Сломанные

Знакомое ощущение слабости. Гермиона чувствовала, как оно медленной густой лавой растекается по ее венам, забиваясь в самые крошечные капилляры. Она не ожидала его здесь увидеть. Где угодно, но уж точно не здесь. Хотя в окружении белого, начищенного до раздражающего блеска мрамора, Люциус выглядел поразительно естественно. Золотые краны, украшенные самоцветами… Густая пена… Аромат морской свежести, что давно уже с неровными глубокими вдохами проник в лёгкие… Да, этот волшебник здесь смотрелся вполне гармонично. Он молча наблюдал за Гермионой. Ни разу не моргнув, Люциус смотрел на нее тяжелым взглядом. Смотрел, пока выбирался из воды. Смотрел, пока надевал черный длинный халат. Змеиные контуры сопровождали каждую деталь его гардероба, как бы лишний раз напоминая о сущности своего хозяина. Гермиона ощущала, как тьма внутри нее, разбуженная этим волшебником, взвилась и охотно потянулась к своему хозяину. Ей это категорически не понравилось. Она не отказывалась от своих поступков и слабостей. Но повторять всё это вновь, не хотела. Не хотела раскалывать свою жизнь надвое, чтобы ночью купаться в темноте комнат и жалящих поцелуях Люциуса. А днем подло лгать друзьям и делать вид, что всё в полном порядке. Не этого для себя хотела Гермиона. И раскрошить такое болезненное желание и притяжение нужно было прямо сейчас. — Это ванная для старост, — заявила она и крепче сжала свои сменные вещи. — Один мой визит не изменит этого факта, — Люциус продолжал взглядом пожирать контуры губ Гермионы и линию ее аккуратного подбородка. Он не воспринимал эту девчонку, как нечто важное и особенное в его жизни. Эмоции уже поутихли. Холодный расчетливый рассудок встал на свои крепкие позиции. Люциуса здорово успокаивала мысль о том, что Гермиона для него не больше, чем извращенная форма лекарства. Объект, который помогает избавиться от излишка пьяных, горьких и тяжелых эмоций. Почему именно она стала его лекарством, он не знал. Да это и не было важным. Главное — эффект. С ним проще. И, кажется, сон улучшился. Гермиона проглотила слюну и перевела взгляд на воду. Она уходила. Пена рассеивалась. Тьма в душе всё еще вилась и хотела получить такое же мощное освобождение, каким оно было совсем недавно. Гермиона запретила себе всякое малодушие. Это было просто испытанием. Она ненавидела Люциуса. И эта ненависть сыграла с ней… с ними злую шутку. Страх перед прошлым наполовину рассеялся. Потому что Люциус теперь в глазах Гермионы не выглядел одним из бездушных элементов кошмара. Он обрел вполне человеческие, обычные очертания. Не этого ли Гермиона хотела, когда возвращалась в Хогвартс? Освобождения от ужасов прошлого. Именно так всё и было. И какая разница, каким именно путем она добилась желаемого результата? Гермиона уже не была ребенком. Война научила смотреть на многие ситуации здраво. Никаких истерик. Или обвинений. Это было пустое. А ее мысли слишком личными. Несмотря на то, что и Гермиона, и Люциус придерживались практически схожей точки зрения, что-то всё равно выбивалось из такого четкого и верного убеждения. В обширной ванной комнате всё еще было душно. И дело не в горячей воде, что практически ускользнула в водосток. Взгляд холодных серых глаз продолжал скользить, вбирать контуры хрупкой женственной фигуры. Гермиона ощущала, как ее сердце ошалело бьется в груди, подталкивая к щекам опаляющий румянец. Хотелось прикоснуться. Одержимо. Аномально. Сильно. Болезненно. Она так отчаянно хотела прикоснуться к Люциусу и провести пальцами по его влажным прядям платиновых волос. Это было что-то такое инстинктивное, не подчиняющееся голосу разума. Будто две полные противоположности и в самом деле имели особенную силу притягиваться, несмотря ни на что. Гермиона расценила свое желание, как вызов. Самой себе. Сдержится, значит, еще не всё потеряно. Люциус шагнул вперед. Плавно и бесшумно. В густом аромате морской свежести, он хотел уловить лишь один… другой. Жасминовый. Но его не было. И это внезапно так разозлило. Он ненавидел Гермиону, потому что она была лекарством, способным развить в нем зависимость. Ненавидел так же одержимо и сильно, как и хотел. В его глазах она перестала быть просто девчонкой. Она стала полностью его. Его молодой и крайне неопытной женщиной. Он всегда был собственником. Это распространялось на всё, что окружало Люциуса. И Гермиона теперь тоже была его собственностью. И его выводила из равновесия одна лишь мысль, что эта аксиома может внезапно нарушиться. — Освободите помещение, — подчеркнуто вежливо произнесла Гермиона, ощутив, что ее голос прозвучал, как у примерной покладистой ученицы. Тонкие губы Люциуса изогнулись в едва заметной холодно-ликующей улыбке. Гермиона вела себя достойно. Почти. Только вот кончики пальцев подрагивали, и грудная клетка учащенно вздымалась. Это был не страх. Люциус знал, как выглядит страх. Знал, как выглядит ненависть. Как выглядит желание. Хотелось опустить одну свою ладонь на эту тонкую бледную шею. Ему бы хватило всего лишь одной ладони, чтобы придушить. Даже палочка не понадобится. В затылке застучало: «Убей, убей, убей». И это было вполне логичное для Люциуса напутствие. Грязнокровкам не место подле него и уж тем более, в его постели. Сделать бы то, что он всегда считал правильным решением и пусть всё горит огнем. Но он не мог. Кончики пальцев коснулись шеи. И только. Взгляд остановился на бешено пульсирующей жилке, под нежной бледной кожей. Во рту пересохло. Всегда такой сдержанный, холодный и отстраненный Люциус кипел от желания. Вязкого, тёмного, лишенного контроля и здравого смысла. Он был непоколебимо уверен, что после Азкабана и падения Тёмного Лорда в нем не осталось ничего живого. Люциус вырос в семье строгих порядков и бесконечной внешней сдержанности. Это было чем-то таким родным и естественным. Поэтому нынешнее состояние его и влекло, и злило, и даже чуточку пугало. — Ничего не изменилось, — прошептала Гермиона, завороженно рассматривая обнаженное горло Люциуса, что всегда скрыто под изысканным шейным платком. Рассматривала яремную впадину и выглядывающие из-под ворота халата, ключицы. — Трусиха, — с наслаждением протянул Люциус, хотя и сам редко отличался храбростью. Большие карие глаза впились в его. Он едва не задохнулся от того ярко застывшего возмущения и презрения. Знакомая ненависть отсутствовала. Люциус упивался и тем, что ему было всё еще доступно. — Освободите помещение, — снова повторила Гермиона, скрываясь за этими дежурными, безопасными словами. Если скажет что-то другое или как-то иначе посмотрит, то… снова поддастся иллюзиям. Гермиона этого не хотела. С точки зрения, рассудка. Иначе всё живое, что в ней осталось, погибнет во тьме и выжигающем притяжении. Люциус ничего не ответил. Он выпрямился, отошел в сторону и через секунду покинул ванную. Выдох у обоих оказался глубоким и рваным.

***

— Спасибо тебе, Гермиона! — Себастьян не сдержался и обнял ее. Аккуратно и опустив ладони на лопатки. — За что? — Гермиона немного растерялась. Она с Джинни во вторник после Истории магии решила выйти во двор и понежиться под последними солнечными лучами, которые уже совсем не грели. Небо заволокли тяжелые серые тучи, предвещающие либо дождь, либо снег. Себастьян возник так внезапно, что Гермиона даже опешила. Ее голова была полна мыслей, что касались будущей самостоятельной работы по травологии. — За помощь, — Себастьян выразительно посмотрел на Гермиону и закинул на плечо длинный конец желто-черного шарфа. — У нас же вчера была контрольная по ЗОТИ. Сегодня вот буквально пять минут назад узнал результат. — И? Что поставили? — Гермиона ощутила в себе искренний сильный импульс поскорее узнать ответ. — «Выше ожидаемого», — гордо ответил Себастьян. — Это всё благодаря тебе, Гермиона. Я боялся, что и «удовлетворительно» не получу. А тут, — он глубоко вздохнул и еще шире улыбнулся. Джинни стояла чуть в сторонке и прятала свою улыбку в складках шарфа. — Я рада, Себастьян. Ты отличный, ученик. Заслуженная оценка, — Гермиона сжала ремешок своей сумки и расправила плечи. — Знаешь, — Себастьян пнул маленький камешек носком ботинка. — Я хотел бы тебя пригласить на будущих выходных вместе прогуляться в Хогсмид. — Парень взглянул на Джинни. — Можешь взять и свою подругу. И друзей. — Нет-нет, — тут же отозвалась Джинни. — У меня эти выходные будут очень загружены. И у Гарри тоже. Прости. Может, в следующий раз, ладно? Гермиона сразу поняла, почему Джинни поспешила отказаться. Подруга не хотела мешать и надеялась, что эта прогулка станет для Гермионы с Себастьяном стартовой точкой. — Хорошо, — выдохнув маленькое облачко пара, согласилась Гермиона. — Я не против. — Отлично! — Себастьян запустил одну руку в карман мантии и вытянул еще один бумажный бутон жасмина. — Это тебе. К концу года соберем целый букет. Гермиона аккуратно взяла еще один маленький подарок. Этот жасмин был чуть побольше, но всё так же красиво сделанный. — Спасибо, — Гермиона улыбнулась. — Прости, мне уже пора бежать. Встретимся попозже? — Да, конечно. Себастьян на прощание не удержался и еще раз обнял Гермиону. Она вдруг уловила слабый укол раздражения, потому что для одной небольшой встречи оказалось слишком много близкого тактильного контакта. Но Гермионе решила, что было бы слишком грубо, оттолкнуть парня. Тем более, что он ничего плохого ей не сделал. — Так-так, — Джинни хитро прищурилась, а затем игриво улыбнулась. — Я что-то пропустила? — она покосилась в сторону, удаляющегося с друзьями Себастьяна. — Нет, ничего, — Гермиона рассматривала на раскрытой ладони жасмин. — Пока он был в больничном крыле, я с ним позанималась. Вчера мы пересеклись в Большом зале. — Да он к тебе неравнодушен, это же очевидно, — Джинни хихикнула. — Знаешь, пусть Рон и мой брат, но… С Себастьяном вы отлично вместе смотритесь. Ну мне так кажется. Гермиона аккуратно спрятала подарок в кармашек сумки и потуже затянула на шее шарф. Ей нечего было ответить Джинни. Гермиона не могла ни согласиться, ни опровергнуть. Не хотелось никуда торопиться, пусть лучше всё развивается так, как должно быть. — Идем в замок, солнце всё равно уже скрылось за тучами, — Джинни взяла подругу под руку. Люциус так ярко и отчетливо представил себе, как медленно и мучительно ломает каждый позвонок Палмера. Он даже слышал глухой треск лопающихся косточек. Взгляд таких же тёмно-серых, как и непогожее ноябрьское небо глаз, случайно зацепился за обнимающуюся во дворе парочку. Это была не случайность. Люциус так же точно мог определить силуэт Гермионы, как и она его. Малфой застыл посреди галереи, наблюдая за тошнотворной приторно-сладкой сценой. Руки Палмера на ее лопатках. Его взгляд на ее лице. И такая опасная близость в один шаг. Он смеется. Она смеется. Искренне. Пальцы в перчатке инстинктивно сжались на набалдашнике трости. Из глубин души поднялась вязкая и удушливая волна ненависти и кристально-чистой злости. Люциус ненавидел этого молодого грязнокровного отпрыска. Ненавидел и Гермиону, которая ощущала себя так легко и непринужденно в его компании. Грязь тянулась к грязи… Но на самом деле причина крылась не в Палмере и не в грязной крови. Люциус злился, потому что кто-то посторонний трогал его собственность. Злился, потому что не мог с привычным прежним равнодушием относиться ко всему, что происходило вокруг Гермионы. Малфой мог поклясться всем, что имел — он никогда не испытывал настолько отравляющее чувство, какое в нем вдруг поселилось. Была злость. Была ненависть. Показывалась неприязнь об руку с брезгливостью. Было презрение. Но то, что сейчас выжигало грудную клетку, оплетая горло, не имело ничего общего со всем вышеперечисленным. Оно было другим. Люциус пошагал вперед, плотно сомкнув губы. Ни одна женщина, а уж тем более грязнокровка никогда не получит над ним ни крупицы власти. Ему плевать на то, где и с кем мисс Грейнджер проводит время. Уизли… Палмер… Да кто угодно, ему наплевать. Только вот клокочущая ревность всё равно крошила рёбра, будто насмехаясь над жалкими попытками Малфоя вернуть себе прежнюю сдержанность и отстраненность. Эта девка ничего не должна значить. Она и не значила. Почти. Когда-то. Теперь хотелось, чтобы ее большие карие глаза всегда неотрывно смотрели лишь в одни. Серые. Холодные. Жестокие.