Жук жужжит

У Арсения по двести пятьдесят пять дел в день: он ходит на пары и на курсы, ведет репетиторство с несколькими учениками по разным предметам и преподает португальский взрослой группе, тренируется в зале и даже занимается танцами — в его сутках явно больше часов, чем у остальных людей. Вдобавок к этому он умудряется еще и гонять по всяким выставкам и в старые кинотеатры, где крутят нестандартное кино — и каждый раз берет Антона с собой. Порой Антону это современное искусство кажется скучным и глупым, но с Арсением всё приобретает смысл. Тот объясняет непонятное и вносит нотку веселья в безнадежно занудное, каким-то неведомым образом делает интересным то, что любого заставит заснуть. Антон сам не замечает, как ему начинают нравиться вещи, на которые он когда-то и внимания бы не обратил. Это он почему раньше такой вредный был, потому что у него мозгов не было — и Арсения. Они проводят вместе не так много времени, как хочется, потому что приходится подстраиваться под графики друг друга — но Антон наслаждается каждой секундой. Он никогда не встречал никого похожего на Арсения, и теперь мир, который прежде казался ему таким банальным и изученным вдоль и поперек, растет до необъятных размеров и наполняется новыми красками. Антон думает об этом, пока лежит на кровати и выцеловывает пальцы Арсения — другой рукой тот переписывается с учеником: договаривается о завтрашнем уроке. Ему приходится набирать текст левой рукой, поэтому выходит всё медленно, и клавиатурная вибрация раздается не чаще раза в секунду. — Щекотно, — хихикает Арсений, когда Антон трется щекой о тыльную сторону его руки. — Ты колешься как еж. — Это ты еж. А вообще… жужжит как жук, колется как еж. Арсений, ты в лесу рос? — посмеивается Антон, чмокая его в костяшку среднего пальца. Арсений откладывает телефон и поворачивается на бок, лицом к нему, широко улыбается — губы у него гладкие и очень мягкие. Еще недавно они были сухие и в трещинках, и он постоянно жаловался, что ему больно целоваться. Антон тогда доебался до Клавы с вопросом, что с этим делать, а потом в магазине косметики купил бальзамы, которые она посоветовала. Он сам честно пытался пользоваться такой вот помадой, но его хватило ровно на два дня, а Арсений привык — и теперь его губы всегда пахнут апельсином, а на вкус сладкие. — Не хочу, чтобы ты уходил, — вздыхает тот и закидывает на него ногу — Антон кладет ладонь ему на поясницу, поглаживает пальцами открывшуюся полоску кожи между футболкой и резинкой шорт. — Я бы так до вечера с тобой провалялся. — Я бы очень хотел остаться, ежик, но мне надо на работу. К тому же у тебя через час мама придет… Слушай, может, нам уже пора с ней познакомиться? Сейчас, когда Арсений пишет диплом не только себе, но и другим, он почти не выходит из дома — и поэтому Антон приезжает к нему в те моменты, когда никого из родителей в квартире нет. Из-за этого он чувствует себя подростком, причем не в хорошем смысле: если и есть плюс жить отдельно, то это как раз не отчитываться перед родителями о своих отношениях. — Блин, ну я же говорил, что пока рано. — Арсений отводит взгляд. — И я заранее знаю, что ты ей не понравишься. — Я же не приду к ней в футболке с черепами. И курить в этот день не буду, чтобы сигаретами не вонять. — Антон убирает с себя ногу Арсения и садится на кровати ровно. — Надену что-нибудь с длинным рукавом, скрою татуировки. Можешь не представлять меня как своего парня, но хотя бы как друга? А то я как преступник сюда прокрадываюсь. Они вместе уже три недели, видятся если и не каждый день, то через день точно — а Антон до сих пор не знаком с родителями Арсения. И это не было бы такой проблемой, если бы он так часто не приходил в их дом. — Так она же знает, что ты ко мне заходишь, — увиливает Арсений. — Я не вру, что один сижу, так что всё в порядке. Он перекидывает через Антона ногу и усаживается ему на колени, ласково проводит кончиком носа по шее — и Антон опять сдается. Перед Арсением у него нет никаких аргументов, особенно когда тот так нежно улыбается и вот так сидит на нем — какие уж там аргументы, когда мозг совсем перестает работать, а мысли утекают в очевидное русло. Антон проводит ладонями по голым бедрам: Арсений врал, что не носит короткие шорты — дома еще как носит. Хотя, по его же словам, это только для Антона, а в остальное время он надевает штаны, чтобы родители не увидели татуировку. Контур Трикси давно зажил, а покрас они так и не сделали, но для этого будет время в конце лета, после окончания арсеньевской учебы. А пока Антон очерчивает единорожью мордашку и медленно скользит пальцами под край шорт, гладит нежную кожу у самой кромки белья. Никакого интима у них не было, хотя каждый раз, как они целуются или просто ласкаются, у них неизменно стоит. Они оба не то чтобы отрицают это или скрывают, но и прямо не говорят. Антон не хочет давить и ждет, пока Арсений сам заведет эту тему или хотя бы предпримет какие-то однозначные действия, а не намеки и томные взгляды. — Антон, — неожиданно серьезно говорит тот, заглядывая в глаза, — я хочу поговорить кое о чем. — О чем? — Антон сразу настраивается на серьезный лад. — О нас? Тебя что-то волнует? — Ну да, — Арсений отворачивает голову — смотрит на игрушечную Трикси, которая валяется на полу, потому что на кровати для нее нет места, — это про секс. Видимо, он владеет не гипнозом, а чтением мыслей — хотя есть вероятность, что это связанные способности. Антон садится ровнее, хотя это и несколько проблематично с Арсением на коленях — тот, поняв это, слезает и усаживается рядом. И молчит. — Я слушаю, — осторожно намекает Антон после паузы, будто бы его выжидающего вида недостаточно. Он не особо волнуется, потому что нет такой проблемы, которую не решил бы серьезный разговор и немного приложенных усилий — было бы желание, как говорится. Арсений всё еще молчит, собираясь с мыслями: теребит зацепки на старом покрывале, плавает взглядом по комнате, словно что-то тут ему незнакомо. Даже Антон уже привык к одинаковым ровным стеллажам с книгами, к безупречно убранному рабочему столу с вечно открытым ноутбуком, к холодным темно-синим стенам и таким же шторам, которые больше наводят тоску, чем успокаивают. — Я как бы не очень хочу им заниматься, — произносит наконец Арсений с такой виной в тоне, как если бы признавался в чем-то очень страшном. — Ты не хочешь заниматься сексом вообще? — уточняет Антон аккуратно, и это уже кажется проблемой: хотя и не такой уж огромной. — В смысле ты, как же это называется… — он хмурится, вспоминая, — асексуал? — Блин, нет, я не про секс в глобальном смысле. И я не про всегда, может, как-нибудь потом, просто… пока не хочу так, лучше что-то попроще. Я… мне такое не заходит. — А про… подожди, ты про анал? — Арсений на это кивает, и Антон не сдерживает облегченного выдоха. — Не переживай, я к этому спокойно отношусь. Большинство геев им не занимается — ну, не каждый раз. Так, время от времени. Мороки много, так что проще обойтись отсосом или дрочкой. — Мог бы и раньше сказать, — обвиняюще бубнит Арсений и поджимает губы. — Знаешь, сколько я из-за этого парился? — Сам бы раньше сказал. — Антон чмокает его в нос. — Я не хотел на тебя давить со всей этой темой секса, вдруг ты просто не готов, мало ли. — Мне же не пятнадцать. — Да какая разница, первый секс — это первый секс. У меня в первый раз так руки тряслись, что я случайно порвал девчонке цепочку и потом лазал под диван за подвеской… С парнем еще хуже было — думал, что наблюю от нервов. И наблевал, кстати, но скорее от водки. Арсений в курсе, что Антон поначалу не определился и встречался с девушками — они об этом говорили. Антон ему объяснял, что первые отношения были вызваны скорее попытками подстроиться под общество, хотя та же Нина ему вроде как реально нравилась. Правда, уже на тот момент чувствовалось, что-то не так, а сейчас девушки его вообще не привлекают. — Хочешь, расскажу, что за спор был с татуировкой? — Арсений вытягивает ноги, складывая их на Антона — словно не хочет находиться рядом с ним без прикосновений слишком долго. Антон тоже не хочет. — Ты же знаешь, что хочу. — Еще бы, он мечтает узнать условия этого спора с тех самых пор, как услышал про него. Ему даже при первой их встрече на сеансе было пиздец как любопытно, а сейчас — в сто раз сильнее. — В общем, мне Егор сказал, — начинает Арсений, и одно упоминание Егора вызывает ревность — хотя, с другой стороны, благодаря Егору они и познакомились, — что такими темпами я останусь девственником до конца жизни. А ты же меня знаешь, я павлин самоуверенный — психанул и сказал, что нет ничего проще, чем потрахаться. — И он предложил спор? — Нет, это я предложил спор: либо я в течение недели потрахаюсь, либо сделаю любую татуировку, какую он скажет. Я не имел в виду именно сам секс, просто что-нибудь, но… — Он морщится. — Сходил в клуб, где Егор работает, там подцепил какого-то парня, и мне так противно стало… Потом с другим парнем встретился, из Тиндера. И понял, что татуировку на самом деле проще сделать. Не проще, может быть, но приятнее точно. — Дурачина, — вздыхает Антон и, сграбастав Арсения в охапку, звонко чмокает его в щеку. — И Егор такой же, придумали, блин. — Мы постоянно с ним спорили, есть и другие последствия… — туманно сообщает Арсений. — Это какие? — А вот. — Арсений принимает еще более загадочный вид, а затем снимает очки — светит своими синими глазами, по сравнению с которыми даже обои в комнате меркнут. Он явно хочет сказать что-то, кроме игривого «А вот», рядом с которым так и видится подмигивающий смайлик, но со стороны коридора неожиданно раздается звук открывания замка входной двери, а следом женский голос: — Арсений, ты дома? Ты один? Арсений буквально выпрыгивает из объятий и одергивает задравшуюся футболку, скачет полным ужаса взглядом с Антона на окно, будто хочет предложить выпрыгнуть — с первого этажа не страшно, но на окнах же решетки. — Арсений, всё нормально, — мягко говорит Антон, хотя у самого ладони в момент потеют. — Познакомлюсь с твоей мамой, ничего страшного. — Ты не… — Арсений не успевает договорить, потому что в квартире слышатся шаги, и он каменеет, словно под действием заклинания из «Гарри Поттера». Следом, через несколько секунд, звучит стук в дверь — и вдруг та сразу, без всякой паузы, открывается. — Арсений, почему ты не… — В дверях появляется женщина, которая тут же натыкается взглядом на Антона — и этот взгляд из удивленного быстро становится разочарованным. Такой досады в чужих глазах Антон не видел давно, пожалуй, даже никогда. — Здравствуйте. — Здрасьте, — брякает Антон, на автомате приглаживая волосы: они с Арсением столько валялись в кровати, что прическа наверняка похожа на птичье гнездо. — Мам, я же просил: не просто стучись, а подожди, пока я скажу «можно», мало ли, чем я тут занимаюсь… — бормочет Арсений не раздраженно, а как-то напуганно, и язык у него заплетается. — А вы, видимо, Антон, — без намека на вопросительные интонации утверждает его мама, всё так же глядя на Антона. — Да, — как можно спокойнее подтверждает тот, вставая с кровати. Как же он жалеет, что снял толстовку — а ведь у него была минута, чтобы надеть ее, придурок тормозной. Мама Арсения холодно осматривает его с ног до головы, особенно задерживаясь на руках, а затем поворачивается к Арсению — и удивленно поднимает брови. — У тебя что, наколка? — уточняет она, и Арсений тянется прикрыть ногу, но останавливается: это уже бессмысленно. — Арсений, это наколка? — Ну да, — смято подтверждает тот. Он выглядит таким выбитым из колеи, что Антону хочется обнять его и вставить обратно в эту колею, а еще чмокнуть в макушку и сказать, что всё будет хорошо, что никакой катастрофы не случилось, что все хоть раз разочаровывали родителей. Арсений бы посмеялся и сказал, что «разочаровывать» от слова «раз» и появилось. Но это Антон с высоты своего опыта в курсе, что проблемы с родителями — не конец жизни, а у Арсения мир рушится на глазах. Антон касается его плеча в молчаливом жесте поддержки и предлагает его маме: — Не хотите поговорить? Антон ожидает в ответ металлическое «Нам не о чем с вами разговаривать», но она просто кивает и уходит. Он шепчет на ухо окаменевшему Арсению: «Расслабься, всё хорошо», треплет его по плечу и выходит из комнаты, чтобы не заставлять себя ждать. На самом деле мама Арсения не кажется какой-то Снежной Королевой: она выглядит едва ли не более растерянной, чем сам Арсений, просто держится лучше. Антон заходит за ней на знакомую кухню, где они раз десять с Арсением пили чай, и мягко улыбается — старается выглядеть как можно более дружелюбным. — Пожалуйста, не делайте обо мне поспешных выводов, — просит он. — Я знаю, что выгляжу не… — Дело не в том, как вы выглядите, — резко прерывает она и уже мягче добавляет: — Прикройте, пожалуйста, дверь. Антон послушно закрывает дверь, думая о том, что у него дома такое бы не прокатило: у него и двери-то нет. Хотя к нему и мама Арсения бы не нагрянула — только теперь в голове всплывает, что зовут ее Татьяна, но отчество Антон никак не может вспомнить. — Проблема не в вашей внешности, — цокает она. — Знаете, я всегда переживала, что у Арсения мало друзей, что он почти не общается со сверстниками… И потом, когда он поступил в университет, свыклась, что он будет общаться с ребятами постарше, из своей группы. Но вы ведь не учитесь в МГИМО, правда? — Нет, — Антон качает головой: ему никогда не было стыдно за свое образование, но вот сейчас стыд накатывает, — я отучился в Воронеже. — И сколько вам лет? — Двадцать семь. Проблема в моем возрасте? — Конечно же нет, — морщится она. — Неужели вы сами не понимаете? Проблема в том, как вы влияете на Арсения. Он очень изменился в последнее время: меньше думает об учебе, отказывается обсуждать магистратуру, прогуливает курсы — говорит, что ему это не нужно. А теперь я узнаю, что у него еще и наколка. Это вы его надоумили? — Я ее и сделал, — сознается Антон, потому что не видит смысла врать. — Я тату-мастер. В татуировках нет ничего плохого, и их при желании можно свести… — добавляет он, хотя думает о ее предыдущих словах. Антон и не знал, что Арсений прогуливает курсы: тот ему не говорил. — Еще лучше: вы занимаетесь наколками, — фыркает Татьяна и отходит, опирается о кухонную тумбу, словно пытается находиться от Антона как можно дальше. — И что, это сейчас популярно? — Да, вполне. — И какие у вас цели в этой, если можно так сказать, сфере? У Антона есть всего мгновение, чтобы решить: собирается ли он врать с три короба или лучше ответить честно. Он мог бы насочинять красивую историю про то, что планирует открыть свою студию — даже сочинять бы не пришлось, достаточно взять всё из своих же фантазий. Но ему не хочется врать маме Арсения, потому что рано или поздно правда всё равно всплывет, да и начинать отношения с семьей парня с пиздежа тоже глупо. — А обязательно должны быть какие-то цели? — вздыхает он, на автомате начиная крутить кольца на пальцах. — Можно же просто жить и наслаждаться жизнью. Арсений мне правда нравится, и я хочу, чтобы он был счастлив. Насчет учебы я с ним поговорю, но… — Вы не понимаете, — говорит Татьяна так, словно Антон неразумный ребенок и этот разговор заранее обречен. — Антон, вы знаете фразу «с кем поведешься, от того и наберешься»? Я это не осуждаю, это нормально: мы перенимаем от близких поведение, привычки, установки, цели. И неужели вы хотите, чтобы Арсений стал кем-то вроде вас? Последние несколько слов она произносит без пренебрежительных интонаций, но Антон всё равно их слышит — и верит: он и раньше знал, что Арсению не ровня. — Вы же понимаете, что Арсений — уникальный мальчик, — продолжает Татьяна, — что он достоин чего-то большего, чем татуировки и поездки на мотоцикле. И чем дольше он будет смотреть на того, кому «необязательно иметь какие-то цели», тем логичнее ему будет казаться такой образ мысли. И его, не побоюсь этого слова, гений канет в Лету — а ведь он мог бы стать по-настоящему значимым человеком, мог бы спасать жизни. — Но он не хочет спасать жизни. Он хочет стать актером. — О боже, — она закатывает глаза, — и вы туда же. Как же вы не понимаете, что актерство — это совершенно не его. Чтобы учить сценарии, много ума не надо. А у него невероятный мозг, он по меньшей мере должен писать эти сценарии, а не прыгать перед камерой. К тому же туда лезут все, кому не лень, и ради чего? — Ради мечты, — выдыхает Антон, а у самого в носу свербит: не потому что грустно, а потому что правда, и он чувствует себя двоечником, которого отчитывает учительница. — «Ради мечты», — насмешливо хмыкает она, взмахивая руками. — Уж вы-то должны понимать, что мечты ни к чему не приводят. Надо не мечтать, а ставить реальные цели, и Арсений глубоко в душе это понимает. У него сейчас такой возраст, когда хочется всё бросить и бунтовать, потому что на горизонте маячит взрослая жизнь, но это пройдет. — Он ведь уже не подросток. — Но и не взрослый. Они замирают в тишине, каждый погруженный в свои мысли: Антон не знает, о чем думает Татьяна, но он сам думает лишь о том, что она права. Как бы больно ни было это всё слышать, это же правда. Арсений для него слишком хорош, тот удивительный, а Антон обычный, как стекляшка рядом с алмазом. И пусть пока стекляшка сияет ярче, в правильной среде алмаз мог бы заискрить всеми гранями. — Я не буду пытаться лезть в ваши отношения, — мрачным тоном произносит Татьяна и прямо-таки подчеркивает это «отношения»: дает понять, что поняла всё происходящее между ним и Арсением верно, — но прошу вас подумать, Антон, добра ли вы желаете Арсению. И можете ли вы дать ему то, чего он по-настоящему заслуживает. Подумайте, пока между вами всё еще не так серьезно. — Вы считаете, что мы должны расстаться? — Вам лучше знать. — Я подумаю, — обещает Антон и выходит из кухни — петли на двери надрывно скрипят, хотя раньше такого вроде бы не было. В голове туман, мысли путаются, настроение подавленное — Арсений мог бы назвать его виноградом на пути к вину. За последний месяц Антон слишком часто думал о том, что сказал или сделал бы Арсений, и уже не представляет себя без этого. Когда он возвращается в комнату, то находит Арсения сидящим на кровати и бессмысленно смотрящим в стену — заметив его, тот тут же вскакивает. — Ну? — нетерпеливо спрашивает он. — Поговорим после твоего португальского, хорошо? Я тебя подожду где-нибудь в кафе, приведу мысли в порядок. Арсений тускнеет: даже вечно светящиеся глаза будто бы чуть меркнут — а потом вдруг зажигаются снова, но уже злым огнем. — Нет уж, это хрень, — рыкает он, — давай поговорим сейчас. Я могу передать группу Тимуру, он вроде свободен сегодня. — И как часто ты перекидываешь группу на Тимура? И прогуливаешь курсы? — Какая разница? — хмурится Арсений. — Ты не представляешь, как меня всё это заебало. И это не из-за тебя, просто я уже не могу. — Иди на португальский, ладно? — просит Антон ласково. — Потом всё это обсудим, мне самому надо подумать. — Подумать над чем? — Арсений хмурится уже так сильно, что весь лоб покрывается морщинами — хочется провести по нему губами, разглаживая, успокаивая лаской. — Хочешь меня бросить? Антон мнется всего секунду и не успевает ничего ответить: Арсений рычит и вдруг толкает его к двери — не очень сильно, но достаточно, чтобы Антон пошатнулся и сделал шаг назад. — Вали, — рявкает он, — давай, думай, ведь всё такое страшное, ответственность, опять что-то делать, какие-то решения принимать. — Но… — начинает Антон, но Арсений перебивает его: — Ты всего боишься, — выплевывает он. — Сидишь в своей зоне комфорта, потому что там тепло и хорошо. Можешь считать меня ребенком и истеричкой, но это ты застрял в детстве: скрываешься за своими черепами и своей работой. А сейчас наслушался мою мать и считаешь, что бросаешь меня ради моего же блага, а не потому что трус. — Арсений… Антону хочется встряхнуть Арсения и самому рявкнуть на него, но тот на эмоциях — да и у Антона в голове каша: если бы он сам знал, что хочет сказать, было бы проще. Он не умеет соображать так быстро, как Арсений, поэтому после злобного «Иди на хуй» просто тихо говорит, что будет ждать его в «Шоколаднице» — и уходит. *** Антон выпивает три больших кружки кофе, но подозревает, что сердце в груди долбится не из-за этого. Он написал Арсению три сообщения о том, что по-прежнему сидит и ждет в «Шоколаднице», но тот не то что не ответил, а даже не прочитал. Антон успокаивает себя тем, что Арсений занят преподаванием, хотя обычно он в течение урока пару раз да отвечает: у них бывают перерывы. Слова Арсения больно колют своей правдивостью, хотя где-то под попытками убежать от самого себя Антон всё это понимал. Под завалом работы, под побегом в игры, под пивной толщей «безобидного» домашнего алкоголизма он всегда осознавал, что пытается держать жизнь на паузе, просто чтобы ничего не решать. Он делает очередной глоток кофе, хотя почти не чувствует его вкуса, и снова проверяет чат на предмет новых сообщений — но их нет, и вторых галочек рядом с отправленными не появляется. В отчаянии он начинает набирать новый текст, но вдруг входная дверь открывается, и в кафе заходит Арсений. На улице по-летнему тепло, так что он в одной толстовке — причем в толстовке Антона, которую тот забыл и даже не заметил этого. Арсению толстовка идет: немного смягчает его «ботанский» образ, хотя в сочетании с брюками, очками и наплечной сумкой выглядит немного странно. Еще и из-под ворота торчат белые уголки воротника рубашки. — Хотя бы будь оригинальным, — без всяких прелюдий холодно бросает Арсений, садясь напротив Антона, — не собираюсь слушать всякое «Ах, прости, дело не в тебе, дело во мне». Брось меня красиво. От него так и сквозит пафосом и пассивной агрессией — и теперь Антон понимает, что тот унаследовал это от матери. Не самое лучшее качество, но это первые отношения Арсения, а в первых отношениях все ведут себя по-дебильному и вечно раздувают драмы из всего подряд. Антон как-то приревновал Нину к ее же другу, а потом понял, что сам в этого друга влюблен — такая вот драма. — Арсений, я не хочу тебя бросать. — Естественно, не хочешь, — фыркает тот, беря меню и заглядывая в него — но видно, что еда его не интересует. — Тебя обстоятельства вынуждают это сделать. Какая ужасная жаль, что всё так сложилось, не правда ли? — добавляет он с сарказмом. — У меня ощущение, что это ты хочешь меня бросить. — Я? — Арсений захлопывает меню и щурится. — Не скидывай всё на меня. — Да я же ни слова не сказал о том, что хочу расстаться. — Антон понимает, что уже минуты с две держит чашку в руке, и с мерзким звяком ставит ее обратно на блюдце. — Мне просто нужно было подумать, а ты сам сделал какие-то выводы. — То, что тебе нужно было подумать, уже о многом говорит, — морщит нос Арсений, а Антон закатывает глаза: ну да, он должен был броситься Арсению в ноги и кричать, что они расстанутся только через его труп. Чей именно — не уточняется. — Уж прости, я не такой умный как ты, не могу так быстро думать. — Антон подпирает щеку рукой и с улыбкой смотрит на Арсения. — Удобно в моей толстовке? — Я хотел тебе ее отдать, но в рубашке на улице было холодно, — бубнит тот, отводя глаза — такой милый, прямо колючий ежик, который шипит и фыркает, а еще Антона с ежом сравнивал. — Знаешь, твоя мама сказала, что я тебя недостоин, и на самом деле она… — Ты же не с моей мамой встречаешься. — Ты дашь мне договорить или нет? — Антон поднимает бровь. — Я сейчас тебе маффин, — он указывает взглядом на маффин, который заказал, но так и не съел, потому что кусок в горло не лез, — в рот засуну, чтобы не перебивал. — Лучше бы ты мне что-нибудь другое в рот засунул, — ворчит Арсений и складывает руки на груди, принимая защитную позу. Антону очень хочется развить тему про засовывание чего-то в рот, тем более что от одной мысли об этом по черепной коробке начинает бегать игрушечная обезьянка, радостно звеня тарелками, однако он сосредотачивается на важном: — Твоя мама права: я действительно тебе не ровня. — Арсений явно опять хочет перебить, но Антон останавливает его жестом. — Послушай, пожалуйста. Меньше всего я хочу, чтобы ты стал таким, как я сейчас: чтобы целый день работа, а вечером пиво и тупой сериал на диване. Я даже работаю, знаешь, хорошо, но не пытаюсь прыгнуть выше головы. Не берусь за сложные заказы, эскизы стараюсь вообще не рисовать, потому что не всегда получается. В моей жизни нет смысла, Арс, и я не хочу, чтобы такое же случилось с тобой. — А можно я со своей жизнью сам разберусь? — всё-таки спрашивает Арсений, хотя Антон еще не договорил. — Почему все вокруг меня считают, что я должен стать кем-то особенным? Родители хотят сделать из меня дипломата, а, может, я буду счастлив всю жизнь играть в каком-нибудь крошечном театре или сниматься в сериале для канала «Домашний»? А потом приходить домой и пить пиво перед теликом? Достало меня оправдывать чужие ожидания. — Ты можешь делать со своей жизнью то, что считаешь нужным, но это должно быть твоим решением, а не моим влиянием, — наконец подчеркивает Антон самое важное и тянется взять Арсения за руку, но тот убирает обе руки под стол. — То, что ты старше, не означает, что мне три и что я буду повторять за мальчиком, который ест из песочницы собачьи какашки. Или не собачьи. Я не уверен, что в песочницу какают только животные. — Не сомневаюсь, что это скорее я буду есть какашки, чем ты, — усмехается Антон и ловит на себе странный взгляд женщины за соседним столиком — она так и замирает с ложкой, не дотянувшись до пирожного. Что ж, приятного ей аппетита. — Так вот, Арсений, — продолжает он, — я всё думал о том, что не хочу тянуть тебя на дно, но… — Ты же не тянка, чтобы тянуть. — Если ты еще раз меня перебьешь, я дам тебе ремня. — М-м-м, — отзывается Арсений не то игриво, не то задумчиво, не то еще как-то: он по-прежнему раздражен, поэтому разобрать его эмоции сложно. — Ты же меня ребенком считаешь, а бить детей нельзя. Впрочем, как и взрослых. — Арсений. — Ладно, извини. — Так вот, я понял, что не хочу тянуть тебя на дно. И я, если честно, до сих пор не понимаю, что ты во мне нашел, но я… Он опять не договаривает, но на этот раз не из-за Арсения, а потому что к ним совершенно неожиданно, как кошачье дерьмо в стиральной машине, подкрадывается официантка и задорно спрашивает у Арсения: — Здравствуйте, вы определились с заказом? — У вас есть что-то алкогольное? — Арсений вальяжно откидывается на спинку стула, как герой какого-нибудь боевика в замшелом баре, но выглядит это скорее смешно. — А то меня недавно бросили. — Да, конечно. — Девушка явно пытается скрыть улыбку, Антону тоже хочется ржать от этой напускной драматичности — в начале разговора он был серьезен, но сейчас не выдерживает. — Не хотите попробовать са́нгрию из нового летнего меню? — Вообще-то, сангри́ю, — поправляет Арсений со снисходительной улыбкой, — от испанского «сангре», то есть «кровь». И да, я хочу. — Вам графин или бокал? — уточняет официантка уже не так бодро. — Можно ваш паспорт? — Пока бокал, наверно, я же не граф. — Арсений лезет в свою сумку, которую так и не снял с плеча, достает паспорт в строгой черной обложке и показывает девушке. — Больше ничего не нужно, спасибо. Та мельком смотрит в паспорт, кивает и, забрав меню, уходит — Арсений провожает ее раздраженным взглядом, будто неправильным ударением девушка оскорбила не только напиток, но и его лично. — Извините его! — громко говорит Антон ей вслед и советует Арсению: — Никогда не дерзи людям, которые приносят тебе еду или напитки, это во-первых. Во-вторых, если у тебя не было любовника, то никто тебя не бросал, блин. Хотя если любовник был, то дело обретает хуевый поворот. «Потому что с хуем», — добавляет он мысленно. — Нет у меня любовника. И раз уж ты говоришь про дело, то давай ближе к нему. Что ты там говорил про дно? Кстати, заметил, что в слове «обидно» оно есть? Не думаю, что это совпадение. Антон, не выдержав, под столом по-детски пинает Арсения по щиколотке — тот подпрыгивает, ойкает и прямо становится воплощением слова «обидно», тем самым, в котором дно. — Я просто говорю, — терпеливо повторяет Антон в который раз, — что постараюсь не тянуть тебя за собой, а сам тянуться к тебе. Это всё, что я хотел сказать. — Подожди, — Арсений смотрит на него растерянно, — ты не собираешься меня бросать? — Это именно та мысль, которую я пытаюсь донести до тебя уже минут пятнадцать. Арсений непонимающе хлопает ресницами и даже крутит головой, словно под каким-нибудь столиком может прятаться пранкер с включенной камерой. Он всерьез подумал, что Антон хочет с ним расстаться, но Антон отмел эту мысль сразу же: он не отброс общества, не какой-то наркоман или последний алкаш, чтобы испортить Арсению жизнь одним своим присутствием в ней. А если когда-нибудь Арсений поймет, что ему в Антоне недостаточно ума, амбициозности или чего-то еще, то Антон всё поймет, и они расстанутся, конечно — но это точно будет не сегодня. — Сука-а-а, — стонет Арсений и закрывает лицо руками, прижимая очки к глазам, — не мог сразу сказать? Мне было так хуево, и я злился, мы даже на португальском сегодня ругательства учили, хотя по плану были звери. — Прости, ежик. Я сам был сбит с толку после разговора с твоей мамой, она же во всем права. И я понимаю ее, я бы сам был не в восторге, если бы мой ребенок встречался с каким-то хрипящим байкером в татухах. — Я с ней поругался. — Арсений убирает руки от лица, снимает очки и начинает нервно протирать их рукавом толстовки — вряд ли это хорошая идея, потому что Антон эту толстовку не стирал лет сто. — Но потом вроде как помирился. Она извинилась, сказала, что попытается уважать мое мнение… «попытается», представляешь? — вздыхает он. — Я забил на это, бесполезно с ней что-то обсуждать. — Она просто не привыкла, что ты уже взрослый, не злись на нее. Зато она хотя бы нормально относится к тому, что ты гей. — Да уж, — фыркает Арсений и щурится то ли из-за подозрительности, то ли потому что без очков ни хера не видит. — Но ты правда не собираешься со мной расставаться? Взять перерыв, поставить на паузу? Перейти на свободные отношения? Стать друзьями? — А что, ты не считаешь меня другом? — деланно удивляется Антон и смеется: — Арс, не драматизируй. Между нами всё будет по-прежнему, а я займусь своей жизнью. Ты прав, мне надо выйти из зоны комфорта, понять, куда я хочу идти дальше. Пока я тут сидел и ждал тебя, то много думал… И, знаешь, страшно пиздец, но всё реально. — Я тебе помогу со всем, с чем смогу… Хотя я ничего и не умею, но как-нибудь разберемся, — ласково произносит Арсений и расплывается в умиленной улыбке — и если бы они не сидели в людном кафе, Антон бы прямо сейчас бросился его целовать. Но это можно сделать и позже: в подъезде, когда они будут прощаться у двери. Антон впервые задумывается о том, что было бы здорово провожать Арсения не до двери, а до постели — причем их общей. Об этом рановато думать всерьез, но ведь Арсений хотел переезжать в конце лета, а в съемной однушке Антона вполне хватит места и для двоих.