когда он неистово молился. Сидел вечерами на коленях перед деревянным распятием, крепко сжимая пальцы в замок. Он шептал известную всем молитву до мозолей на языке, трясся, жмуря глаза. Гэвин слышал отголоски совести в голове, и она просила его не лгать самому себе. Его вера, как блуждающее перекати поле — сухое, бесцельное движущееся по пустыне, потерянное.        Нельзя стать посвященным в один момент. Тогда Рид признал, что он молился не из-за верования. Он молился из нужды. Рассчитывал, что вдруг Бог даст ему милость, и все испытания закончатся. Уповал на то, что удача блеснет.       Чудо не свершилось.       Когда он гнал шайку конокрадов до границы дикарей, то наткнулся на ополченцев. Гэвин хорошо помнил момент, когда в его грудь смотрело черное дуло револьвера. Оно похоже на то самое чистилище, что описывают: так же смердит порохом, чернотой и смертью. Произнеся про себя пару строк из знакомой с давних пор молитвы, он ощутил жгучую боль.       Ребра тогда были, как чертов конструктор: раздробленные, надломанные, хрупкие. Легкие кое-как уцелели, и тогда он подумал: не это ли чудо? Оно самое, но его совершил не Бог, а алюминиевая фляжка с виски во внутреннем кармане.        «Ну и кто я теперь?» — спрашивал Рид у помощника, а в ответ получал услужливое — «Офигенный герой, сэр!»       Хрен пойми с чего приспичило прийти в обитель умиротворения и раскаяния. Может, потому что он гнил изнутри? Рид намеренно отнекивался от припарок, списывая свой вечный кашель на короткую простуду. Если лекарша говорила, что все чисто и он здоров как бык, то к чему тратить звенящую монету на доктора, да разматывать казну по каждому пустяку?       Тянул не один год, и не два, а прошлой ночью задумался над тем, как это: умереть от того, что твои легкие разлагаются в черноте отвратной смоли. Тогда-то Рид первый раз ощутил раздирающий кашель и липкий страх. Тот самый, что описывают бедняги на смертном одре: холодный, сковывающий, словно головоног из неведомых глубин — весь сырой и поросший мерзкой плесенью скорби.       Войдя в помещение священной тайны, шериф вальяжно уселся на последнюю скамью. В будний день почти никого не было: две женщины, склонившие головы к сложенным в молитве рукам, были похожи на плачущих ангелов. Он смотрел на их покрытые черными платками головы и думал, какая же подлая тварь, это горе. Просунув пальцы меж шлевок ремня, Рид устало расселся на древней скрипучей мебели.        Гэвин снова обвел взглядом вытянутое помещение. Ожидающе поднял глаза на амвон, без интереса рассмотрел резные потолки, провел глазами по фрескам, приметив возле одной из них высокого паренька с двумя огромными револьверами на бедрах. Обвитые узором рукояти из кремния поблескивали в отсветах пламени догорающих свечей.       Черт бы его побрал, если это…       — Отец наш… Защити нас! — прервал мысли мелодичный голос священника, облаченного в сдержанное черное.        Он будто впитал в себя все страданиям присутствующих, пребывая в вечном трауре. Между ладоней — цепочка креста, сжатая в нежности, будто это таинственный оберег из хрупкого сплава.       Подскочив, шериф протиснулся между скамеек, задевая одну из них бедром. Шикнув про себя, сдерживая за зубами грязную ругань в стенах священного места, Рид добрался до своей цели.       Возле стены, разукрашенной Библейским символом, стоял Коннор. Он держал пальцы сложенными в замок. Поднес их к дрожащим губам, повторяя слова за священником.       — Ты что тут забыл? — шепотом вопрошает Рид, заглядывая в его лицо, облитое тусклым светом. Он бестактно ворвался в чужое таинство веры, пробил ту стену между раскаянием и неизменной реальностью, озадаченно хмуря брови.       Вечернее солнце окрашивало пространство церквушки розоватым отсветом, обласкивало его своими последними лучами, украшая резные скамьи рыжеватыми переливами.       — Молюсь за Ваше здоровье, шериф, — честно отвечает парень, кротко улыбаясь, — во имя Отца нашего…       Не на шутку взбеленившись, Гэвин дернул его за плечо. Рейнджер неловко развернулся, цепляясь пальцами за цепочку, наматывая ее крепче, словно опасаясь, что Рид вцепится в неё, порвет, лишая себя и других надежды на спасение. Шляпа съехала на карие глаза, передавая тенью выразительность взгляда с чернеющим в нём бесстрашием.       — Спятил? Это ни хрена не поможет, — выталкивая собственное убеждение, Гэвин привычно ухмыляется.       Он скептичен и не готов принимать чужие слова о «высшем благе» на веру. Всё происходящее похоже на один нелепый антракт. Вот сейчас кулисы закроются, и все разойдутся, хлопая в ладоши. Рейнджер говорил, что не знает молитв и не ходит в церковь по воскресеньям, потому что это не его дело. Солгал, значит.       — Я поверил вместо тебя, шериф, — Коннор протянул Гэвину золотистый крестик с синими камнями, — носи его. Он намного крепче, чем человеческие кости.       Отмахнувшись, Рид прищурился. Он чуял подвох, явно путая его с запахом ладана.       — Какого хрена?       На его лице выражение недоумения. В глазах цвета стали блеснул огонёк негодования. Этот совсем не смыслящий в истине и в жестокости жизни рейнджер решил перейти за грань, толкая Рида в неподтвержденное безрассудство.       — Говорят, что если молиться за того, кого любишь всем сердцем, то кто-то услышит и поможет.       — Тебя никто не слышит… — с усталостью проговорил Гэвин, стараясь впихнуть парню крестик обратно, — а значит, что никто не поможет.       Тот отступил на пару шагов, проведя по полам шляпы кончиками пальцев. Он будто ребенок, который не хочет обедать, пряча свои ладони, лишь бы не держать вилку.       — Но ты же услышал. И пришел. Потому, что хочешь помочь самому себе, — мягкий шепот стелется в уши и Рид не доверяет ему.

***

      Они долго гнали коней, пришпоривая их ходящие туда-сюда плотные бока. Жеребцы рвались из-под уздцов, вскидывая голову в немой просьбе о холодной воде. Шериф знал, что нельзя подпускать распаренного после поездок коня близко к кромке воды, и он с сожалением привязал Прерию к дереву юкки.       Вдали слышны отголоски грома. Конь рейнджера, шедшего неустанно по пятам, взвился на дыбы, чуть не выбросив молодого парня из седла.       — Тише, тише, — приговаривает Коннор, похлопав по шее уставшее животное, — мы на месте.       Гэвин острыми носами высоких сапог рассекал песок, разбрасывая его небрежно в стороны.       — Зачем ты протащил меня через чёртовы земли одичалого народа? — рука скользнула в нагрудный карман, цепляя фляжку в надежде, что там еще остались капли живительной влаги.       Пусто. Он вылакал все до капли, оставшись с сухой глоткой и перхающим кашлем, мерзко саднящим в груди. В спину прилетает обходительный толчок, — не похожий на те, когда кто-то нарывался на драку — заставивший шерифа обернуться. В руке Коннор держал золотистую фляжку: квадратную с символом герба известного дома Юноны.       — Хотел показать тебе начало конца, шериф Рид. То, где блуждающий находит своё место, — улыбка растягивается по лицу бледной линией. Её отчетливо видно под тенью шляпы.       Заходящее солнце опаляет спину, пропитывая насквозь тело рассеивающим, ласковым теплом.       — Блуждающий, значит, — подытожил Гэвин, с жадностью делая пару глотков по-странному сладковатой воды, — это ты хорошо сказал.       Коннор глубоко вдохнул разгоряченный воздух, наполненный мелкой пылью. Он знал, что шериф смотрел не туда. Не видел начала, но боялся конца. Так обычно бывало со всеми. Кого не спроси «что там?», ответ один: за линией горизонта просто спит уставшее солнце, утопившее надежду в завтрашний день.