Сломанные

— Виновника ищут? — игнорируя ответ Гермионы, задал свой следующий вопрос Люциус. — Я… Я не знаю. Директор просила меня еще раз ей всё подробно рассказать. Я рассказала. Но в основном студенты только сплетничают. И на вас боязливо косятся, — Гермиона остановилась в шаге от письменного стола. — Мне совершенно всё равно, кто и какие взгляды посылает в мою сторону, — с пренебрежением ответил Люциус и чуть скривился. — Для меня приоритетно только одно — виновника должны найти. — Ваша репутация и так запятнана, профессор, — Гермиона сама не заметила, как уколола его. Ненамеренно. — Поэтому усугублять ситуацию я не планирую, мисс Грейнджер. И за чужие поступки отвечать также не имею никакого желания, — Люциус посмотрел на свою незваную гостью снизу вверх. Мысленно он отметил, что Гермиона выглядела значительно лучше, чем в их предыдущую встречу в больничном крыле. — Мне не нравится, что тебя подозревают, — немного помолчав, вдруг выпалила Гермиона. — Уверена в моей невиновности? — Люциус привычно выгнул одну бровь, отчего его лицо приобрело немного насмешливый вид. — На это указывают все факты, а не мои личные предпочтения или желания, — Гермиона взглянула в холодные серые глаза. Этот взгляд был слишком… глубоким, искренне встревоженным и даже грустным. В груди что-то дёрнулось. Словно кто-то ухватился пальцами за ниточку оголенного нерва. Люциус не привык, чтобы о нем переживали. Он был слишком самодостаточным для этого. Слишком уверенным в мастерстве своей хитрости и способности удачно изворачиваться в любой ситуации. — Итак, мисс Грейнджер, — Люциус снова схватился за перо, будто ища в нем спасение и опустил глаза обратно к пергаментам. — Полагаю, завтра вы уезжаете вместе со своими друзьями домой? — Именно так, — кивнула Гермиона и сжала руки в кулаки. Он больше не смотрел на нее. Почти игнорировал, внимательно вчитываясь в ровные строчки на пергаменте. — Всего хорошего, — с безразличием добавил Малфой, не поднимая головы. Гермиона прекрасно отдавала себе отчет в том, что сейчас будет лучше просто развернуться и уйти. Захлопнуть за собой не только ту дверь, что вела в кабинет ЗОТИ, но и к их нездоровой связи. Закрыть. Запечатать. А затем в новом году всё по-настоящему начать с чистого листа. Но выдержки почему-то не хватило. Эгоистичное желание беспечно поддаться собственной потребности в Люциусе оказалось слишком огромным и непреодолимым. Обойдя письменный стол, Гермиона остановилась возле Малфоя. Ее едва разжавшаяся рука, слепо потянулась к плечу. Люциус перехватил ладонь грязнокровки прежде, чем она успела совершить задуманное. Обоим одновременно показалось, что прикосновение обожгло, почти расплавило кожу. Логичней было бы отпустить, но Малфой сжал еще крепче, почти причиняя вполне реальную физическую боль. Он отбросил перо, испачкал кляксами несколько чистых пергаментов и резко поднялся из-за стола. Люциус злился не на грязнокровку. Это было бы слишком трусливо даже для него. Он злился на себя. На свои эмоции. Желания. И нежелание отпускать девчонку. Всё проще, когда нет никаких эмоций. И куда сложней, когда видишь в карих глазах тревогу, блеск жизни, на которую почему-то совсем не наплевать. — Не нужно. Лишних. Прикосновений. — Отчеканил каждое слово Люциус, а пальцы вероломно продолжали стискивать узкую ладонь с гладкой бледной кожей. — Тогда отпусти, — прошептала Гермиона, продолжая всматриваться в холодные серые глаза. Не отпустил. Притянул ближе. Настолько близко, что ощутил тепло неровного дыхания и тонкий жасминовый аромат волос. Он дурманил. Щекотал носоглотку. Просачивался в поры и почти кружил голову. Люциус вдруг злорадно улыбнулся. — Что тебя так смешит? — чуть нахмурилась Гермиона. — Если бы все вокруг знали, что я с тобой делаю, а ты — со мной, моментально отпала всякая нужда в беспочвенных обвинениях. Я более чем лоялен к тебе, — Люциус склонился и не удержался, целуя призывно приоткрытые розовые губы. От желания и ощущения влажной теплоты внутренности сжимало тугим узлом, а в висках с удвоенной силой начала пульсировать кровь. Она снова была в его руках. Тёплая, податливая. Живая. Его. Будь способен на иную эмоциональность, Гермиона непременно заметила в его взгляде облегчение и немое признание в том, что Люциус волновался. Это было слишком человечно с его стороны. Слишком не про Люциуса Малфоя. Поэтому всё это он переживал исключительно в себе. Где-то аномально глубоко. Недоступно. Аристократическое воспитание и служение Тёмному лорду наложили серьезный отпечаток на эмоциональную восприимчивость Малфоя. — Дверь, — тяжело дыша, прошептала Гермиона, по привычке прижимаясь к Люциусу всем телом. Короткий взмах палочки запер входную дверь. Грань между «правильным» и «неправильным» почти расплылась. Пальцы Гермионы прикоснулись к прохладному шелку ленты, аккуратно потянули за ее конец. Платиновые ровные волосы бесшумно рассыпались по плечам. Рука упрямо спрятала ленту в заднем кармане джинсов. — Ненавижу твою магловскую одежду, — вдруг зло процедил сквозь зубы Люциус, а затем снова поцеловал, ядом растворяясь в этом поцелуе. — Твои шелковые платки и броши тоже не вызывают во мне восторга, — не осталась в долгу Гермиона. Хотелось прикусить этот острый грязнокровный язык. Но Люциус сдержался. Сегодня они не владели временем. А в ближайшем будущем его и вовсе пока что не предвидится. Это было слишком личное, слишком интимное прощание. Не двух заклятых врагов, которые априори не могли быть вместе. А уже двух любовников. Магловская одежда действительно нервировала Люциуса. Своей непрактичностью, уродливостью и почти невозможностью немедленно избавиться от нее. Но когда это всё же случилось, он ощутил, что его рассудок плавится. Малфой уже далеко не в первый раз видел Гермиону обнаженной. Но впервые по-настоящему захотел ее рассмотреть, изучить тактильно. Стройная. Тонкая. Женственная. Возбуждение отдавалось болью. Вынуждало снова и снова злиться на самого себя. Сбросив дорогую мантию прямо на пол, он вжал Гермиону в ближайшую от стола стену. Вжал грудью, очерчивая губами линию худых плеч и спускаясь к лопаткам, возвращаясь к шее. Он не мог видеть сейчас эти карие глаза. Не мог позволить этому взгляду проникнуть в его душу и посеять хаос там, где и так было неспокойно. Гермиона судорожно кусала костяшки собственных пальцев, чтобы сдержать стоны. Голова кружилась. Сердце зашлось в сумасшедшем ритме. Люциус целиком окружил ее собой, вжал в каменную стену и вошел так быстро, что стало больно. Приятно больно. Гермиона хотела ее чувствовать. Снова и снова. Бесконечно. Она уже не могла себе представить, что позволит какому-то другому мужчине делать всё это с ней. Люциус обхватил одной рукой ее шею. Вжал хрупкое податливое тело в свою грудь, вынося приговор обоим. С каждым резким толчком. С каждым новым укусом, поцелуем. Он тяжело и шумно дышал сквозь стиснутые зубы. Светлые пряди волос прилипли к взмокшему горячему лбу. Люциус продолжал безостановочно брать, жадно забирать то, что могло быть лишь его. Ничье больше. И от этого садистского желания сжимало лёгкие. В предпоследний момент он не сдержался, вышел и развернул Гермиону к себе лицом. Ее щёки горели розовым. Твёрдые горошины сосков искушали прикоснуться к ним. Губами. Зубами. Языком. Эта девчонка никогда не отличалась яркой, запоминающейся красотой. Но это не имело никакого значения, когда в затылке ломило, а в кончиках пальцев кололось желание сжать и не отпускать. Обхватив губами твёрдый сосок, он услышал тихий сдавленный стон Гермионы. Она обвила одну ногу вокруг его талии и запустила тонкие аккуратные пальцы в мягкие платиновые волосы. Притянула ближе. Доверчиво вверяя себя в руки Малфоя. Рассудок мутился от осознания, что он обладал ею. Она хотела, чтобы он обладал. Глаза в глаза. Медленное и глубокое проникновение. Чтобы ощутить сполна. Чтобы забыться. Затеряться. Запомнить. Гермиона обхватила Люциуса за плечи, чувствуя, как снова становится цельной. Он поцеловал. Несдержанно. Почти кусая. Люциус практически был полностью одет. Несколько расстёгнутых пуговиц на воротнике и манжетах. Он был облачен в черный. Словно какой-то демон, что распял перед собой провинившуюся ведьму. Когда всё закончилось, не хотелось уходить. Никто из них двоих не сказал об этом вслух. Нежелание витало в воздухе. Затягивало спираль. Демонстрируя то, что всё между ними выходило из-под контроля. — Останешься в замке? Или… отправишься к себе на праздники? — аккуратно спросила Гермиона, пригладив ладонями непослушные растрёпанные волосы. — К себе, — коротко ответил Люциус и спрятав руки за спиной, рассматривал в окне лениво кружащие по воздуху снежники. Спросить о главном не хватало смелости. А что именно было главным? О чем спрашивать? И нужно ли это было? — Мне пора, — еще тише добавила Гермиона, вдруг ощутив себя до невозможности нелепой. Люциус медленно повернулся к ней лицом и в привычной манере чуть вздёрнул подбородок. Но без высокомерия. Сейчас оно было неуместным. — Иди, — без тени каких-либо эмоций ответил он. — Но запомни, — добавил Люциус, когда Гермиона уже собралась повернуться в сторону дверей. — Никто тебя и пальцем не должен коснуться, — в голосе почти прорезалась угроза. — Особенно твой мистер Палмер. Гермиона уже по привычке хотела парировать и твердо заявить, что Себастьян не ее. Но остановила себя. Хотелось задеть Люциуса. Кажется, она перенимала его привычки слишком быстро. — Спокойно ночи, мистер Малфой, — она развернулась на каблуках и вышла из кабинета. Впереди Гермиону ожидали встреча с родителями и сотни миль, что разделят ее и Люциуса на ближайшие две недели.