Сломанные

Чуть нахмурившись, Люциус опустил голову, рассматривая съежившуюся фигуру грязнокровки. Нет, она не плакала. Не всхлипывала. Просто стояла неподвижно, прижимаясь к нему лбом. Блеф отсутствовал. Люциус видел, что Гермионе по-настоящему плохо. Это не приступ юношеской блажи. Это что-то серьезное и глубоко застрявшее. Ему так хотелось наплевать. Поднять со дна своей души весь яд и выплеснуть его на эту девчонку. Искупать ее в нем так, чтобы она упала мертвой к его ногам. Но Люциус не мог и слова выдавить. Его руки так и остались сомкнутыми за спиной. Пальцы намертво впились в кожу в последней упрямой попытке не разжаться и не коснуться затылка грязнокровки. — Проходи, — тихо произнес Люциус и немного отклонился назад, чтобы урвать для себя хоть немного расстояния. Но на самом деле хотелось сделать всё как раз наоборот. Но если первую близость можно было счесть за внезапный неконтролируемый порыв, то вторая, потенциальная… Здесь уже веяло желанием и осознанным выбором. Люциус Малфой осознанно захотел грязнокровку? Это было даже мысленно странно произносить. Гермиона выпрямилась и аккуратно выдохнула застрявший в горле глоток воздуха. Прислушиваясь к своим ощущениям, она с горечью осознала, что поступила правильно. Совесть чувствовала себя спокойно. Шрам не ныл. В голове медленно закружилась спасительная пустота, скрывая под собой всякий страх. Люциус усилил огонь в камине, и основная комната тут же послушно приняла щедрый отблеск мягкого нераздражающего света. Гермиона медленно осмотрелась по сторонам и отметила про себя, что здесь стало как-то уютней. Появились новые ковры и тяжелые бархатные шторы, что плотно занавешивали окна. На столике неподалеку от камина лежала стопка книг. Гермиона опустилась в кожаное кресло и сложила ладони на коленях. Что ей следовало сказать? И надо было ли вообще что-то говорить? Может, затронуть тему их близости? Гермиона поджала губы. Нет. Здесь нечего было обсуждать. — Бренди не предложу, — Люциус позволил себе одну крошечную холодную ухмылку. — Воды было бы достаточно, — пробормотала Гермиона, чувствуя, что в горле пересохло. Когда она только переступила порог временного жилища Люциуса, здесь витала совершенно другая атмосфера. Теперь же… Будто что-то изменилось. Гермиона решила, что дело в огне, что ярко плясал в камине. Люциус молча протянул кубок, наполненный водой. Гермиона приняла его и обхватила двумя руками. — Итак, — Малфой вальяжно опустился в соседнее кресло и вытянул ноги. Взгляд сосредоточился на грязнокровке и это было… так правильно и естественно. Будто Люциус смотрел не на Гермиону, а, например, на Нарциссу. Словно это являлось само собой разумеющимся — открытый зрительный контакт. Люциус сам себе горько усмехнулся. Он никогда в жизни не мог подумать, что сможет испытывать к одному и тому же существу одновременно и ненависть, и сильное притяжение. — Дружеской жилетки оказалось недостаточно? — Малфой выгнул одну бровь и ощутил, как внутри него разливается тёплый спасительный яд. — Я к ней и не обращалась, — Гермиона глотнула немного воды и на выдохе подняла взгляд, чтобы встретиться с серыми сосредоточенными исключительно на ней, глазами. В груди что-то словно оборвалось. Какая-то до жути важная струна. Прежде Гермиона не встречала вот такого взгляда. Он мог принадлежать исключительно Люциусу Малфою. Холодный и жалящий. Прямой и сковывающий. Тяжелый и пронизывающий. Такой, от которого в сердце будто сотня микроскопических иголочек вонзилась. — Может быть, тебе необходим целитель? — серьезным тоном спросил Люциус, сомкнув пальцы перед собой в «пирамидку». Локти расслабленно покоились на широких кожаных подлокотниках. — Это не физическое, — Гермиона качнула головой и снова посмотрела на дно своего кубка. — Это мы уже выяснили. Еще днем, — немного раздраженно произнес Люциус. — Ты еще не оправилась после произошедшего? Гермиона не нашла в себе сил ответить, поэтому снова отрицательно качнула головой. — Ну и что именно тебя тревожит? — собранность в баритоне Люциуса немного воодушевляла. Правда, всё еще не было понятно, почему он проявляет участие? Почему сидит здесь и так внимательно рассматривает? Почему бросил лишь один крошечный «укол» и остановился на этом? — Жизнь просто поделилась на «до» и «после», — немного помолчав, ответила Гермиона. — Это вполне очевидные последствия. Но… Все, кого я знаю, уже понемногу начали оживать, идти вперед. А я… Рон был прав, — Гермиона почувствовала, что в переносице начало немного щипать — слёзы. — Я ничего не потеряла, но почему-то дольше всех не могу прийти в себя. — Ну и почему ты слушаешь этого недоумка? — без тени какой-либо иронии или насмешки спросил Люциуса. — Ты чувствуешь то, что ты чувствуешь. И откуда ему знать, что именно должно с тобой происходить, а что — нет? — в голосе возникла слабая нотка злости. — Меня кошмары мучают, — продолжила Гермиона, снова взглянув на Люциуса. — В них я вижу Беллатрису. Позже в них появился ты, — она сделала еще глоток воды. Люциус сидел неподвижно. Напряжение внутри него начало давить на рёбра и поднимать сердце к самой глотке. — Иногда мне снится, что я умираю там… на полу… поместья. Иногда просто пытаюсь убежать. А иногда приходиться сражаться, и я вижу, как все, кого люблю — умирают. А потом я просыпаюсь с криком и… Это такой невероятный страх. Мне некому о нем рассказать. Вернее, есть. И я знаю, меня выслушают и поддержат, но… — Всё равно не поймут? — подхватил Люциус. Гермиона кивнула. Между ними повисла тишина. Она не была неудобной или напряженной. Что-то сгущалось в пространстве. Сердце учащало свой ритм. Постепенно становилось жарче. Карие глаза неотрывно смотрели в серые. Пламя в камине всё еще потрескивало. Гермиона не могла влюбиться. Это она знала абсолютно точно. Ею двигали эгоизм и инстинкты. Люциус был убежден, что его верный спутник в этой странной болезненной ненавистной истории с грязнокровкой — эгоизм. Объемный, чистый и жестокий. — Каждый справляется с призраками прошлого так, как может, — Люциус поднялся с кресла и подошел к камину, спрятав руки за спиной. Гермиона посмотрела на его резкий профиль, коснулась взглядом пряди волос, обрамляющей одну сторону лица. Вдруг захотелось ее убрать за спину. Вообще захотелось прикоснуться к платиновым волосам. Просто так. Провести по ним ладонью. Аккуратно. — Уверяю тебя, что твоим друзьям тоже нелегко. И как бы мне не хотелось это признавать, но вы все не слабаки. И самое лучшее лекарство — это не целебное зелье. А, пожалуй, время, — медленно и вдумчиво проговорил Люциус, загипнотизировано всматриваясь в огонь. — А ты? — прошептала Гермиона. — А что я? — Люциус часто заморгал и перевел на Гермиону вопросительный взгляд. — Твое лучшее лекарство тоже время? Он ухмыльнулся. Почти так, как и всегда. Только вот в глазах не было видно привычного холодного высокомерия. — Хотелось бы, чтобы это было именно так, — Люциус повернулся спиной к камину. — Разве время в твоем случае способно тебя излечить? Способно помочь примириться с новыми порядками? Способно заставить поверить в то, что маглорожденные волшебники ничем не хуже чистокровных? — Гермиона не пыталась задеть. Она просто задавала резонные вопросы. — Я работаю над этим, — Люциус крепко сжал руки в кулаки. Схватить бы эту грязнокровку за загривок и… что? Прикусить бы ее острый смелый язык. Гермиона отставила кубок и инстинктивно накрыла ладонью предплечье со шрамом. — Хочешь, я избавлю тебя от него? — Люциус напряжено посмотрел на тонкие пальцы, что беспощадно комкали рукав мантии и свитера. — Нет, — тут же ответила Гермиона. — Я и сама могу избавиться от шрама, но это ведь ничего не изменит. Избавлюсь, когда всё в моей жизни упорядочится. — Разумно, — задумчиво ответил Люциус и сам едва сдержался, чтобы не потянуться к своей Метке. — Мне пора, — Гермиона слишком резко поднялась на ноги и спрятала руки в карманах мантии. — Вряд ли я был полезен настолько, насколько ты могла понадеяться, — Люциус в привычной манере чуть запрокинул голову, рассматривая Гермиону как бы с высока. — Этой беседы оказалось вполне достаточно, — Гермиона вздёрнула подбородок. Она не хотела уходить отсюда. Совсем. Но и оставаться не имело смысла. Она это отчётливо понимала. Потому что в противном случае всё ощутимо усложнится. А ей и без того хватало неразрешенных проблем. Люциус немигающим взглядом смотрел на Гермиону. Он почти успокоился, но почему-то вдруг подумал про Палмера. Подумал о том, что следующий раз, когда грязнокровке может стать вот так же плохо, она пойдет к нему. И этот молодой паршивец заберет ее в свои объятия. Возможно даже поцелует. А если желание окажется почти неконтролируемым, то… Люциус плотно сжал зубы, ощущая, что злость черной воронкой засасывает остатки гордости и всегда таких нерушимых принципов. Одна близость могла здорово сойти за ошибку. Банальную и легкомысленную ошибку. Но вторая… Плевать. Чувство эгоизма и собственничества выбили остатки здравого смысла. А был ли он когда-то по-настоящему здравым? — Спокойной ночи, — пробормотала Гермиона и направилась к дверям. Люциус не позволил уйти. Он перегородил путь в два широких шага и не спрашивая ничего, обхватил лицо Гермионы двумя руками. Ему хотелось поцеловать. Глубоко. Чтобы забыться. Это как бренди или огненный виски. Только не пьянеешь, а просто летишь куда-то в бездну. Она ответила. Почти сразу. Будто только и ждала этого. Маленькая, коварная ведьма. Его ведьма. Гермиона не удержалась и позволила себе зарыться пальцами в густые светлые волосы Люциуса. Они оказались такими невероятно мягкими и гладкими. Сердце в грудной клетке будто увеличилось в сотню раз. У обоих. Это снова напоминало какой-то болезненный глубокий срыв. Но теперь он казался каким-то осознанным. Гермиона упрямо привстала на носочки, доверчиво прижавшись всем телом к Люциусу. Она сама шла к нему в руки, сама хотела быть в них закована. Люциус почувствовал какую-то абсолютно новую форму власти. Над этой грязнокровкой. Но большего ему и не хотелось. Будет достаточно лишь ее. — Я тебя не пущу, — прошептал Люциус, угрожающе-утверждающе. — Моя ведьма. Рассудок плавился. Дыхание становилось тяжелым и опаляющим. Гермиона и не хотела никуда уходить. Ей нужно было это. Их поцелуи. Взаимное притяжение, которое сложно было не замечать, приправленное взаимной ненавистью. Не полной, а лишь какой-то ее частью. Люциус ступил назад, еще раз и еще, увлекая за собой Гермиону. Его язык тонул в тепле ее рта. Зубы ласкали горячие губы. Руки опустились к шее. Как же ему хотелось сильней сжать ее. На несколько секунд. Чтобы перекрыть кислород. Показать черту, а затем отвести от нее как можно дальше. Люциус опустился на диван. Гермиона села к нему на колени, продолжая отчаянно целовать того, кого не следовало. Его яд уже был в ней. Он струился по ее венам, становясь частью ее тела и сознания. Но это уже не имело никакого значения. Выбор был сделан. Мантия с тихим шелестом опустилась на пол. Ткань свитера чуть затрещала, когда Люциус в нетерпении снял его с Гермионы и небрежно выбросил куда-то за спинку дивана. Запретность и опасность этой нездоровой неправильной связи будоражила. Она охватывала слишком огромный участок их жизни. Гермиона лишь на секунду разорвала поцелуй, всматриваясь в расширенные черные зрачки, обрамленные сталью серого пигмента. Люциус хотел ее. Она это чувствовала всем своим нутром. И это была ответная жажда. — Мне нравится твой яд, — зачем-то прошептала Гермиона и снова доверчиво приникла губами к губам Люциуса. Ему нравилось отсутствие нелепых фраз между ними и налёта неуместного романтического флера. Они оба понимали правила их опасной игры. Между ними есть лишь яд, эгоизм и желание. Иррациональное, но глубокое. Люциус выпрямился, поддерживая Гермиону за поясницу. Грязнокровка целовалась уже гораздо смелей. Ее губы скользнули по его подбородку и коснулись отметки Азкабана. Он вздрогнул, словно в него послали Непростительное. Странный импульс несуществующей боли, что пустила по венам и нервам ток наслаждения. Гермиона подобралась слишком близко. Они оба даже не до конца успели раздеться. Казалось, что терять время на одежду было крайней степенью неразумного расточительства. Люциус хотел лишь одного — оказаться в своей грязнокровке. А Гермиона почти сходила с ума от отчаяния, настолько непреодолимо сильно желала этой близости. Опустив одну ладонь на горячую порозовевшую щеку Гермионы, Люциус плавно насадил девчонку на себя. Она впилась пальцами в его твёрдые плечи и тихо застонала. Он поймал губами ее стон. По телу пробежала крупная дрожь. Люциус шумно дышал сквозь крепко стиснутые зубы. Он прижался лбом ко лбу Гермионы и несколько секунд оставался неподвижен. Хотелось продлить этот неуловимый момент насыщения. — Люц… — Молчи, — прошипел Люциус и стиснул горло Гермионы. — Прошу тебя. Он медленно начал двигаться в ней и под плотно сомкнутыми веками загорелись искры. Ему было хорошо. Настолько, что хотелось просто взвыть. Гермиона запрокинула голову, полностью открывая свою уязвимость. Люциус взглянул на нее и стиснул шею еще крепче. Грязнокровка не сопротивлялась. Ее бедра ответно качнулись. Это произошло инстинктивно, будто ее тело уже полностью подчинилось его. Тьма, разбавленная светом пламени, бесновалась. Окутывала плечи, руки… сознание. Люциус разжал пальцы и обхватил Гермиону двумя руками, продолжая глубоко и беспощадно вторгаться в нее. Он приносил боль. Нужную боль. Освобождающую. Гермиона ощущала себя цельной. Она беззастенчиво позволяла ядовитым губам Люциуса целовать, кусать ее шею. Он не щадил. Ни секунды. Его укусы жалили. Жалили настолько, что на ресницах дрожали слёзы. Гермиона принимала всё это, подсознательно понимая, что иначе между ними быть никак не может. — Как же я тебя ненавижу, грязнокровка, — прошептал ей на ухо Люциус. — Но хочу. — Это… Это взаимно, — захлёбываясь воздухом, прошептала Гермиона и почувствовала, что на ее губах растянулась улыбка. Люциус сжал ее волосы на затылке в кулак. Глубже… резче. Еще и еще… Дольше. Он хрипло выдохнул и почувствовал, как полностью испачкал собой Гермиону. Жилка на шее бешено пульсировала, грудная клетка сходила с ума от частого и быстрого дыхания. Люциус до боли в пальцах сжал спину Гермионы, опустив лоб на ее худое плечо. Она медленно проглотила слюну, всё еще не веря, что она в руках Люциуса. Тяжело дыша, Гермиона позволила себе снова зарыться пальцами в мягкие платиновые волосы. Казалось, что она готова вот так просидеть еще очень и очень долго. — Если тебе так нравится мой яд, — прошептал Люциус, не поднимая головы. — Я тебя утоплю в нем. — Может, хотя бы он убьет все мои кошмары? — Гермиона сонно улыбнулась, ловя себя на мысли, что совершенно не боится угроз Люциуса Малфоя.