Жук жужжит

В воскресенье Антон успешно совмещает сразу два смертных греха: чревоугодие и лень — то есть валяется на диване, ест чипсы и смотрит «Люцифера», отсюда и мысли про грехи. Пару часов назад он согрешил еще, но здесь количество грехов вызывает вопросы: дрочка — это явно блуд, но присоединяется ли к нему самолюбование? Антон думает над тем, что со своим удивительным мозгом сказал бы на эту тему Арсений — такая мысль вообще часто приходит ему в голову, хотя после их встречи прошла почти неделя. Антон быстро западает на людей, но обычно «отпадает» он так же быстро и сразу переключается на кого-то другого, а теперь не может: Арсений чем-то его зацепил. Который день Антон хочет написать Егору и попросить у того контакт Арсения, но боится показаться каким-то извращенцем, сохнущим по малолетке — хотя Арсений и не малолетка. Но это всё равно попахивает чем-то нехорошим, в конце концов, тот ведь клиент, а с клиентами нельзя. С клиентами трахаются только проститутки или непрофессиональные работники — некоторые личности даже совмещают обе категории, но Антон в их число не входит. Он звучно рыгает и чешет щетину, которая уже где-то на пути превращения в полноценную такую бороду. Антон завязал с бритьем лет в восемнадцать, когда волоски перестали кучковаться в разных местах подбородка и стали расти равномерно. Он честно пробовал каждый день мучиться со станком, но постоянно резал себе кожу, к тому же у него потом появлялось раздражение — и он весь оставшийся день выглядел так, будто плавал нижней челюстью в томатном соусе. Так он и стал небритышем: раз в несколько дней проходится машинкой по имеющемуся, чтобы его не путали с митрополитом или бомжом, но совсем голеньким он свое лицо не видел уже лет десять. Он стряхивает крошки чипсов с щетины и уже тянется к пицце — большая сырная пицца для него одного! — как телефон агрессивно вибрирует, а затем еще и еще. И еще. И еще. С таким телефоном никакой вибратор не нужен, хотя у Антона вибратора и нет: был, но сломался. Он вытирает руку от чипсов о штаны, снимает блок с экрана, где вереницей идут: «Я», «не», «могу», «снять», «пленку», «!» — и всё отдельными сообщениями, а в конце красноречивое «Антон!». Антон переводит взгляд чуть выше, на имя контакта в мессенджере, и видит лаконичное «Арсений» — и это, судя по челкастой аватарке, тот самый Арсений. Сначала в груди разливается тепло, но Антон встряхивается и печатает: «Что случилось? И откуда у тебя мой номер?» «Ты, случайно, не Рыбы?» — пишет Арсений в ответ, хотя ответов тут никаких и нет. «Не, — недоуменно пишет Антон, — я Овен». «Но если ты не судак, то я не понимаю, почему ты так хочешь в суд». Антон ржет, хотя ситуация и не очень смешная, а Арсению и вовсе не смешно ни капельки, раз он уже думает о подаче заявления. За почти десяток лет работы Антону попадались клиенты разной степени истеричности, и одна женщина даже грозилась насрать ему под дверь за неправильную татуировку, хотя набивалась та по одобренному эскизу. Поэтому к эмоциональным людям он привык и сейчас пишет спокойное: «Арсений, расскажи нормально». «Я пытаюсь содрать пленку, но она сдирается вместе с кожей, а я не планировал себя освежевывать». Блин, не первый клиент жалуется, что новая пленка чересчур клейкая, и снять ее — это сплошной ад наяву. Антон недавно делал себе коррекцию на предплечье, так потом нагревал пленку феном, чтобы она отвалилась — и пленка-то в итоге отвалилась, только весь клей так и остался на руке. «Я приеду в студию, и ты сам ее снимешь, иначе я такой скандал учиню…» — не дождавшись ответа, пишет Арсений и присылает стикер с ламой, у которой в глазах плещется огонь. «У меня выходной, но в студии Клава и Эд, они тебе помогут». — Антон жалеет, что сегодня не работает и из-за этого упускает шанс встретиться с Арсением. Слишком поздно ему приходит идея пойти на работу, тем более что тут двадцать минут пешком, семь на автобусе или четыре на байке, но он ведь написал, что у него выходной — глупо выйдет. «Нет, ты это заварил, тебе и расхлебывать». «И что, ты предлагаешь мне приехать к тебе домой и снять пленку?» — недоумевает Антон. «Ни за что, у меня скоро родители вернутся, а они про татуировку не знают». «Если хочешь, ты можешь ко мне приехать», — отправляет Антон и уже после понимает, как двусмысленно это звучит. Затем до него доходит, что ничего особенно двусмысленного в этом нет, и он успокаивается — и в следующий момент осознает, что только что пригласил Арсения в свою помойку. Тот долго не отвечает, и это начинает напрягать. «Скидывай адрес», — наконец присылает он. Антон кидает геометку, приписывает подъезд, код домофона и номер квартиры — и рывком поднимается с дивана, из-за чего пакет с чипсами летит с коленей, рассыпая всё содержимое по полу. Вот правду говорят, что чипсы вредные. У Антона по жизни есть правило: чем сильнее он старается что-то сделать, тем хуже это выходит. Так и с уборкой: чем больше он убирает, тем больше параллельного вреда наносит. Например, он собирает чипсы в мусорный пакет и пылесосит пол, однако умудряется опрокинуть коробку с пиццей, а потом и мусорный пакет случайно рвет — и в итоге проблем становится в два раза больше. С молниеносной скоростью он кое-как придает комнате хотя бы подобие чистой — экономит время, чтобы сходить в душ: не встречать же Арсения с грязной головой! К тому же он эту футболку носит четвертый день, и она воняет — а от нее воняет и он сам. Почему-то он переживает и парится, будто перед свиданием, и сердце так же волнительно стучит. Страшно, очень страшно, и если бы он знал, что это такое, но он не знает, что это такое. Он знает только, что воняет, а эту футболку в идеале бы кинуть не в стиралку, а в костер. Перед походом в душ он достает из шкафа «счастливую» футболку и новые джинсы, которые ждали своего часа не меньше месяца: на работу Антон носит что попроще, чтобы случайно не уляпать татуировочной краской. Хотя это и будет палевно, потому что дома никто не ходит в джинсах, но Арсений определенно не должен видеть его домашние штаны: они в катышках, а еще на них коленки вытянуты и резинка так растянулась, что уже не держит и постоянно стремится оголить копилку. Звонок в дверь раздается, когда Антон вылезает из душа — так что он успевает лишь натянуть одежду на мокрое тело и бежит открывать. Он не смотрит в глазок и не спрашивает классическое «Кто там?», а открывает сразу, чувствуя, как с волос на лицо стекает вода. Арсений удивленно приподнимает брови, словно не ожидал увидеть Антона, и сканирует его взглядом: явно анализирует и новые джинсы, и чистую футболку, и свежепомытую голову — все признаки человека, который готовился к чьему-то приходу. Его очки в мелких каплях воды, а под легким расстегнутым полупальто виден пушистый свитер с широким воротом, но рубашки на этот раз нет — и обнаженное горло выглядит трогательно уязвимым: по нему так и хочется провести носом или губами. — Привет, — брякает Антон, когда они уже слишком долго смотрят друг на друга через порог. — Как дела? — Содрал себе часть кожи с бедра, а так — великолепно, — фыркает Арсений, так и оставаясь стоять на месте: снимает очки и протирает их краем свитера. — Ты пригласишь войти или в подъезде эту пленку снимать собираешься? — А, прости. — Антон отходит от двери, пропуская Арсения в квартиру. — Проходи, конечно. И извини за пленку, мы первый раз эту марку закупили. Не знали раньше, что она так намертво приклеивается. — Мне из-за этого пришлось пропустить португальский, — ворчит Арсений, протискиваясь мимо него — прихожая такая узкая, что здесь и одному-то человеку тесновато. Антон закрывает дверь и по стеночке продвигается ближе к коридору, не столько из-за неудобства, сколько из-за близости Арсения: она так и подбивает ляпнуть какую-нибудь глупость или пошутить идиотскую пошлую шутку. — Ты учишь португальский? — реагирует он спустя чуть ли не минуту: Арсений успевает снять ботинки. Что поделать, если в моменты залипания Антон тормозит сильнее, чем компьютер из прошлого века. — Не учу, — Арсений смотрит на него, пока расстегивает пуговицы пальто длинными, кажущимися белыми на фоне черной ткани, пальцами, — я его преподаю. Пришлось попросить другого учителя провести урок. — Ты преподаешь португальский? Но тебе же всего девятнадцать. — Антону стыдновато: он и английский-то толком не знает, не говоря уже о португальском. Да что там, он и по-русски не всегда правильно пишет. — И что? — Арсений выгибает бровь и медленно снимает с себя пальто — от движений ворот свитера перекосился и теперь открывает тонкие ключицы. — Э-э-э, ты прав, ничего. Пальто можешь в шкаф повесить, у меня там виселки… в смысле вешалки, и всё такое. Арсений чересчур серьезно кивает и, тщательно расправив, вешает пальто на плечики, а затем указывает глазами на коридор, путь в который загородил собой Антон. — Я пройду? Или мне прямо в коридоре снимать штаны? Лампочка в коридоре тусклая, и всё же освещение не настолько плохое, чтобы не заметить: Арсений всё-таки капельку смущен, но пытается скрыть неловкость за напускной дерзостью — всё как в прошлый раз. — Снимать штаны? — уточняет Антон, мгновенно улетая в мир волшебных фантазий с голожопым Арсением. Спустя мгновение он очухивается и отходит в сторону, мысленно давая себе подзатыльник. — Прости, я туго соображаю сегодня. — Проснулся недавно? — Арсений вроде как немножко смягчается, и у Антона тоже отлегает: если он только проснулся, то и недавний душ этим легко объяснить. — А я с утра на ногах. Сначала пары, потом английский, а потом, — он кидает на Антона злобный взгляд, когда проходит мимо по короткому коридору, — попытки содрать эту пленку. — Ее надо не сдирать, а медленно стягивать. — Это ты себе посоветуй. — Арсений замирает посреди комнаты и неуверенно запускает пальцы под свитер, берется за черный кожаный ремень, удерживающий серые брюки. У Антона потеют ладони, хотя сама ситуация не из ряда вон: ну и что, что он увидит ноги Арсения, ничего в этом эдакого нет, он их уже видел. Правда, тогда они были в студии, теперь — дома, и это привносит в происходящее совершенно другие нотки. Антон сглатывает и замечает у дивана вчерашний грязный носок, который пропустил во время уборки. Арсений тем временем преисполняется мужества: расстегивает ремень и с полным решимости выражением лица снимает штаны. Длинный свитер опять прикрывает задницу и спускается едва ли не до середины бедра, но половина татуировки видна, как видна и частично оторванная пленка, и покрасневшая кожа на этом участке. А еще после бритья у него немного отросли волоски, но это если присматриваться, а так ноги по-прежнему выглядят гладкими. — Видишь? — Арсений пальцем оттягивает кусочек пленки, который уже оторван: кожа под ним выглядит так, будто самый верхний слой содрался вместе с пленкой. Зато Трикси под пленкой вроде в порядке, хотя с контуром вообще редко бывают проблемы. Антон подходит ближе и садится на корточки, рассматривая бедро — в такой позе удержаться сложно, и ему приходится для равновесия обхватить колено Арсения. Тот ойкает, но не противится и в лицо коленкой не заряжает — и на том спасибо. — У тебя кожа сухая, — отчего-то хрипло говорит Антон, хотя только что всё было нормально. — Поэтому пленка так крепко засела, надо размочить. — Размочить? — сипит Арсений, но прочищает горло и продолжает: — И почему же ты не сказал мне об этом, когда я еще был дома? Антон задирает голову и с трудом подавляет рефлекс сразу же ее опустить: поза и так неоднозначная, а если учесть, что на одном из них нет штанов… Антону так удобно было бы коснуться губами здорового бедра, поцелуями дойти до края свитера, запустить под него руки… — Антон, — зовет Арсений, и в его тоне тоже слышится хрипотца. — Прости, — Антон встает так резко, что аж перед глазами темнеет, — я… это, проснулся же недавно, залипаю. Ты что-то спросил? — Да, спросил, почему ты раньше мне не сказал, что можно намочить ногу. — Так я же спал, — врет Антон, хотя раньше он не сказал не из злого умысла: ему в тот момент это просто не пришло в голову, — спросонья фиг че вспомнишь. К тому же ты сам ко мне рвался. — Ничего я не рвался! — Рвался, — дразнится Антон. — Нет, не рвался. — Нет, рвался. — Не рвался! — Рвался. Арсений закатывает глаза и, громко топая, идет в ванную: так как у Антона однушка-студия, то варианта перепутать двери тупо нет. Антон пару мгновений решается, идти за ним или нет, и всё-таки идет, приговаривая: — Ну прости, Арсе-е-ений, я иногда веду себя как ребенок. Арсе-е-ени-и-ий. Арсений разворачивается уже у двери ванной: щеки у него раскраснелись — кажется, Антон его смутил. Только сейчас приходит мысль: а что если Арсений действительно хотел его увидеть и в самом деле «рвался», а Антон это так беспардонно подчеркнул? — Никогда не встречал человека, у которого внешность настолько не соответствовала бы характеру, — хмурится Арсений, и правда явно задетый. Антон механически проводит ладонями по своим рукам: по черно-белым черепам, змеям, волчьим мордам в оскале, оленьим рогам — ну да, выглядит он не как человек, у которого флирт — это дразниться и дергать за косички. — Да блин, — Антон неловко зачесывает мокрую челку назад: без банданы она постоянно падает на глаза, — я же говорил: не суди по внешности. Если посмотреть на тебя, то ты вообще кажешься ботаником, рюкзаком которого пацаны во дворе в футбол играют. Но это же не так. Арсений показывает ему средний палец прямо в лицо, разворачивается и заходит в ванную — тут же морщится и замирает, стоя на одной ноге: на нежно-голубой в бананах ткани носка растекается темное пятно. — Тут мокро, — жалуется он. И правда: когда Антон в суматохе вылезал из душа, с него натекла здоровенная лужа. Хорошо, что хотя бы свет в ванной не выключил, а то на такой луже легко поскользнуться и улететь лбом в раковину. — Блин, прости. — Антон ногой передвигает лежащую у унитаза тряпку, быстро возит ею по полу. — Я же был в душе перед твоим приходом, — и снова проводит рукой по мокрым волосам. Арсений отчего-то смущается еще сильнее, стягивая сначала мокрый носок, а затем и сухой, растерянно рассматривает — Антон сам забирает их и вешает на полотенцесушитель. Ванная крошечная, поэтому присутствие Арсения ощущается физически: даже его дыхание не только слышно, но и отдает горячим воздухом по шее. — И что дальше делать? — негромко интересуется тот, прижимаясь к противоположной от Антона стене. — Э-э-э, ну, залезай в ванну, а я тебя из душа полью. Надо, чтобы пленка размякла, клей подтаял, и тогда всё легко стянется. Лишь после этих слов он осознаёт, что Арсений, вообще-то, может и сам себя полить из душа — но тот не протестует, а аккуратно залезает в по-прежнему мокрую ванну. Не считая несуразно теплого свитера и очков, выглядит он в ней как-то уместно. Антон старается выкинуть эту мысль из головы и думает о необходимости всё-таки установить Тиндер: он чересчур долго один, раз начинает думать о том, как прекрасно люди смотрятся в его ванне. — Ситуация, надо признать, абсурдная, — со смешком бросает Арсений и ставит ногу с татуировкой на бортик. — Ага, — соглашается Антон и почти брякает что-то вроде «Я видел порно, которое начиналось точно так же», но в последний момент передумывает: не хочет смущать Арсения сильнее, тому и так не по себе. — Но у меня бывали и абсурднее. Например, я как-то ездил набивать татуировку в ебеня, реально Хуево-Кукуево, и там по пути встретил каких-то ребят, забухал и очнулся спящим на чердаке хуй знает где. А потом выяснилось, что я спьяну набил чуваку «Соль жизни в том, что она не сахар». Видимо, у меня было философское настроение. Хотя последняя «а» в слове «сахар» была подозрительно похожа на «е». Арсений смеется, а Антона мажет: ему хочется смешить того еще больше и вообще быть причиной его хорошего настроения. Он снимает душ с подставки, включает теплую воду — пробует рукой температуру, чтобы случайно не обжечь Арсения. — Свитер лучше повыше поднять, — советует он, и Арсений послушно задирает свитер: становятся видны и тазовые косточки над резинкой трусов, и плоский в родинках живот. Антон едва не скулит от сиюминутного желания провести по этим родинкам кончиками пальцев: а руки у него мокрые, так что с влажными дорожками получились бы созвездия. Ну, или рисунки, как в детских журналах, где надо ручкой соединить точки по номерам. Он переносит лейку повыше, поливая ногу Арсения, хотя некоторые струйки стекают не туда и задевают край черных боксеров. Из-за этого — только из-за этого, разумеется — взгляд туда так и примагничивает, и каким-то неведомым образом он падает на пах. Глаза Антона перестают слушаться мозга и откровенно пялятся туда, куда нельзя. У Арсения довольно большой член, это видно даже так, по силуэту через белье — но, кажется, тот становится еще больше. Как и в прошлую их встречу, он подрагивает, напрягаясь — и Антона бросает в жар от воспоминаний о том, как крепко у Арсения стоял, как сильно член оттягивал ткань. Они не в студии, но клиентскую этику никто не отменял, так что Антон заставляет себя отвернуть голову. Щеки горят, в ванной вдруг становится как-то слишком душно и жарко, а хочется одного: снять одежду и залезть к Арсению, целоваться с ним прямо в ванне, прижимая его к влажной стене. — Антон, — низким голосом зовет тот, и Антон поворачивается обратно — и обнаруживает, что уже не поливает душем ногу Арсения, а просто льет воду в ванну. — Извини, — тут же исправляется он и перемещает лейку на нужное место, но смотрит теперь только на ногу, — это я не проснулся до сих пор. Всё он врет: сейчас часов пять, а проснулся Антон где-то в два — уж за три часа он всяко-разно пришел бы в себя. Плюс сериал же он как-то смотрел и всё там понимал, а значит он вовсе не так безнадежен, каким хочет казаться перед Арсением. Сериальный Люцифер в голове говорит ему, что он лжец. «Скажи, чего ты желаешь по-настоящему», — проносится в голове голосом актера дубляжа, и Антону даже думать не нужно над ответом, но озвучивать его он не собирается. — Прости, что отвлекаю тебя в твой же выходной. Ты должен был меня послать, — бубнит Арсений виновато. — Нет, хорошо, что ты приехал. — Антон поднимает глаза — и у него воздух перехватывает от такого красивого, раскрасневшегося Арсения с ярко-синими глазами за стеклами очков. Ему требуется несколько мгновений, чтобы продолжить, пока тот в ожидании смотрит на него: — Я бы так целый день бездельничал и ни с кем не общался, как сыч. — Разве не для этого нужны выходные? — Ну, типа как бы да, — Антон снова наблюдает за тем, как прозрачные ручейки расползаются по прозрачной же пленке, — но не всегда же. Я который выходной подряд сычую один, тупо залипаю в комп или телик и деградирую. — А друзья? — Арсений будто бы невзначай прикрывает член свитером, и становится полегче. — Когда-то часто вместе тусили, а сейчас… У всех семьи, — кисло улыбается Антон. — Раньше мы жили с Эдом и постоянно были вдвоем, потом он съехался с Егором — и всё, видимся раз в месяц от силы, если не считать работу. Это не то чтобы расстраивает, но порой каким-нибудь одиноким вечером на Антона накатывает ностальгия — и он вспоминает, как круто было гонять с Эдом на байках, а затем заваливаться домой и пить пивко, лениво перебрасываясь редкими фразами. Ему недостает этого обычного человеческого комфорта, когда можно просто расслабиться друг с другом. А не так, когда вы встречаетесь на пару часов и говорите сразу столько, что языки отсыхают: скоро ж разъезжаться, надо успеть всё сказать. Потом-то шанс хрен когда представится. — И ты скучаешь по нему? — Не сильно, но бывает. — Тебе грустно, что он заменил тебя на Егора? — Чего? — Антон вздергивает брови. — Я так не думаю. Друзья друзьями, но парень — или девушка — это же другое совсем. Это и друг, и самая прикольная компания, и вообще. То есть я не считаю, что партнер заменяет собой всех вокруг, но когда ты хочешь проводить с ним больше времени — это окей. У тебя разве не так? — Не знаю, — произносит Арсений так тихо, что Антон еле слышит за журчанием воды, и отводит взгляд. — В смысле? По-разному? — Нет, в смысле я ни с кем не встречался. Разве по мне не понятно? — усмехается он. Антон не знает, как ответить на этот провокационный вопрос, поэтому отвлекается на насущные проблемы: выключает воду, вешает шланг и тщательно моет руки с мылом в раковине. Однако ему так любопытно насчет причин, что он всё-таки осторожно спрашивает: — А почему, если не секрет? — Знаешь это клише про девчонку-зубрилу, которая обязательно влюбляется в самого крутого парня в школе? А тот не воспринимает ее как девушку, но она всё равно на что-то надеется, поэтому делает за него всю домашку. Антон это понимает, но с другой стороны: он сам был этим крутым парнем, особенно в одиннадцатом классе, когда начал делать рукава и купил байк — пусть подержанный и еле ездящий, но байк. Плюс чувство юмора, вся эта чухня с КВН, удачная компания — и вот тебе популярность. Около него стайками девчонки вились, но тогда он встречался с Ниной, так что Казановой так и не прослыл. — И как звали твоего Джона Такера? — Кого? — хмурится Арсений. — Ты что, не смотрел «Сдохни, Джон Такер!»? Там главный герой как раз такой же популярный парень, который встречается с тремя девушками и… Неважно. Я имею в виду, как зовут парня, в которого ты был влюблен. Или без «был»... Антон встает ближе к ванне и, одну руку для удобства положив Арсению на внешнюю часть бедра, другой тянет надорванный конец пленки — Арсений ойкает и цепляется за его плечи. Пленка растягивается, как жвачка, но постепенно отходит от кожи. — Больно? — Неприятно, — лаконично отвечает Арсений, а потом добавляет: — Это не один парень был. Он хотя бы не скрывает, что это были парни — в принципе у Антона и так были подозрения, что Арсений гей, тот ведь с ним флиртовал. Но хорошо быть уверенным, иначе можно и в нос получить из-за недопонимания. Такое уже случалось: не в нос, а недопонимание — к счастью, удалось разрулить всё в шутку. — И как их звали? — Олег, Серёжа, — Арсений спотыкается, — и Егор. Антон останавливается, оторвав пленку всего наполовину. — Егор — то есть Егор Булаткин? Он почему-то в шоке, что в Егора кто-то может влюбиться — то есть кто-то, кроме Эда. Просто Егор — это же… ну, Егор: в мировоззрении Антона это всё объясняет. С другой стороны, Егор же вроде как красивый и в каком-то смысле милый, а еще пляшет на сцене с голой задницей — чем не мечта? — Угу, — после паузы подтверждает Арсений, и Антона колет неуместной ревностью. — Но сейчас всё прошло. Такой у меня тип, видимо. Знаю, что надо спуститься с небес на землю и найти кого-то своего уровня, но, — вздыхает он, — опять и опять западаю на слишком крутых. В Антоне бушует огромное количество мыслей и эмоций. Он испытывает благодарность и умиление за это откровенное признание, и в то же время его по-прежнему ведет от того, как он касается арсеньевского бедра. Он думает, под каким предлогом предложить тому остаться в гостях подольше, а также о том, достаточно ли он крут для Арсения — и приходит к выводу, что вряд ли. У него нет подкачанного тела или симпатичной мордашки, он не умеет красиво танцевать или петь, а в жизни ничего не добился — тупо бьет татухи каждый день, для этого много ума не надо. Печально вздыхая, он стягивает пленку с концами, кидает ее в раковину и лезет в шкафчик за новым мылом — почему-то не хочется мыть Арсения тем обмылком, что киснет в мыльнице. — Ты достаточно хорош для любого парня, — бросает он на ходу. — Ты меня не знаешь. — Ты заканчиваешь универ в девятнадцать и преподаешь португальский — поверь, ты очень крут. — Антон распечатывает новый брусок «Дав» и намыливает руки под краном раковины. — Нет ничего круче мозгов, это я тебе с высоты своего жизненного опыта говорю. Да уж, двадцать семь лет — ебать какой жизненный опыт, прям ебаный Гэндальф или Дамблдор по количеству пережитых драм. — Это мыло для змей, — бормочет Арсений, и Антон в полном ахуе поворачивается к нему. — У-«Дав», понимаешь? А у меня как раз кожа слезает, — кивает он на татуировку, — это нормально? — Да, не переживай. — Антон касается его бедра мыльными руками и аккуратно растирает — Арсений над ним рвано выдыхает. — Кожа будет немного шелушиться, но ты не срывай, само отвалится. Вообще с контуром это легко, а вот когда покрас — тогда реально будешь как змея, еще и чесаться будет адово. Он говорит механически, потому что всё внимание сосредоточено на арсеньевском бедре и собственных руках. Определенно, кожу не имеет смысла так долго намыливать, но остановиться сложно — и больше всего на свете Антону хочется скользнуть пальцами под край черных боксеров. Но он не позволяет себе сделать это даже в мыслях и отстраняется, снова берет душ. Арсений опять возбужден, и никакой свитер это не скрывает — Антон тоже распаляется всё сильнее с каждой секундой. Теперь он не в спасительной длинной футболке: эта футболка еле доходит до пояса джинсов, так что его возбуждение наверняка скоро станет заметным. Можно было бы этого не стесняться и тупо засосать Арсения, потом перетянуть его в комнату, повалить на диван… Однако он этого не делает, а тупо смывает мыльную пену душем, больше не прикасаясь к Арсению. Он по-прежнему не уверен, что Арсений хочет конкретно его, что это не машинальная реакция, не просто отзыв тела на прикосновения, что всё взаимно. Антон точно хочет именно Арсения, но проблема в другом: он хочет его не на раз и не на два — кажется, он хочет его в более широком смысле. Он выключает воду и вешает шланг на кран — не рискует повесить его на крючок, потому что с своей природной ловкостью от волнения может случайно грохнуть его прям на Арсения. — Постой пока так, я сейчас полотенца бумажные принесу, ладно? — Ага. Антон выходит будто из парилки, хотя пару в ванной появиться было неоткуда — но воздух в комнате кажется свежее раз в десять. Пока он идет на кухню, то дышит так глубоко, что начинает кружиться голова, а идти и без того тяжеловато, потому что от всей этой ситуации у него привстал. Он сует руку в штаны и поправляет член, чтобы джинсы давили не так сильно, исключительно ради Арсения обрабатывает руки антисептиком, берет полотенца и возвращается в ванную. Арсений стоит всё так же: поставив ногу на бортик и придерживая край свитера. На его очки попало несколько капель воды, но он почему-то их не вытер — у Антона появляется дурная мысль слизать их, но от этого хочется разве что покрутить пальцем у виска. Он отрывает одно полотенчико и протягивает Арсению: — У тебя на очки вода попала. — Да, я знаю. — Арсений принимает полотенце и снимает очки, небрежно протирает их. — Когда долго носишь очки, то такое учишься игнорировать. — Какое у тебя зрение? — Антон тем временем отрывает кучу полотенец сразу и промакивающими движениями вытирает ногу. — Минус три, за компом в детстве посадил. — А-а-а, в игры рубился? Я сам не понимаю, как у меня зрение в пизду не скатилось — я столько играл во всякие там «Масс Эффект», «Ассасинс Крид» и «Баттлфилд»... — А я учился, — усмехается Арсений. — Проходил всякие курсы, на тестах тренировался, читал статьи. Сначала родители играть не разрешали, а потом самому стало неинтересно. Антон с умным, как ему кажется, видом кивает головой, чувствуя себя дурачком: ему-то игры до сих пор интересны. Хотя часто это момент социализации: да, они не могут потусить с Эдом, не собираясь друг к другу по три часа, но сыграть катку в какой-нибудь «Контре» — запросто. Там и Егор лишним не будет, и Дана присоединится. — Так, тебе надо обсохнуть, я тебя Хлоргексидином полью и Бепантеном намажу, — резюмирует Антон, комкая мокрые полотенца. — То есть ты сам себя намажешь, конечно… Но это и в комнате можно сделать. — Понял. — Арсений осторожно вылезает из ванны — Антон стоит рядом на случай, если придется ловить — и топчется на коврике, потому что ступни всё еще мокрые. Антон представляет, как поднимает его и относит в комнату на руках, и едва не ржет: они с Арсением почти одного роста и примерно одной комплекции, так что номер бы такой не прокатил точно. Поэтому он просто стаскивает с полотенцесушителя маленькое чистое полотенце, которым обычно вытирает голову, и протягивает Арсению. Он бы сам встал на колени и вытер ему ноги, но это будет чересчур и вообще попахивает футфетишем. Он думает, с чего начать: у него к Арсению куча вопросов, а задавать их нужно быстро, ведь тот скоро уйдет. Его так и тянет спросить, как так вышло, что Арсений давно общается с Егором, но при этом не был знаком с Антоном до этого — Антон вроде бы знает большую часть Егоровых друзей. Однако этот вопрос он отметает: не стоит лишний раз напоминать Арсению о бывшем объекте страсти. Еще хочется узнать, чем Арсений увлекается, помимо учебы, и как тот начал учить португальский и почему именно португальский. И не жалеет ли он насчет татуировки. И смотрит ли что-то, кроме объективно классных фильмов с высокими оценками критиков — например, подростковые ромкомы или дешевые боевики, где вместо крови брусничный сок. И какие у него отношения с родителями. И какое у него отношение к Антону. В итоге, пока он раздумывает, прислонившись жопой к раковине, Арсений успевает вытереть ноги, аккуратно повесить полотенце на край ванны и выйти из комнаты. Антон приходит в себя, только когда тот громко спрашивает из комнаты: — А долго мне сохнуть? — А ты спешишь? — Антон не хотел, чтобы во фразе сквозило столько грусти, и теперь надеется, что с такого расстояния Арсений не расслышал ее вместе со всей фразой. — Нет, — заминка, — у меня весь вечер свободен. Куча времени. — Супер! — приободряется Антон, выходя из ванны. — А не хочешь остаться? Фильм какой-нибудь посмотрим или сыграем во что-нибудь. За окном пока светло, но квартира Антона находится на темной стороне, поэтому в комнате полумрак — и в таком освещении Арсений выглядит как-то по-особенному интимно. Хотя, пожалуй, дело и не в освещении вовсе: в студии еще возможно, но здесь — точно нет. — Да, я хочу, — негромко соглашается Арсений, кидая очаровательную улыбку. Он мнется у дивана, словно никак не решится сесть. — Что ты там говорил про фильм, где парень с тремя девушками встречается? Давай его посмотрим. — Тебе вряд ли понравится, это глупая комедия про школьников. Но можем попробовать! И ты садись, не стесняйся. — У меня трусы мокрые, потому что кто-то, — он выделяет это интонацией, — поливал душем как попало. Я не хочу намочить обивку. — Извини. Если хочешь, я могу дать тебе свои трусы, — медленно предлагает Антон и спешно добавляет, будто это не очевидно: — Я имею в виду, чистые, а не снять с себя. — Нет, спасибо. Они совсем немного намокли, быстро высохнут. — Тогда садись прям так. Поверь, обивке уже похуй на всё, на нее Эд раз двадцать проливал пиво и потом оттирал Доместосом. Антон лукавит: вообще-то, это он проливал на нее пиво, но оттирал действительно Эд, потому что в него пьяненького вечно вселяется дух уборщицы. Как-то спьяну он мыл полы на лестничной клетке, а окосевший Антон наблюдал за этим и меланхолично курил. Не успевает Арсений сесть, как его лежащие на диване штаны начинают вибрировать и звонить стандартной мелодией. Арсений отчего-то тяжело вздыхает и лезет в карман, как-то разочарованно смотрит на дисплей и берет трубку: — Да, мам. — Арсюш, а ты через сколько с португальского вернешься? Я пришла — смотрю, тебя нет, хотела тебе покушать приготовить, — звучит в трубке женский голос: динамик такой громкий, что в тишине комнаты слышно даже Антону. Тот тут же отворачивается и делает вид, что не при делах, но выходить ему некуда — в любой точке комнаты он будет слышать. — Мам, я сам себе приготовлю, — судя по голосу Арсений явно смущен. — Я свою группу сегодня Тимуру передал, у меня кое-какие дела были. — Какие? — удивленно спрашивает мама, словно у Арсения всё всегда идет по плану и португальский тот никогда не пропускает. — Я потом расскажу. Вернусь попозже, — он кидает взгляд на часы, — не знаю точно, во сколько. — А где ты? — У друга. — Арсений смотрит на Антона виновато, как бы извиняясь то ли за этот разговор с мамой, то ли за то, что назвал его другом. — Как здорово! А что за друг, я его знаю? — Не знаешь. Это друг Егора, помнишь его? — Егора помню, конечно, такой хороший мальчик. Ну хорошо, развлекайтесь там. Если поздно будешь возвращаться, возьми такси или позвони папе, чтобы забрал тебя, договорились? — Блин, ма-а-ам, — стонет Арсений, — мне же не двенадцать лет, чтобы меня папа забирал. Я на такси поеду. — Хорошо, Арсюш. Я тогда тебе покушать приготовлю, потом разогреешь. Холодное только не ешь, а то желудок болеть будет, а у тебя и так гастрит. — Всё, пока, — говорит Арсений и бросает трубку в прямом смысле слова: блокирует телефон и кидает его на диван так, что тот еще полметра скачет по обивке. — Боже, ну и стыд, — он сам шлепается на диван и закрывает лицо руками, — и ты всё это слышал. Это не вопрос, и Антон не видит смысла притворяться, что глухой — динамик у телефона так орал, что и из ванной было бы слышно. — Да брось, это же мило, когда родители о тебе заботятся. Я иногда пиздец как мечтаю прийти домой — а мне там кушать приготовили. Мне приходится каждый вечер возвращаться в пустую квартиру, варить пельмени или макароны и потом уныло жрать их в одиночестве. Отвечаю, я ем одни макароны, пельмени и яичницу. Ну, и бутеры. Больше ничего. — Я собираюсь съезжать от родителей, — бормочет Арсений в ладони. — Универ только закончу, потому что сейчас голова дипломом занята. — Съехать от родителей всегда успеешь — наслаждайся заботой, пока можешь. — Антон садится на диван рядом и утешающе похлопывает по плечу. — Они с Егором знакомы? — Да, мама его обожает. Естественно, она не в курсе, что он стриптизер, и татуировки его не видела. Думает, что он занимается финансами в компании отца. — А, тогда ясно. А я уже удивился, как это им ок, что ты общаешься с мужиком, который голой жопой со сцены светит. Ты, кстати, видел его выступление? — Много раз, я часто туда хожу, если Егор проводит. А то мне же двадцати одного нет, просто так не пустят. Арсений наконец убирает руки от лица и откидывается на спинку дивана — Антон залипает то на открытые ключицы, то на голые ноги, а еще ему очень хочется уткнуться лицом в живот, в наверняка мягкую шерсть свитера. Он почти открывает рот, чтобы уточнить, как ему выступления Егора — и решает, что нет, он не хочет этого знать. У него нет никаких прав на ревность, но само по себе чувство никуда не денешь, так что он отвлекается физически: встает и идет к серванту за Бепантеном. — Родители в курсе, что ты гей? — задает он вместо этого куда более важный вопрос. — Догадываются, наверно, — неуверенно отвечает Арсений, пальцами снимая с обивки дивана невидимые — а, может, и видимые, у Антона же вечно срач — пылинки. — Не хочу пока говорить с ними об этом. У меня же никого нет, поэтому зачем? Если кто-то появится — расскажу. — От того, что у тебя появится парень, твоя ориентация более весомой не станет. Чем раньше скажешь, тем легче будет — это такой груз с плеч. — Антон пожимает плечами, но затем качает головой: — Хотя нет, забудь. Разные ситуации бывают. У меня некоторым знакомым за сорок, а они до сих пор не рассказали и не планируют. — Я хочу рассказать, — вздыхает Арсений. — Но я знаю, что они скажут: «Арсений, милый, с чего ты это взял, тебе кажется. Лучше расскажи, как у тебя дела с дипломом» — вот это вот всё. А если я смогу привести кого-то и сказать, что это мой парень, то они смирятся, понимаешь? — Ну да, в этом есть логика. Поймаешь? — Антон целится в него тюбиком и с одобрительного кивка бросает — Арсений ловит одной рукой. — А ты во сколько родителям рассказал? — У меня только мама. — Он задумчиво скребет щетину, вспоминая, сколько же лет ему было на тот момент. — Это было перед отъездом в Москву — я же из Воронежа вообще. Мне тогда лет двадцать было, я капец как боялся и сто раз откладывал, хотя знал, что мама меня любым примет. — Откуда? В смысле откуда ты знал? — Арсений скручивает крышку и выжимает крем жирной полоской сразу на ногу. — Она меня всегда во всем поддерживала, какой бы хуйней я ни занимался. Это же она мне мою первую машинку подарила, я тогда аж расплакался от того, какая у меня клевая мама. Хотя она и переживала за меня постоянно, но ничего не запрещала — да и я старался хуйни не творить, чтобы не разочаровать ее. — И как она отреагировала? — Блин, ну нормально. Поплакала маленько, попросила, чтобы я был аккуратнее. А так сказала, что будет любить меня в любом случае, даже если я захочу стать женщиной — я ей объяснил, что это никак не связано с ориентацией. — Классная у тебя мама, — как-то грустно произносит Арсений — видимо, у него всё не так радужно. Но он натянуто улыбается и, продолжая растирать крем по ноге, кивает на телевизор: — Ну что, фильм смотреть будем? Антон хочет сесть рядом и обнять, погладить по спине и нежно сказать, что всё будет хорошо. Что мнение родителей — это, конечно, важно, но во всем вы согласными никогда не станете, а если что — и без родительского одобрения можно нормально жить. Однако Арсений явно не горит желанием устраивать сопливые беседы, так что Антон тоже натягивает улыбку и идет искать пульт. *** Сначала они смотрят фильм, на протяжении которого Арсений аж несколько раз смеется, и это определенно успех, а затем играют в «Принцип Талоса». Когда Антон проходил эту игру один, он принципиально не пользовался подсказками и местами сильно тупил — в итоге так и не прошел, и никакое врожденное упорство не помогло. Арсений же щелкает уровни, как орешки: легко и без проблем находит идеальный вариант, как поставить отражатели так, чтобы лучи дошли до нужной точки. Игра логическая, а у Антона с логикой так себе, зато у него есть талант чирлидера: ногами он махать не умеет, но умеет поддерживать и вселять людям веру в то, что они классные. Поэтому спустя пару часов игры и с два десятка «Ты такой умный!», «Охренеть, как ты это сделал?» и «Я от тебя хуею» Арсений выглядит заметно более воодушевленным и уверенным в себе — и совсем не похожим на того колючего пацана, которым казался раньше. А еще они говорят — много говорят, обо всем, и Антон начинает понимать, что есть что-то прикольное в этих словесных гонках, когда за короткое время пытаешься сказать как можно больше. И пусть язык уже еле ворочается, а во рту пересохло, но мыслей так много, а времени так мало — и ты продолжаешь говорить. — Так я и решил переехать в Москву, — заканчивает Антон рассказ о том, как заинтересовался татуировками и понял, что в Воронеже в этой сфере делать особо нечего. — Нашел Эда в какой-то группе ВК, он тоже соседа искал — так и съехались. — А что ты дальше планируешь? — расслабленно спрашивает Арсений, глядя на него снизу вверх. Он лежит на сиденье дивана, уложив ноги на спинку, а голову свесив — очки почти съехали на лоб. — В смысле? — Антон сидит по-нормальному, но из-за того, что острая коленка находится так близко и ее невыносимо тянет поцеловать, чувствует себя не очень нормально. Он весь вечер подавляет желание затискать Арсения, и тот вроде бы сам дает пространные намеки на это, но спешить не хочется. — Ну, у тебя же есть какие-то планы? Типа, открыть свою студию или какие-нибудь курсы? Или уехать в другую страну работать? Я слышал, что в Берлине эта сфера круто развита. Антон слабо улыбается: Арсений очаровательно наивен. Когда-то Антон и сам ехал в Москву с мыслью, что накопит бабла и откроет свою студию, станет известным мастером, к которому клиенты будут ездить с других стран. Он начал заниматься татуировками, насмотревшись на по макушку забитых американских рэперов — и всё мечтал, что однажды эти самые рэперы будут забиваться у него. Однако чем старше он становился, тем острее понимал, что это всего лишь фантазия. — На это нужно много денег, Арсений, — вздыхает он. — И не только денег: нужны другие мастера, которые будут работать под тобой. И всякие там бухгалтеры, администраторы, пиарщики. Это не так легко, как кажется. — И что? — искренне недоумевает Арсений. — Не хотелось бы говорить «Ты потом поймешь», но ты потом поймешь, — посмеивается Антон, хотя на самом деле нет ничего веселого в том, как хрустальные мечты разбиваются о стальной фак реальности. — На самом деле мне нравится быть просто тату-мастером. Да, я звезд с неба не хватаю, но меня всё устраивает, не всем же Эвересты покорять. — Главное, чтобы тебе нравилось, — примирительно говорит Арсений с нежной улыбкой и в одно движение садится. Антону, чтобы выбраться из такой позы, понадобилось бы кряхтеть минуты две. — Я сноб, да? — Нет, — Антон качает головой, хотя сам до конца не уверен, что означает это слово, — не сноб. Так, выпендрежник немного. Но я понимаю, что это что-то типа самозащиты. Все хотят казаться лучше других, даже если не признают этого. — И ты тоже? — В каком-то смысле. — А по тебе не скажешь. Надеюсь, однажды и я к тому же приду. — Арсений косится на свою татуировку, и Антон уже хочет спросить, связана ли Трикси с этой темой, но тот вдруг кидает: — Мне пора. Настенных часов у Антона нет, так что ему приходится свериться с телефоном: ничего себе, уже одиннадцать, время пролетело незаметно. Но расставаться с Арсением не хочется, так что Антон аккуратно предлагает: — Может, подвезти тебя? — На байке? — Арсений аж подпрыгивает на месте. — Конечно! Никогда не катался на байке, но всегда хотел попробовать. Тот испытывает прямо-таки детский восторг от одной этой перспективы, и Антон вспоминает себя лет в двенадцать, когда дядя впервые покатал его на мотоцикле. Тогда это казалось Антону нереально крутым, это ж как в боевиках — а теперь мотоциклы для него не больше, чем средство передвижения. Не всегда удобное, кстати, а зимой совсем бесполезное. Он делится этими мыслями с Арсением, пока заматывает того обычной пищевой пленкой, чтобы шелушащаяся кожа на татуировке не терлась о ткань брюк. Хотя, если прикинуть трезво, никакой особой необходимости в этом нет: покрас слишком тонкий, шелушений не так много. Прикосновения к ногам Арсения по-прежнему пускают искры по телу, но Антон смотрел на эти ноги весь вечер — и поэтому уже почти не заводится. А вот байк — заводится. Когда они одеваются и спускаются, Антон снимает своего железного коня с сигнализации, садится и на пробу включает мотор — тот послушно рычит, как и всегда. Стоя рядом, Арсений наблюдает за этим с искрящимися глазами, которые сияют ярче дворовых фонарей, и сжимает в руках черный шлем с рисунком черепа. Когда-то в магазине Антон так и тянулся к кислотно-зеленому шлему с головой Джейка из «Времени приключений», но тот был детского размера — да и пацаны на районе не поймут. — Надевай. — Антон кивает на шлем в руках Арсения, а сам застегивает ремешок на своем: у него он с рисунком огня, типа Призрачный гонщик. — А я с него не свалюсь? — Нет, я не гоняю так быстро, чтобы у меня пассажир улетел. Это ж скорость должна быть пиздец какая. — Антон слезает с байка и указывает пальцем на специальную ручку: — Держаться можешь здесь, а можешь за меня, только не души. И сидеть ты должен близко, чтобы ветер между нами не гонял. — В фильмах всё выглядит проще. — Прости, что рушу тебе байкерскую романтику, но некоторые пугаются, особенно в первый раз. Давай, попробуй сесть. Арсений натягивает на голову шлем и, не застегивая его, встает на подножку, другую ногу неловко перебрасывает через сиденье. Он ерзает, устраиваясь поудобнее, и с вопросительным видом поворачивается к Антону — тот вздыхает и, сделав шаг к нему, защелкивает ремешок шлема под подбородком. — Всегда застегивай шлем. И всё всегда застегивай, — строго говорит он и сам застегивает пуговицы на его полупальто. — Грасиас папи, — с сарказмом отвечает Арсений. — Это «спасибо, папочка» на испанском? — смеется Антон. — Ты еще и по-испански говоришь? — Да, говорю свободно. Хотел сказать по-португальски, но это звучит очень смешно. Португальский смешной язык. — И как же это звучит по-португальски? — «Обригаду папаи», — Арсений произносит это как бы в нос, — в Португалии нет секса, как ты понимаешь. Но вообще слово «папаи» только дети используют, поэтому это португальский стыд, — каламбурит он. — Ладно, давай без шуток, езда на байке — это не прикол. Хочешь расскажу историю, как у одного моего знакомого шарф зажевало в колесо, и он от этого чуть не умер? — Антон приподнимает бровь, застегивая последнюю пуговицу. — Эм, — Арсений отводит взгляд, — ладно, извини, я буду серьезнее. На самом деле нет у Антона никакого знакомого, которого чуть не задушило шарфом — то есть, может, и есть, но он об этом не в курсе. Однако такие истории и правда случаются, а личный пример работает лучше, чем простое предупреждение. — Вот и хороший мальчик, — шутливо произносит Антон, застегивает и свою косуху, а потом садится на корточки и, взяв ногу Арсения за щиколотку, перекладывает ее с выхлопной трубы на подножку. — Не ставь на трубу, а то подошва расплавиться может. — Теперь понимаю, почему Эд продал байк. Столько мороки. — Эд его продал, потому что Егор против байков в принципе, а они слишком друг друга любят, чтобы спорить из-за такой хуйни. — Антон осторожно, чтобы не заехать берцем Арсению по коленке, садится впереди, на место водителя. — Так, когда будем ехать, назад не отклоняйся. Держись поближе ко мне. Метафорически он имеет в виду не только байк, но это он не подчеркивает, а Арсений сзади просто молча обхватывает его руками за пояс. Тот так близко, что между ними вообще нет никакого расстояния, и Антон чувствует спиной его сердцебиение. Он опять заводит мотор и спустя несколько мгновений трогается с места — Арсений цепляется за него крепче, но не до боли. Как-то Антон возил Егора, и тот сжал его так, что чуть кишки через рот не вылезли: всё-таки стриптизерские мышцы не только для красоты, сила в них тоже есть. Антон постепенно набирает скорость: в такое время дороги в спальном районе не забитые, ездить можно свободно. Повезло, что в этом году потеплело рано, и снег сошел еще в марте, а к маю все деревья позеленели — красота. Конечно, в свете фонарей и горящих окон домов этого не видно, но Антон любит сам факт теплой весны. Весной хочется жить, в то время как единственное желание зимой — это залезть в какую-нибудь берлогу и проспать там до теплого времени года. Арсений живет недалеко, так что Антон примерно знает дорогу: после приезда в Москву, когда денег совсем не было, он какое-то время работал курьером. Тогда в хорошие тату-салоны его не брали, собственной клиентской базы не было — вот и приходилось зарабатывать как придется. Это уже потом Эд устроился к Шеминову и по знакомству протащил Антона за собой. Раньше при езде на байке Антон ощущал какую-то свободу, за спиной будто вырастали крылья — и он разрезал пространство со свистом ветра, наслаждался. Но теперь он такого не испытывает, хотя сладко прижимающийся сзади Арсений и скрашивает эту поездку. Но куда больше хочется тормознуть где-нибудь в безлюдном дворе и развернуться к Арсению лицом — и целоваться, целоваться, целоваться. За десять лет вождения байка Антон так ни разу и не целовался ни с кем на нем. В арке нужного дома Антон снижает скорость и, обернувшись, уточняет: — Какой подъезд? — Пятый, — кричит Арсений так, словно находится метрах в десяти — видимо, слегка оглох из-за звука мотора и закрывающего уши шлема. Антон отсчитывает нужный подъезд и медленно подъезжает к нему, останавливается у тротуара, глушит мотор. Ему бы хотелось навернуть несколько кругов по двору, только чтобы еще немного побыть с Арсением, но час поздний, а Арсению наверняка завтра на пары. Тот еще какое-то время сидит сзади и обнимает его, а затем со звучным сожалением вздыхает и слезает с байка, с трудом снимает шлем — очки чуть не валятся на землю, но он вовремя успевает их подхватить. После шлема его челка смешно топорщится, и Антон не выдерживает: протягивает руку и осторожно поправляет ее, укладывая набок. — Спасибо. — Арсений вытягивается вслед за его рукой, будто хочет подольше чувствовать прикосновение, и после паузы просит: — Проводишь меня до подъезда? — Конечно. Антон слезает с байка со скоростью умирающего в муках жука, зачем-то тоже стягивает шлем, аккуратно вешает оба на ручки — делает всё как ленивцы из «Зверополиса», потому что так может провести еще чуть-чуть времени с Арсением. Тот ждет, покачиваясь с носка на пятку, и неотрывно наблюдает за ним. Когда у байка делать остается нечего, Антон так же неспешно бредет к подъезду, шаркает ногами, словно берцы весят по двадцать кило каждый, хотя на самом деле они не такие уж и тяжелые. Арсений плетется рядом, и их висящие вдоль тела руки так близко, что почти соприкасаются костяшками пальцев. — Напишешь мне? — Я напишу тебе? — спрашивает Антон одновременно с ним, и они оба неловко смеются — смех разливается по уютной, совсем не зловещей, несмотря на темноту, тишине двора. Кроме них, здесь нет ни души: ни поздних пьяниц, ни выгуливающих собак хозяев, ни бредущих домой работяг с вечерних смен — никого, словно это место сейчас только для них. У входа в подъезд небольшое крыльцо, и Антон замирает перед ним, а Арсений поднимается на пару ступенек и лишь после оборачивается, смотрит в каком-то молчаливом ожидании. Если прислушаться, то из приоткрытого окна первого этажа слышно бормотание телевизора, но что за передача — не разобрать. — Ну, пока? — неуверенно прощается Арсений, снова покачиваясь с пятки на носок. Антон хочет его поцеловать, но почему-то стесняется, как подросток на первом свидании, даже ладони потеют. Он касается собственных пальцев, чтобы покрутить кольца, как обычно делает в минуты волнения, но колец нет: сегодня он забыл их надеть. — Хорошего вечера, — роняет он, хотя логичнее было бы пожелать спокойной ночи: дело ведь близится к полуночи. — И тебе, — кидает Арсений, но не уходит — и Антон так же стоит в судорожных попытках придумать, что бы еще сказать. — Спать ляжешь? — наконец находится он, хотя тупее вопроса придумать просто нельзя. — Угу, — кивает Арсений и оглядывается на подъездную дверь, затем возвращается взглядом к Антону. — А ты? — Тоже, наверно… — Антон оборачивается на свой байк за спиной, будто бы тот может укатить без него в темную даль. Чем дольше он тянет время, тем глупее становится их диалог, так что он разочарованно выдыхает: — Так я пойду? — Иди, — соглашается Арсений с таким же очевидным разочарованием, и Антон злится сам на себя: чего же он так тупит, когда можно просто притянуть Арсения к себе и поцеловать. Но вместо этого он, как самый настоящий идиот, поворачивается и бредет к своему байку — еще медленнее, чем шел к подъезду. Его могла бы обогнать старая больная черепаха, у которой три из четырех лап деревянные. Однако не успевает он дойти до мотоцикла, как Арсений окликает его: — Антон! — Да? — тут же реагирует Антон и не просто оборачивается, а идет обратно — причем такими огромными шагами, что на всё небольшое расстояние уходит пара секунд. — Я просто… — мнется Арсений, теребя среднюю пуговицу на полупальто. — Нет, неважно. Спокойной ночи. — Ага, спокойной ночи, — вторит Антон и наблюдает за тем, как Арсений трогательно улыбается ему и отворачивается — поднимается на одну ступеньку и кидает взгляд через плечо, словно ждет, что его остановят. У Антона сердце стучит так громко, что, кажется, звук разносится на весь двор — кто-то из соседей может подумать, что это бомба. Он сам не знает, от чего его так потряхивает — он и в школе так не волновался, даже перед первым поцелуем грудную клетку так не рвало. Слушая чужие глухие шаги, он почти уже готов опять пойти к байку, но его буквально физически тянет к Арсению — весь организм, все клетки тела разом отказываются уезжать из этого двора, пока он не попрощается нормально. Он сжимает кулаки и мысленно рявкает на себя: соберись, ну же, чего ты как этот. И он срывается с места, догоняет Арсения, когда тот заносит руку над кнопками домофона, и за плечи поворачивает к себе — в эту же секунду отпускает, смутившись этой вспышки. — Можно я… — Да, — отвечает Арсений, не дав ему договорить, и целует его сам: приподнимается на носочки и касается его губ своими. И сердце замедляет ход, и не потому что волнение проходит, а потому что время само будто бы растягивается, и это мгновение длится часами — и это самые прекрасные в мире часы. Антон обнимает Арсения за талию, притягивает к себе как можно ближе и скользит языком в его рот. Арсений отвечает не столько умело, сколько с чувством, страстью: тоже ласкается, посасывает язык, кусает за губы, руками скользит под косуху, царапается ногтями через футболку. Антон прислоняет его лопатками к двери и спускает руки на упругие ягодицы, вжимая его в свой пах — и Арсений стонет ему в рот, сам толкается бедрами, целует резче. Антона ведет от разливающегося по телу желания, кровь шумит в ушах, но глас разума перебивает этот шум и напоминает: они на улице, в жилом дворе, кто-то может пройти мимо или выйти из подъезда. Так что он аккуратно отстраняется от Арсения, напоследок нежно чмокая его в губы, и виновато поясняет: — Нас увидеть могут. — И ты нас стесняешься? — расстроенно спрашивает Арсений. — Нет, ежик, — теперь Антон уже не отказывает себе в ласковых прозвищах, — я нас не стесняюсь, я просто беспокоюсь за тебя. Ты же живешь тут, мало ли. Вдруг слухи пойдут или к тебе гопота какая-нибудь привяжется. Арсений отводит взгляд, словно всерьез раздумывает над такой перспективой, а потом кивает — видимо, раньше он о таком не думал. Хотя у него же отношений не было, ему не приходилось волноваться, что его застукают целующимся с мужиком и все почки отобьют. — А за себя ты не боишься? — Не-а, я ж поэтому так и выгляжу. Ну, не только поэтому, но это здорово помогает. — То есть? — хмурится Арсений. — Посмотри на меня. — Антон отходит на верхнюю ступеньку крыльца и раскидывает руки в стороны, позволяя рассмотреть себя: косуха, джинсы, армейские берцы, щетина пятидневной давности — цепей только не хватает. — Я не выгляжу, знаешь, «как гей», — подчеркивает он с иронией. — Не ношу шарф с перьями и не хожу в розовом, не говорю писклявым голосом, не работаю в ноготочках. Поэтому когда люди узнают про мою ориентацию, то говорят: «Ого, уважаю, геи тоже мужики». Им важна картинка, чисто обложка, я это еще подростком понял. — То есть это что-то вроде брони, получается? — Что-то вроде, — со вздохом подтверждает Антон. — Нет, мне нравится так выглядеть, нравятся цепи, кожа и всё такое. Хотя этот образ так прикипел, что я хуй знает, ходил бы так или нет, не служи он мне и защитой. Не парюсь об этом. Арсений выглядит немного расстроенным, но своими чувствами не делится: наоборот, принимает беззаботный вид и насмешливо уточняет, поправляя покосившиеся от поцелуя очки: — Может, мне тоже кожаную куртку надеть? — Только если захочешь, — смеется Антон и, на всякий случай оглянувшись по сторонам, делает к нему ровно два шага, целует в щеку. — Увидимся завтра? У меня работа, но между клиентами есть окно, на часок я точно смогу вырваться и подъехать, куда хочешь. — Да, хорошо, — счастливо улыбается ему Арсений, и Антон тоже чувствует себя абсолютно счастливым — такого с ним давно не было.