Дорнийская жена

- Слышал, пред твои очи явился сам Хармен Уллер, - Манфри вновь налил себе вина, хотя и, к чести его следовало сказать – уже преизрядно разбавленного водой, одной рукой небрежно развязывая свой парадный кушак. Бриенна сидела, аккуратно сложив ладони на коленях, на низкой кушетке в изголовье его кровати. Она никогда не бывала в святая святых – в личной опочивальне принца, и, возможно, следовало бы ей тому изумиться – ведь он совершал с ней соития, уже и не раз. Но случилось так, как случилось. В этом, быть может, тоже состоял какой-то из его хитрых умыслов. Теперь Бриенна невольно вертела головой, изумляясь тому, как можно найти в этом дворце комнату еще более богато отделанную, еще более парадную и пышную, чем все виденные ею прежде. Дорниец, и плоть от плоти своей страны, принц Манфри имел самую откровенную тягу к золоту, бирюзе, резным узорам, жемчугу и нефриту, и к бархатным подушкам и пологам, и к вытканным из шелковых нитей коврам. А еще – к выточенным из цельных кусков драгоценного камня фигурам мужчин и женщин, которые сплетались в самых откровенных позах. Шеренги этих любовников, вырезанных с большим тщанием и прихотливостью, украшали собой маленькие альковы в стенах. В окна, открывавшиеся прямо в сад, светила персиковая луна, такая огромная и яркая, что могла бы поспорить с многочисленными масляными светильниками вокруг. На креслах были разбросаны книги, многие из них с закладками или раскрытые, заложенные перьями. Повсюду слуги расставили винные кувшины, фруктовые вазы и подносы с медовыми пирожками и всякой снедью. Постель была завалена розами: по сути, и состояла из одного только слоя срезанных бутонов, прикрытого несколькими покрывалами. От запаха у Бриенны болела голова и ныло сердце. В такой концентрации розы пахли масляно, липко и горкло. Этот жирный аромат любого мог бы вогнать в жестокую меланхолию – кроме дорнийца, решила она. Манфри, как и прежде, выглядел счастливым, расслабленным, совершенно всем и всеми довольным. - Подходил засвидетельствовать свое почтение, - как можно равнодушнее отозвалась она. – Да еще наплел каких-то длинных комплиментов. - Гм? А вот ко мне не явился. Рыскал позади, прятался за спинами гостей. Трус. - Быть может, в самом деле, лорд Уллер страшится вас. Вы дали к тому повод. - Разве я не был прав? Бриенна повернула голову к окну, вглядываясь в пятна на луне, похожие на лик какого-то надменного, изумленно-сердитого человека. - Разумеется, вы поступили верно, ваше высочество. - Что еще он там болтал? Склонял тебя призвать сюда войска Короны? На мою голову насадить тут порядки Старков? Или поставить во главе маленького беса Ланнистера? С него станется. Старик, говорят, выжил из ума от горя и унижений. - Унижений? Манфри поставил кубок на стол и подошел к ней, с нежной насмешкой глядя сверху вниз: - Может, я и не приводил к его замку дракона и не обращал пустынный песок в стекло, однако и у меня, простого смертного, никакого не Таргариена - есть средства и возможности сломить сопротивление. К тому же, у меня есть вот это, - Манфри дотронулся кончиком пальца до своего виска. – И, если вдруг где-то мне не хватает жестокости, твердости, так я применяю ум. Я не хочу тебе в деталях расписывать, что мои воины сделали с ним после того, как убили Ульвика. Остановимся на том, что старик принес клятву верности и склонил свою плешивую голову, с тех пор и боится меня, как огня. Бриенна вздрогнула, он это заметил. Рассмеялся, почти с нежностью: - Ну, милая моя Бриенна, он в самом деле заслужил все свои страдания. Его дочь вероломно, жестоко убила моего брата, а ее поганые выродки казнили моего племянника. Усмирение Адова Холма - самое малое, что я мог сделать для отмщения. Гадюк следует держать на расстоянии вытянутой руки, накрепко пережав им глотки. Яд, который станет при том капать с их языков, можно обратить себе на пользу. Доран был слишком мягок, чтобы это понимать, а Оберин – слишком влюблен в подлую тварь, слишком честен и открыт. В конечном итоге на плечи Манфри легла обязанность устранить зло. Я мог бы ожесточить свое сердце, однако выбрал рассудок и терпение. Но… милосердие, прощение? Этими средствами от них ничего не добиться. Она заморгала, не зная, что отвечать – следует ли тотчас с подобострастием согласиться? Или сделать вид, что сказанное само собой разумеется? Манфри коснулся ее подбородка, заставив поднять голову: - Я знаю, что тебе тяжело так рассуждать, что, несмотря на твои попытки навредить мне, ты схожа с моими братьями. Ты, глубоко в сердце, хранишь наивное благородство, доброту и жалость. Прошу, только не трать их на недостойных, вроде Уллера. - Не стану, - тихо пообещала она. Манфри рассмеялся и вдруг легко, грациозно, опустился перед ней на колени. Он прижал щеку к ее бедру и тихо вздохнул. - Дотронься, - попросил он, почти кротко. – Положи свою руку на мою голову. Я ужасно, ужасно, ужасно устал, любовь моя. Кажется, я шел куда-то так долго, так мучительно. И, найдя то, что искал, я счастлив – но и самым досадным образом утомлен. Бриенна послушалась. Она положила руку на его жесткие, темные кудри и провела дрожащими пальцами по этим густым, кольцами свитым, прядям. Когда пальцы соскользнули в неловком движении на его скулу, он поймал ее ладонь и поцеловал. - Ты измучила меня за эти дни, ты же и… воскресила. Есть люди, которые приводят меня в ярость, в исступление. Или женщины, которые возбуждают самое жгучее желание. Но ты… ты умеешь внушать спокойствие и умиротворенность. Признаюсь, не сразу это в тебе распознал. Ты особенная. Ты другая. Другая… Есть женщины куда красивее тебя – и, определенно, почти все женщины на этом свете искуснее тебя в любых ласках… - Например, дочь Рокатана? Манфри хмыкнул, когда она не успела прикусить язык. Он сел, выпрямившись и прищурился, вглядываясь в ее лицо: - Ты что же, ревнуешь, глупышка? В лицо Бриенне ударила кровь – а мысли ее заполнились такой протестующей яростью, что она едва ли могла все это скрыть от него. Манфри по-своему истолковал замешательство. - Бриенна, тебе ни к чему опасаться других женщин. Или мужчин. Ни к чему подозревать меня, да и ни к чему сомневаться, даже если подозрения станут правдой и я действительно покрою каждого дорнийца и дорнийку во всех наших землях. Я клянусь в этом, прошу запомнить навсегда. Никто не сравнится с тобой – с тем, как сильно я тебя ценю и на сколь многое ради тебя готов. Никто, ты слышишь меня? Никто не равен тебе… Он схватил обе ее руки и принялся целовать ее пальцы, продолжая бормотать какие-то, почти бессвязные, уверения в любви и восхищении. Бриенне стало тошно от этой картины. Если бы он кричал на нее, покрывал плевками или осыпал непристойностями, если бы он бил ее или заталкивал член ей в рот – и то не было бы так противно, подумала она. Манфри оставался в неведении относительно этой ее внутренней дрожи. Он оставил в покое ее руки и, подняв ее юбки, поцеловал колени, заставил слегка развести ноги и покрывал поцелуями, легкими, невесомыми и щекочущими, кожу на внутренней стороне бедер. В конце концов, он оторвался от нее, со вздохом нетерпеливого сожаления пробормотав: - Да, Семеро мне в свидетели, я бы все отдал, чтобы так продолжалось, но… И поднялся на ноги. Он начал стаскивать камзол. Звенели камешки, которыми был расшит его красивый, тяжелый наряд. Вокруг светильников кружили ночные мотыльки. Бриенна сидела, не шевелясь, плотно сведя колени. Он обернулся к ней, оставшись в рубахе и бриджах: - Что? Ты замешкалась. Что-то не так? Бриенна поднялась и отошла от него, уставившись за окно. - Мне нужна помощь, - сказала она, когда стало понятно, что Манфри ждет от нее объяснения. - О, - произнес он растерянно. – О, прости. Конечно. Постой. Он докончил свое раздевание, Бриенна испуганно посмотрела через плечо – он подошел к ней совершенно обнаженный. Ей не хотелось всматриваться, она съежилась и уставилась перед собой, когда он коснулся ее плеча. Вино так действовало, или он вправду устал за вечер – было трудно судить – но Манфри двигался медленно и осторожно. Обычное его глумливое нетерпение куда-то пропало. Словно бы совершенно иной человек, подумала она с отвращением. Сколько же у тебя лиц? Сколько у тебя лиц, и помнишь ли ты, какое истинно? Даже люди из Браавоса, решила она, даже они были честнее, надевая и снимая мертвые лица, и все же оставаясь собой, воинами, убийцами, наемниками - чем этот человек, который и сам уже не знал, какая из масок прирастет к его красивой физиономии в следующий миг. Или: какие сладкие, угрожающие, отвратительные или торжественные слова сорвутся с его губ? И вдруг ей открылось все в такой потрясающей ясности: из-под этих праведных слов и улыбок, из-под его ярости, влюбленности, веселья и мудрости – на нее взглянула сама пустота. Совершенная, абсолютная, и такая же ко всему равнодушная, как взор мертвяка. Мольбы, страх или боль – не трогали Манфри не потому, что он ожесточил против них свое сердце. Они попросту не задевали пустоту: дело было в том, что она, эта звенящая бесконечная тьма, ничего не знала, ничего не боялась, ничего не хотела - и ни о чем никогда не заботилась. Ее пронзил даже не страх, а какое-то помертвение перед столь грандиозным и всепоглощающим, всесильным бездушием. Была за ним отвратительная правота, правота некоей силы, которая встает над всеми ответными страстями. Рыдай, смейся, умоляй, кричи, влюбись в него в ответ – бездушие поглотит все движения духа. Так смерть имеет неумолимую власть над любой - самой отчаянной, грешной и над самой чистой, невинной - жизнью. Она заставила себя остановить эти мысли. От них Бриенна в самом деле, в самом телесном смысле, цепенела. …Вот так новость, женщина: Манфри Мартелл бездушен. Да ты быстра, будто лань, в своих догадках! Вообще-то, следовало давно все понять, произнес вдруг в ее голове тот самый, насмешливо-уверенный голос. Уж прости, что медлительна, как и всегда. Уж прости, что пыталась до самого последнего момента понять его, счесть за человека - и оправдать. Оправдать? Да, она пыталась найти ему хоть какое-то объяснение, которое бы не касалось этой безумной, пугающей тьмы у него внутри. Она боялась себе в том признаться, потому что тогда, помимо прочего, это означало бы омерзительную в своей ясности вещь: ты, Бриенна Тарт умудрилась отдаться живому мертвецу. Голоса в ее голове смешались и сделались ее собственными мыслями. Джейме внутри нее всегда был ею самой, не кем-то извне, и даже не настоящим Джейме. Он был, возможно, частью ее души, или частицей ее сердца, той самой, в которой она предпочитала хранить собственные циничность и здравый ум, насмешливость и грубую откровенность перед самой собой. Она вздрогнула, когда ее размышления прервались прикосновениями к ее обнаженной спине. Манфри, с нежностью, от которой Бриенну мутило, поцеловав ее шею и лопатки, аккуратно развязал ленты. Лиф соскользнул по плечам. Подав ей руку, с забавной – для совершенно голого мужчины со вздыбленным членом – галантностью, он помог ей выбраться из платья. Бриенна скользнула мимо него и, подхватив приготовленную для нее сорочку, быстро сунула голову в прорезь. Эту смехотворную вещицу вручила ей сама септа Марилла, ее сумрачная наперсница, отвратительная в своей прокисшей праведности надзирательница - и единственная собеседница в последние дни. - Словно бы понадобятся такие приличия? – воинственно изумилась Бриенна. - Всегда и во всем надобны приличия, - огрызнулась старуха. Она скорчила недовольную физиономию, когда Бриенна едва не разразилась озлобленным, отчаянным хохотом ей в лицо. - Даже в Дорне? – не унималась она. - Ты не в перинном доме, - накинулась на нее Марилла, и Бриенна невольно отступила, присмирев. – И веди себя соответствующе, ежели не желаешь, чтобы с тобой обращались, как с потаскухой из перинного квартала. Или желаешь? Так разуй глаза, у принца уже есть, с кем блудить, твоя помощь ему в этом не требуется! Солнечное Копье заполонили пустынные бродяги и их распутные дочери… - Я счастлива, что моя септа не добралась до сего дня и до проклятого Дорна, - пробормотала Бриенна. – Вы несете точь-в-точь такую же пресную, грязную и оскорбительную чушь, что и она. Вас тому специально учат? Вас двоих, таких глупо-напыщенных, я бы не вынесла. - Меня уж как-нибудь перетерпишь. Это МНЕ будет поручено убедиться, что ты понесла. Это Я возглашу радостную весть и тем укажу, когда надо будет окончить твои случки, слышишь меня? Тогда он от тебя отстанет на долгие девять лун. Так что склони голову и подумай-ка, отчего это септе Марилле хочется, чтобы ты ее хоть немного уважала. Бриенна, наконец, прикусила язык. - Когда он будет входить в тебя, постарайся хоть немного порадоваться. Или же попросту напусти на себя радостный вид. Вздыхай, извивайся, делай все, чтобы ему стало ясно, что ты довольна. - Почему? - А как думаешь, почему? – уперев руки в свои тощие бока, старуха закатила глаза. – Чтобы он побыстрее закончил, безмозглая ты тетеря. Потом лежи как можно дольше, положи под зад подушки и ни в коем случае не соскакивай с постели и не беги, чтобы омыть себя. Слышишь? Бриенна, задрожав, сжала зубы. Ей показалось, она почти услышала их скрип. - Чем быстрее он совершит свое дело, чем быстрее сможешь зачать, тем быстрее ты избавишься от необходимости под ним лежать ночь за ночью. Я обещаю, я дам ему наставления, скажу, что, вот, мол, отныне тебя трогать нельзя, мол, опасно это, ребенку повредит, и остальное в том же роде, и он отстанет. Обещаю. Обещаю тебе. Смягчившись, Бриенна закивала. В конце концов, какой бы ненавистью к ней старуха не пылала, а в деле избавления ее от притязаний Манфри септе пока не было равных. Конечно, она не всегда могла похвастаться успехами… Но больше никто мне не поможет, подумала Бриенна. Уллер наговорил себе на петлю – но в первую ночь толку от тех обещаний нет никакого. Возможно, пройдет еще немало времени, прежде чем он все подготовит, и его пустынные гадюки решатся ужалить. До того момента Бриенне и впрямь следует уповать лишь на собственную стойкость, да вот на эту дурацкую помощь старой святоши. Снабжая ее новыми увещеваниями, откровенными и тошнотворными, септа повела Бриенну по коридорам. Принц Манфри пожелал провести медовые луны в уединении своих вилл, отчего – Бриенна толком не знала. Может, и правда подозревал, что в столичной суете до нее доберутся подобные лорду Уллеру и начнут вливать ей в уши свой яд. Так что пришлось ей, в сопровождении солдат и самого Манфри, вернуться под ненавистные своды. Служанки отерли ее кожу, запыленную по пути обратно, в Водные Сады, смоченным в ароматных маслах шелком. Здесь ее приготовили к первой ночи, даже дали какое-то бодрящее питье, от которого внизу живота у нее стало тепло и мягко. А затем втолкнули в эту роскошную спальню и захлопнули двери. Принц уже ожидал ее, сидел, заливая нетерпение вином, и, когда она появилась, поднялся навстречу с приветливой ухмылкой. Вспоминая все это, она одергивала на себе отделанную кружевом, длинную полупрозрачную сорочку. Наконец, повернулась к Манфри. - Иди ко мне, - он раскрыл объятие. Бриенна попятилась. Он хохотнул: - Боги, это ведь выдумка старой ведьмы? Что за нелепые тряпки? Они что же, опасались, будто твои синяки меня оттолкнут? Судорожно вцепившись в ворот сорочки, Бриенна переминалась с ноги на ногу. - Нет. Не думаю, - наконец, проговорила она, коченея от собственной дерзости и от того, как она никогда, никогда, Седьмое Пекло, никогда не могла удержать язык за зубами, - Не думаю, что хоть кто-то здесь уповает на ваше милосердие, мой лорд. Здесь полно подхалимов и лицемеров, но откровенных глупцов не так уж много осталось, подумала она с ледяным отвращением. Он наклонил голову к плечу и выпятил губы, с видом обиженного ребенка. - Вот и я так решил. Но, видимо, таковы приличия. «Приличия». Так она тебе сказала? Мы должны проявить себя с наилучшей стороны перед ее богами. - И вашими. Разве нет? - У меня нет бога, кроме меня, - самодовольно осклабился он. – Остальные пускай дожидаются своей очереди. Иногда даю аудиенцию. Прошу или приказываю им. Есть и в божественном своя польза. Но мне не нужно разрешение септона, Матери, Девы, Кузнеца или Воина, чтобы засунуть свой член туда, куда мне хочется. Мне НИЧЬЕ разрешение не требуется. И не верю, что кому-то вообще таковое нужно. Манфри шагнул к ней, обхватил за плечи и поцеловал под ухом, обдав запахом вина и пряностей. - Ты можешь носить хоть рубище из крапивы, хоть латы, хоть полынный плащ, хоть золотые оковы, хоть шелка, хоть бархат, хоть звериную шкуру. Я все равно найду способ, - рука его скользнула по бедру Бриенны, собирая подол в комок и задирая его, - тебя оприходовать. Не воображай, что эти несчастные кружевные доспехи тебя защитят. Он с силой толкнул ее на постель. Бриенна потеряла равновесие и упала спиной, но затем, поднявшись на локтях, начала отползать к изголовью. Манфри скользнул к ней, встав на колени. Запах розовых бутонов был так ошеломителен и вызывал такую дурноту, что Бриенна закрыла рукой свои рот и нос. Он отбросил ее ладонь в сторону. - Не прячься от меня, молю. Посмотри. Посмотри на меня. Это все принадлежит тебе. Она запрокинула лицо и уставилась наверх, смотрела со всем тщанием на белые полотнища расшитого полога над этой гигантской кроватью. Где-то в садах заиграла музыка, зазвенели бутылки, бокалы, послышался пьяный смех – люди все еще праздновали свадьбу, уже кто во что горазд. Видимо, разрешено было гулять до самого утра. - Раздвинь ноги, - приказал Манфри нетерпеливо. – Разведи колени, шире. Подними это дурацкое одеяние. Выше. Выше! Бриенна было послушалась, но, едва он двинулся вперед, наклонив голову, точно хищная птица перед нападением – она свела колени, выпихнув его, и опять отпрянула. Макушка ее почти уперлась в мягкое, обшитое парчой, изголовье. - Пожалуйста. Дайте минуту. Я не… Не готова. - Послушай-ка меня внимательно, леди Мартелл, - процедил он сквозь зубы. – Я мог устроить эту ночь самым развратным и самым позорным для тебя образом. Мог пригнать сюда шлюх всех полов, чтобы они возбудили тебя, ласкали тебя и лизали, и, в конечном итоге, откупорили тебя, как бутылку борского вина, чтобы они держали тебя, пока я стану в тебя входить. Это было бы весело, в конце-то концов. Но я отчего-то решил, что буду с тобой обходителен и нежен, что отныне буду тебя уважать. Стану говорить с тобой, стану уверять тебя в своей любви, попробую растопить твое сердце, неблагодарная ты дрянь… Ночь зачатия не должна перемежаться оргией, как бы кто о тебе не думал здесь, как бы за спиной твоей не шептались – «ланнистерская потаскушка». Да чтоб тебя! Я хотел сделать тебе приятно и быть с тобой настолько учтивым, чтобы ты открылась мне и желала меня, чтобы мы слились в нечто единое, образовали новый союз так, как положено высокородному лорду и благородной леди. Но опять, вместо благодарности, ты кривишься и дуешься, ты даже не пытаешься мне помочь. Ты слушаешь? - Мой лорд, всего лишь прошу… - Всего лишь просишь остановиться, словно бы я насильник какой, или животное, которое тебе и тронуть противно, а? - Нет, нет, простите, - она всхлипнула. – Я просто прошу дать мне время. Я не совсем была готова, я… - Да мне наплевать, - рассердился он, отталкивая ее колено в сторону. – Тебя и этому Ланнистер не учил? Ноги-то раздвинуть могла, верно? Перед ним ведь раздвигала? Перестань. Что там? К чему тебе быть готовой? Что опять за капризы и сложности? Он заметил, как перекосилось ее лицо: - Перестань, хватит, хватит. Смотри на меня, когда я говорю. Бриенна! Смотри мне в лицо и разведи эти колени, наконец. Я не желаю брать тебя силой. - Тогда дайте минуту, - опять взмолилась она. – Всего минуту. Пожалуйста, не делайте мне… Нет! Не надо, не надо так, не надо… Манфри раздраженно фыркнул и сунул пальцы между ее ног. Он попытался втолкнуть сразу два, выругался от безуспешной попытки – и опять пропихнул глубже, насухо, причиняя ей боль. Бриенна сжала колени, оттолкнула его ладонь от себя, тихо вскрикнув. - Подумай об одноруком. Представь, как он тебя поимел. Ласкай себя. Мне нет никакого дела, как ты это исправишь! Используй слюну, свои слезы, что угодно, - рявкнул он, теряя терпение, а с ним и всякую видимость любезности. – Раскрой свою щель, увлажни ее, покажи мне, наконец, хоть раз в жизни, как ты умеешь слушаться. Ты обязана. Слышишь? Ты слышишь?! Ты моя жена. Она отвернулась от него, сдерживая рыдание и тошноту. Под ее головой оказалась мягкая, как пух, шелковистая подушка. Волосы ее рассыпались от этой возни, шпильки и украшения раскатились по простыням. - Бриенна! Я не намерен тебя всю ночь убалтывать, как девственницу на конюшне. Что Ланнистеру было в радость, мне вовсе не нужно… да и недосуг. Манфри дотянулся и легонько ударил ее по щеке. Тогда, желая избежать еще и побоев, совершенно опустошенная, сгорая от унижения, Бриенна зажмурилась и покорно исполнила то, что он просил. Послышались его шумные, глубокие вздохи, а внутренней стороны бедра Бриенны коснулась чужая, горячая и сухая, на контрасте казавшаяся отчего-то очень грубой, кожа. Он встал меж ее ног на коленях, выпрямив спину и тихо посмеиваясь. - Хорошо. Смотри на меня, - прикрикнул он, впрочем, уже довольно добродушно. – Бриенна, свет моих очей. Открой глаза. Доверься мне. Ведь ты жена мне, ты теперь мо… Бриенне, открывшей в этот момент глаза, чтобы не злить его, показалось, что тени от пламени светильников качнулись и затанцевали, и на миг стали гуще, чернее. Она даже решила, что порыв сквозняка пригасил некоторые из масляных ламп. Сквозняк поднял тонкий муслин над кроватью, звякнул металл, совсем тихонько – скорее, клацнул с необъяснимой деликатностью – и воздух, тяжелый от жары, набрякший от розового аромата, стал свежим и быстрым. Валирийская сталь прошила его плоской безупречной дугой. Миг - или долю мига - на нее все еще смотрели сверху вниз черные, пылающие глаза. Затем они изумленно распахнулись, точно Манфри узрел нечто невероятное. Что-то тяжелое упало на подушки рядом с ее лицом. Что-то тяжелое, и… Она не успела додумать и эту мысль. Она попросту зажмурилась, уже ничего не понимая, а вернее сказать, отчаянно не желая понимать, обманчиво полагаясь на собственное, длящееся, неведение. Лицо ее тотчас залило горячим и липким, словно плеснули из ведра. По векам и по шее, по волосам, груди, по поднятым в последний момент рукам – заструилась темная, густая, пахнущая металлом, жидкость. Это кровь, печально подумала она, слушая, как кровь шипит, выплескиваясь откуда-то, с тихим шелестом покрывая постель принца Манфри. Ее стало так много, что розы, казалось, тонули в ней, и Бриенна очутилась, за секунды, в каком-то омерзительном бассейне из крови и несчастных, измятых цветов. Она разлепила залитые кровью глаза: над ней все еще высилось тело ее супруга, однако, теперь вместо головы у него бил темно-алый фонтан. К ужасу ее, она заметила, что, меж ее разведенных ног, все еще вздымался, победительно и непокорно, длинный и темный член, обезглавленное тело все еще как будто продолжало жить этим желанием. Даже рука оставалась сжимающей основание проклятого органа. Бриенна по прежней своей привычке, вновь зачаровано уставилась на кольца, унизывающие руку Манфри, они тускло блестели в лучах луны и в пламени светильников. И прошло не более секунды, показавшиеся ей отчего-то вечностью: кровавый поток остановился, напоследок обиженно курлыкнув, а смуглые пальцы разжались, бессильно соскользнули в темноту. Следующее, что она помнила – как тело над ней накренилось, обмякло разом: а чьи-то руки подхватили ее под мышки и выдернули в сторону, стаскивая с постели. Она слышала, как ее мокрые ноги шлепают и оскальзываются по мраморному полу. Крепкая ладонь легла на ее губы, кто-то прижался к ее спине - и знакомый, но неузнаваемый, голос зашептал, отчаянной скороговоркой: - Тихо. Тише, леди Бриенна, все хорошо, пожалуйста, только не кричите, не шумите, ничего не бойтесь, ладно? Это Террен и сир Джейме Ланнистер, только мы, всего лишь мы двое… Не надо, не надо, на надо кричать. Все хорошо, все хорошо, все хорошо, и уже все окончено, все кончилось, он больше не тронет вас, ш-ш-ш, тише, тише, тише. Она закивала, ни о чем не думая, лишь желая, чтобы ее отпустили, и Террен осторожно убрал руку с ее лица. Но он все еще держал ее за плечи, справедливо полагая, что отпускать ее – пока, во всяком случае - никак нельзя. Бриенна, безвольно вытаращившись, не в силах даже отвернуться, смотрела, как Джейме Ланнистер стоит возле кровати, обнажив покрытый дорнийской кровью Вдовий Плач. Она невольно отметила, что Джейме, левша, и, о, всегда бывший столь острого ума, зашел справа – так, чтобы, имея с врагом одно направление взгляда, без прицела и без замаха, следовательно, и без лишнего шума, провести лезвием вровень с изголовьем кровати. Он стоял неподвижно, расслабленно, слегка наклонив голову к плечу, совершенно бесстрастно взирая на отрубленную голову Мартелла. Голова эта жутко и странно темнела теперь на мокром шелке, среди луж крови. Рот Манфри так и остался приоткрыт в произнесенном – и последнем - полуслове. Белела полоска зубов. Кудри его вымокли в алом, несколько прядей кольцами приклеились ко лбу. Обезглавленное тело, с какой-то неохотной паузой, с тихим шумом, повалилось навзничь: туда, где мгновения назад лежала Бриенна. Тогда ноги у Бриенны подкосились. Террен удержал ее под мышками. Он потащил ее подальше от кровати, она открывала и закрывала рот в немом крике – или шепоте – или вздохе, который никак не могла сделать. Колени ее запутались в окровавленном подоле сорочки. Джейме посмотрел на нее с каким-то болезненным сожалением, почти сморщившись, словно ему было мерзко все: она сама, и эта комната, и его жертва, и он сам себе был противен. Затем повернулся к мертвецу и сказал, негромко и бесстрастно, безжалостно: - Брак не консумирован, ублюдок. Она тебе не жена.