Дорнийская жена

Она стояла перед ростовым зеркалом, ожидая дальнейших указаний. Маковое молоко в ее крови еще плескалось, но ужасающая ее саму бесчувственность начала со временем проходить. Причиной была проста: она отказывалась от половины того, что в нее в эти дни пытались влить. Им приходилось призывать на помощь стражу, самых здоровенных парней: держать ее руки и прижимать к постели, чтобы заставить ее выпить остальное. Она плевалась, давилась, кашляла и сжимала зубы. Мейстер сдался первым. Следом вступилась за нее вечно всем недовольная септа Марилла. - Если вы желаете, мой лорд, чтобы она не упала с лошади, потеряв сознание, прямо посреди вашего торжественного проезда, так послушаете меня, - шипела она, и Манфри сдался, отступил, хотя и напоследок, в сердцах, швырнул в старуху винным кувшином. Он и сам, вероятно, понимал, что нельзя Бриенну слишком уж обескровить: хватало и того, что, из-за отравы, она отказывалась от еды и теперь едва могла устоять на ногах. Принц Манфри был недоволен ее видом, а потому начал проявлять к ней неожиданную мягкость. Уговаривал поесть, поил теплым вином и вишневым соком с пряностями, присылал ей сладости, драгоценности и книги. И он даже не тревожил ее больше своими домогательствами. Даже разрешил ей прогуливаться в маленьком внутреннем саду, где высилось несколько пиний и журчал холодный фонтанчик, вокруг которого скользили в темной воде золотые рыбки. Бриенна воспринимала эту перемену в его настроении как скверный знак, предчувствие очередной его омерзительной выходки; но все же так жить, пусть и взаперти, ей стало легче и проще. Она была бы даже благодарна ему, если бы не говорила себе каждое утро: не смей забывать ничего из того, что он с тобой сделал и еще сотворит. Не смей, ты слышишь меня? Не смей. Этим утром она проснулась, чувствуя прилив бодрости и ясности, так давно переставших ей быть знакомыми. Окна были настежь растворены, впуская в комнату нежный и чистый рассвет. И, хотя во дворах бряцали мечами согнанные сюда солдаты, она подумала: но, по крайней мере, я больше не заперта от мира. В утреннее питье ей все же подмешали маковое зелье: она научилась это понимать по приступу беззаботного веселья, который тотчас являлся. После завтрака ей позволили принять ванну, вымыли и уложили волосы, скрепив их золотыми солнцами и тоненькими серебряными змейками. Затем явились помощницы портного и лорд Гарденер. Было внесено это огромное, отполированное лучшими мастерами, зеркало, которое теперь отражало унылый, настороженный взгляд пленницы. - Ну же, - сказал Гарденер, оглядывая ее. Бриенна стояла, закутанная в шелковое полотнище, босиком, не опуская перед ним головы. – Развеселитесь, леди Бриенна. Это счастливейший день для всех нас. Он подал ей кубок, заполненный розовым вином. Бриенна взяла и осторожно, мелкими глотками отпила. - Счастливейший, - эхом повторила она. – В самом деле? - Вы считаете иначе? – удивился скопец. - Нет, я совершенно согласна. Счастье, что я дожила до сего дня, правда? Он фыркнул и налил себе вина. - Впереди у вас еще немало светлых дней, а ваши несчастья со временем забудутся, уверяю вас. Вы станете смотреть на них как на… неудачное приключение по пути к своему истинному предназначению. - Ах, вот как. - Займемся вашим платьем, миледи? – он с великолепным самообладанием пропустил ее едкую реплику мимо ушей. - В первый день, как я сюда прибыла, вы так же стояли напротив меня, - сказала она вдруг. – И так же ничуть не смущались. А я-то полагала, женский пол не должен вызывать в вас столь живой интерес. Глупая Бриенна. - Я уже все видел, - беспечно заметил Гарденер. – Нам больше нечего скрывать, верно? Мы открыты и доверяем друг другу. И потом… в самом деле, «женский пол»? Я бы скорее сказал, в вашем случае - лошадиные стати. Она только хмыкнула: - Уверены вы, что желаете видеть дальнейшее? Он вяло и нетерпеливо пошевелил рукой, до смешного повторяя жест своего сюзерена. Бриенна, без предупреждений, развязала узел на своей груди, полотнище шелка упало к ногам. Помощница-белошвейка, которая крутилась вокруг платяного манекена, ахнула и тотчас замолчала, прижав руку ко рту. Гарденер поднял брови, но ничего больше не сказал. Бриенна перевела бестрепетный взгляд на зеркало. Живот ее, и бедра, и спина, как она полагала, да и ягодицы – являли собой единый синяк без малейшего участка светлой кожи. Черное, чернильного оттенка пятно, в котором кое-где переливались алые, пурпурные и синие оттенки. - Прекраснейший из моих дней, - сказала Бриенна, глядя на эти разводы в зеркале. – Пожалуй, и в самом деле есть в этом… какое-то чудо. Даже лошадей так не разукрашивают, возвращаясь к вашим очаровательным сравнениям, мой лорд. Гарденер прогнал белошвейку, что-то недовольно бормоча сквозь зубы. - Если желаете мне это ставить в укор, не трудитесь, - сказал он, усевшись в кресле позади нее и все же избегая смотреть на Бриенну. – Вы сами стали причиной всех своих бед. - Да, - кротко сказала Бриенна. – Да, это мне уже сообщили, милорд. Пришла септа Марилла, и, ворча и понукая, помогла Бриенне надеть платье. Тяжелые юбки были из бело-золотой парчи, расшитой всеми гербами Дорна, сплетенными в единый узор при помощи цветов, травинок и фруктовых ветвей. Лиф, как обычно в здешних краях, представлял собой две тонкие тряпицы белого бархата, связанные на спине несколькими золотыми лентами. Бриенна повернулась к зеркалу. С неохотой она призналась себе: если бы не печаль и страх, владевшие ее сердцем, она сочла бы этот наряд прекрасным. Прекрасным… Дорнийцы расстарались, вышив все эти гербы, пионовые лепестки и оливковые ветви, положив между нитей драгоценные камни, которые сверкали яркими, чистыми цветами: алые рубины, розовые гранаты, сливовые аметисты, бирюза, жемчуг всех оттенков, золотые и серебряные нити. У платья был длиннющий шлейф, также весь расшитый и ужасно тяжелый. Наверное, подумала она с грустной усмешкой, и не всякая невеста бы справилась с ним. Но Бриенна им, конечно, казалась достаточно крепкой и сильной. Она уставилась на свое лицо. Оно было бледным, почти серым, вокруг глаз ее лежали глубокие тени. Горничные растерли ее щеки маленькими щеточками и смочили соком красной акации, который, как уверяли, придает всем личикам чудесный румянец. Не сказать, чтобы дело это спасло: теперь посреди ее бледной, как снятое молоко, усыпанной веснушками, физиономии попросту розовели пятна лихорадочного румянца. Бриенна опустила глаза. Она никогда не думала, что замужество станет для нее таким испытанием. И что день собственной свадьбы она сочтет самым ужасным из своих дней. Ей вдруг стало холодно, хотя в комнаты уже вплывала из сада первая, рассветная волна жары. Служанки, чьих имен она так и не узнала, и не хотела бы узнавать, до того еще ей было больно вспоминать погибших, застегивали на ее запястьях браслеты, на ее шее сияло теперь великолепное ожерелье из крупных черных и розовых жемчужин. Под ним скользила змейка – подарок от лорда Манфри. Ей помогли обуть расшитые туфельки из тонкой, как парча, мягкой лайковой кожи. - Ничего, - уверил Гарденер, перехватив вопросительный взгляд септы. – Миледи Бриенна будет скрыта Соленой накидкой. А затем наденет плащ Его Милости. Они говорят о следах побоев, подумала она. Как бы ни старались спрятать свои злодеяния, собственная мода дорнийцев подвела. Она почувствовала, что от этой мысли с губ ее срываются злорадные смешки. Чтобы скрыть их, Бриенна налила себе вина и отпила. За окнами вдруг послышался шум, загремели тамбурины и запели скрипки, и множество голосов затянуло песню. Слышались взрывы смеха и топот босых ног по мрамору. Бриенна повернулась к септе. Та скорчила недовольную мину: - Песчаные племена. Явились, будто к себе домой. - Кто они? - Гости принца, - недовольно объяснила Марилла. – Женщины их распутны и бесстыжи, мужчины – воры и обманщики. Не знаю, почему этот сброд был приглашен на свадьбу. Только позорят дворцы. Только сквернят. - Вы скучная особа, сестра, - возразил Гарденер, впрочем, тонко ухмыляясь. – Может, все дело в ваших годах. Или в вашем служенье… Племена Рокатана принесут во дворцы музыку и веселье, кроме того, дочь его и в самом деле в числе любимых певиц принца Манфри. Она искусно поет, а ее сестры превосходно танцуют. Бриенна вздохнула: - Кто бы это ни был, пусть проследят, чтобы дети не метались под копытами лошадей. Она слышала детские голоса и смех, и могла лишь воображать, как эти полудикие племена ведут с собой чумазую малышню, да не слишком за ними приглядывают. - Конечно, - сказал Гарденер. – Вы готовы? Пора выезжать. Соленой накидкой песчаные лорды, подхватившие обычай, очевидно, у диких ройнарских племен, называли длинный кусок прозрачного шелка, наброшенный на лицо женщины перед свадьбой. Сначала, объяснял ей Гарденер, пока Бриенна усаживалась на лошадь, накидка эта служила всего лишь способом уберечь лицо от песка и ветра, пока невесту доставляли из родного дома в поместье жениха. - А потом? – спросила она. - Потом она стала символом слез, - с гаденькой улыбкой ответствовал Джайлс, - пролитых по девичеству, по уходящей невинности... Ее прозвали накидкой из соли. - Я слез проливать не стану, - уверила она его с мрачной решимостью. - Очевидно, что нет, - он отошел чуть в сторону, пока грумы и служанки расправляли накидку вокруг нее. – Вам ведь и оплакивать нечего, а? Бриенна не ответила и отвернулась. Она тронула лошадь, и та пошла, но все равно плечистый, статный конюшенный в ярко-оранжевом камзоле повел ее под уздцы впереди процессии. Уж не боятся ли они, что Бриенна и отсюда сбежит, погнав лошадь через толпу солдат, гостей и придворных? Она усмехнулась, холодно, бесстрастно оглядывая богато одетых дорнийцев вокруг. Они смотрели на нее с любопытством, и она невольно гадала, что из сотворенного над нею уже просочилось ручейками слухов, а что было скрыто? Бриенна услышала голоса своих рыцарей, торопливо повернулась к ним, пока не закрывая лица. Они принялись поздравлять ее и наперебой уверять в том, что такой красивой, такой восхитительной, они ее никогда еще не видели. Кто-то с добродушным смехом воскликнул: - Мы служили с огромной радостью Леди Командующей, и с невыразимым счастьем станем служить нашей Прекрасной Даме! Ну, выпейте же с нами, своими товарищами, последняя боевая чарка, миледи Сир. Пока еще вы на свободе! Бриенна принужденно рассмеялась в ответ. Из приготовленных заранее мехов плеснули в поданные слугами бокалы вина, соломенно-золотого арборского, Бриенна пригубила, и, может, ее щеки порозовели по-настоящему: опять ее принялись осыпать похвалами и клятвами верности. Появились цветы, связанные в охапки, она взяла их и перекинула через высокое, красиво изукрашенное седло. Ей пришлось улыбаться, кивать, отвечать нечто подходящее по случаю. Затем вновь она двинулась вперед, и, наконец, очутилась в самой голове растянутого у ворот Водных Садов отряда. Здесь она заметила, в числе других рыцарей, Теора Гаргалена, и внутри нее что-то оборвалось – не от ужаса, а от острого и ясного омерзения, словно при виде отталкивающего насекомого, которого захотелось растоптать. Стараясь ничем себя не выдать, она проехала мимо него, не повернула головы на его неуклюжее приветствие. Он что-то сказал ей в спину, какой-то неловкий комплимент, и Бриенна, боясь, что предаст сама себя неосторожным словом или полным отвращения взглядом, натянула, наконец, накидку на лицо. Ехали медленно, подчиняясь ритму торжественных выездов, а заодно одаряя милостыней людей, которые уже собрались вдоль дороги из окрестных деревень и поселочков. Бриенна вскоре почувствовала усталость, свинцовую тяжесть во всем теле. К тому же, спина ее и бедра все еще ныли, незажившие, отвыкшие от прикосновений жесткой ткани и планок из китового уса, что вшиты были в верхнюю часть ее юбки. Солнце поднималось все выше, и становилось мучительно жарко, муторно-туманно, мир наливался горячим и липким, пылью, медом и солью, что застывала на ее губах в капельках пота. Мир плыл и качался перед глазами, закрытый этим молочным шелковым полотном, и словно бы отделил себя от нее. Какая пытка, подумала она растерянно. Какая пытка; и как хорошо, что я не верю ни единой улыбке, ни одному человеку здесь, а жениха презираю и ненавижу всем сердцем. Так, пожалуй, выдержать все куда легче. Путь к городу, который она прежде одолевала легко и скоро, превратился в какое-то бесконечное, как ей показалось, путешествие. Пыль, которую поднимала процессия, пыль, и бряцание парадных доспех и копий, и надсадный стук барабанов и оглушительные всплески тамбуринов, детский плач, чей-то смех, рев толпы, то встававший стеной, то затихавший. У Врат к ней подъехал некто, и пошел рядом с ее лошадью. Бриенна так устала, что не поворачивала головы. - Снимите соленую накидку, откройте лицо, миледи, - сказал Гагрален. – Так будет лучше, когда вы пойдете сквозь толпу. Бриенна вздрогнула - и будто очнулась. Было в этом его появлении и нечто полезное, мелькнула у нее мысль. Если бы не его грубый, тошнотворный голос, от которого вся кожа ее покрывалась невидимым льдом и дрожало что-то внутри - она бы, верно, накренилась и сползла с седла. Да и упала бы в дорожную пыль, осоловев от жары, макового зелья, вина и медлительности этой торжественной прогулки. Она подняла руки, браслеты ее тонко зазвенели, когда она потянула ткань от своего лица. Она все еще старалась на него не смотреть. - Вы очень красивы, - заметил вдруг Гаргален. – Очень. Я прежде не видел этого. Что-то отразилось, наверное, на ее лице, даже в профиль, какая-то крайняя степень отчаяния и мертвящей, ледяной вражды к нему: потому что он пришпорил лошадь и увел вперед. В городе их, конечно, уже ждали: улицы были заполнены людьми, которые облепили балконы и окна, и теснились на, и без того узких, полосах вдоль мостовой. Зеваки и прилипалы забрались даже на плоские крыши саманных домишек. И оттуда, и с балконов, летели над процессией, растянувшейся из-за узости проезда, в длинную ленту, цветы и оборванные с них лепестки, и золотые зерна, и пригоршни риса. В кварталах побогаче люди бросали пригоршни шафрана, осыпая солдат, слуг и придворных оранжевой краской. Играла музыка: отовсюду и сразу, и мешалась в какую-то бесконечную какофонию звуков, вплетались в нее и человеческие голоса, стройные хоры нанятых музыкантов - или полупьяные вопли добровольцев – уже ничего нельзя было разобрать. Поднимались они вверх, к дворцам, ужасно медленно, и все это время Бриенна сидела совершенно прямо, глядя перед собой невидящим и пустым взором. Она опасалась, что, если станет поворачивать лицо, люди увидят, до какой степени она была опустошена и наполнена отвращением. Но на одной из улочек, которая уже поднималась крутым изгибом к дворцовой площади, что-то темно-рыжее, маленькое и знакомое мелькнуло меж людей. Бриенна невольно повернулась, и увидела, как показалось ей, кошку, бежавшую вдоль кортежа с независимым и угрюмо-занятым видом. Она обмерла, и тотчас вперила взгляд перед собой. В Дорне полно рыжих кошек, как и кошек всех мастей, сказала она себе твердо. А теперь перестань. Перестань. Перестань… И все же она опять покосилась туда, где впервые заметила животное: разумеется, толпа уже сомкнулась. Какой-то человек с закрытым платком лицом, в надвинутом на лоб капюшоне, двигался за спинами людей: Бриенна, с нехорошим предчувствием всмотрелась было – и он тоже пропал. А потом улица повернула и перетекла в заполненную купцами, разряженными девицами, рыцарями и зеваками площадь. Перестань. Перестань. Тебе почудилось. Не мучай себя еще одной безумной надеждой и еще одним леденящим страхом. Забудь. О, прошу, не вспоминай о нем в эти минуты. Так будет хуже: ты знаешь это, Бриенна. Это все, возможно, только морок от жары и макового молока, и от вина, и от всей давящей на сердце, тяжелой, боли и усталости. Джейме Ланнистер и прежде являлся к ней на границе яви и сна, и даже имел наглость прийти к ней пророческим сновидением… Она вспомнила об этом и невольно улыбнулась. Улыбка вышла принужденная и грустная, лишь подняла уголки ее пересохших губ: но люди вокруг, жадно ловившие малейший знак от нее, малейшее движение – пришли в неистовый восторг и взревели, и опять над ней закружились лепестки миллионов цветов. Ее лошадь подхватили под уздцы и повели к подножью огромной лестницы из белого мрамора. Толпа расступилась, солдаты теснили всех в стороны. Сир Аллейн подал ей руку, и Бриенне пришлось дотронуться до него. Ее слегка затошнило, когда он, крепко сжав ее ладонь, помог ей спешиться. Сам капитан гвардейцев, казалось, ничего в ней не замечал. Он бережно взялся за концы Соленой накидки и опустил на лицо Бриенны. - Теперь ступайте наверх, - велел он веселым и спокойным тоном. Он слегка подтолкнул ее к лестнице. Бриенна мельком увидела, что ее рыцари уже встали в ряд, по одному на каждой ступени. Напротив них, образовав коридор для ее прохода, встали знатные рыцари Дорна. Когда она делала первые шаги, ее изумлению, рыцари Короны опускались на колено и обнажали мечи, поднимая их. Солнце играло в металле, купало его в горячем свете. И в этом сиянии, почти мертвящем, останавливающем всякое биение жизни, в безветрии и бесчувствии, Бриенна, которую жаркие лучи почти ослепили, начала медленное свое восхождение. Когда рыцарское построение, через которое она шла, закончилось, она очутилась совершенно одна. Перед ней бежали вверх сотни и сотни широких гладких ступеней. Она подняла голову. Под накидкой дыхание казалось ей влажным, шумным, обжигающим и принужденным: каждый вдох и выдох были коротки и беспомощны. Заиграли где-то, как показалось ей, далеко-далеко, под самым небесным, белым от жары, сводом, скрипки и арфы. На верхней площадке стоял принц Манфри. Червонное золото его камзола и вшитые в отвороты рубины сияли в солнечных лучах. Он стоял неподвижно, сложив руки перед собой, слегка наклонив голову вперед, с выражением высочайшей кротости и терпения во всей своей позе. Бриенна приподняла юбки и двинулась наверх. Это было, возможно, последним испытанием: и не столь уж трудным в иных обстоятельствах. Но сердце ее металось в груди, готовое выпрыгнуть. Она слышала свое скомканное, неровное дыхание и видела, как ткань накидки движется в такт этим судорожным вдохам. Шаги ее были нерешительны и нерасторопны: ей не хотелось приближаться к Манфри, и не из робости, скорее, из какой-то тоски и брезгливости. Теперь она была даже благодарна дорнийцам за этот странный обычай. Сотня шагов, пусть даже две, три – лишь бы все длилось, ничем не завершенное, не приближая ее к неизбежному, не толкая в непоправимое. Где-то в середине пути вдруг выступили, не сдерживаемые солдатами, шумные и веселые кочевники. Они окружили Бриенну и запели, загалдели гортанно, подражая каким-то птицам, осыпая ее саму и путь перед ней пряностями и дикими тюльпанами. Бриенна медленно прошла сквозь это пестрое, неукротимое, кружащее вокруг, как бурлящие водовороты, столпотворение, и, к своему огорчению, опять очутилась одна. Наедине с этой прямой, строгой фигурой над собой. Последние ступени дались ей с огромным трудом, ее тяжелый наряд, казалось, стал совершенно неподъемным. Влага катилась по ее висками и по шее. Белый шелк перед лицом вздымался и опадал, и прилипал к ее мокрым скулам и ключицам. Бриенна остановилась в паре шагов от Манфри. Он широко улыбнулся и двинулся к ней, раскинув руки, будто принимал в объятия потерянную родственницу. Слегка нахмурясь, впрочем, не прекращая улыбаться, он откинул влажный шелк с ее лица, наклонился, взяв за плечи - и расцеловал ее в обе щеки. Это был, возможно, еще один из обычаев Дорна: она услышала одобрительные, радостные выкрики со всех сторон. - Беру тебя к себе. Беру тебя в дочери, - сказал он, обводя ее нежным взглядом. – Беру тебя в сестры. Беру тебя в матери. Беру в госпожи. Беру в рабыни. Беру тебя в жены. Навеки. Навеки. Наве… Последние его слова потонули в гортанных бурлящих воплях пустынных скитальцев. Бриенна поняла, что он исполнял какой-то их обряд, языческий и, на ее вкус, странный. Но, видимо, стремясь завоевать расположение, он исполнил его с удовольствием - да и со всем тщанием. В септе Башни Солнца, наконец, она почувствовала прохладу. Здесь ожидали уже самые богатые и приближенные к дорнийскому трону лорды и их семейства. Шелестели веера, позвякивали драгоценности в подвесках и браслетах, шепот бежал по рядам расфуфыренных гостей. Всюду лежали срезанные цветы, а колонны были увиты глициниями и лилиями. Ступая с важной неторопливостью, раскланиваясь перед особо ревностно приседавшими в поклонах гостями, принц Манфри подвел ее к септону. Тот так и сиял, будто это была самая счастливая церемония в его жизни. Его белые зубы сверкали на смуглом лице. Облачение было расшито жемчугом и яшмой. Делу своему он отдавался со всем рвением. Когда клятвы были произнесены, и гости опять взорвались криками, Манфри снял свой расшитый солнцами и копьями, ярко-оранжевый с золотым подбоем, плащ и накинул на плечи Бриенны. Она пошатнулась, не от тяжести ткани - скорее, от усталости и отвращения. Манфри принял это за какой-то другой знак. Он крепко обнял ее и зашептал на ухо: - Прекрасно справляетесь, миледи. Я так вами горжусь. Вы потрясающи. Клянусь, вы великолепны. Септон, недовольный этим маленьким нарушением ритуала, беспокойно переступал с ноги на ногу. Ему хотелось завершить все как можно грандиознее и трогательнее. Бриенна подозревала, что все септоны страдают некой слабостью в отношении свадеб. Тут вам и собственная важность, от которой даже самый последний пьянчужка-септон раздуется, будто индюк. И радостное оживление момента, которым ты, служитель Семерых, самолично управляешь… Целый букет ласкающих гордыню вкусов. Наконец, ленты были повязаны поверх их сцепленных ладоней, и Бриенна с ошеломленным ужасом поняла: вот все и закончено. Манфри опять повернулся к ней, привлек к себе - уже без этой своей притворной сдержанности – и поцеловал, раскрывая ее рот языком, с настойчивостью проталкивая его меж ее сцепленных зубов и смеясь. - Моя, - сказал он, закончив поцелуй, больше смахивавший на укус, - теперь моя! Бриенна невольно отшатнулась, лента, которой скрепили их руки, соскользнула на пол. Но Манфри уже не обращал на это внимания. Он взял ее за плечи и развернул к гостям, целуя в висок: - Прошу отметить с нами, милорды и миледи, о, мои рыцари, мои дамы, мои вассалы, лорды Песков, лорды Соли, каменные лорды, все мои возлюбленные, преданные, честные, смелые, прекрасные дорнийцы! Зал буквально взревел от восторга. К высокому потолку дворцовой септы, где тянулись из витражей длинные, окрашенные в разные цвета, солнечные лучи, понесся вопль такой силы, что, казалось, еще немного – и стекла полетят, разорвавшись. Что-что, а завоевывать доверие – по крайней мере, на первых порах, или в первых своих движениях к чему-либо, принц Мартелл умел, подумалось ей. Он и сам себе верил, произнося свои искренние, теплые, ласкающие и сердце, и слух, речи. Вновь потянулись какие-то нескончаемые часы: лорды, корабельщики и купцы со всех земель Дорна шли к ним с подарками и поздравлениями. Сидя за накрытым для пира столом, Бриенна едва соображала, что ей говорят. Впрочем, обращались к ней самой редко. В основном, медовые речи лились в адрес принца Манфри. Бриенна прежде бывала на свадьбах в качестве гостьи: пусть и не самой желанной и с не самым сердечным рвением. Но она знала, как долго многие из этих людей, особенно мелких лордов, пробыли в ожидании этой короткой аудиенции, знала о беспокойных, томительных часах в преддверьях дворцов и садов, как и о том, что многие семьи вложили в подарки едва не последние монеты. Тут, вынуждена она была признать, Манфри был прав: он терпеливо и с неизменной любезностью принимал гостей одного за одним, и всякому находил доброе слово и ободряющую улыбку. Образовалась длиннющая очередь, порядок в которой держали солдаты во главе с сиром Гаргаленом. Глава клана какого-то племени с Западного Берега, племени, как поняла Бриенна из его объяснений, разводившего лучших во всем Дорне коней, поднес принцу Манфри кнут, скрученный из толстых, блестящих кожаных лент, с украшенной лиловыми самоцветами рукоятью. Он объяснил, что кнутом новоиспеченный муж может призвать жену к порядку. Бриенна заметила, что некоторые из почетных гостей вокруг главного стола морщились, знатные дорнийки кривили свои красивые лица, а их мужья едва заметно качали головами. Однако Манфри, к ее ужасу, принял подарок с искренним хохотом, выглядел при том невероятно довольным. - Обещаю, что не премину воспользоваться им, как только придет время, - громко объявил он. – Какой уместный дар, право! Он воистину мне пригодится. Но веселился он ровно до того момента, как тот же вождь поднес кнут, потоньше, с еще более причудливо украшенной рукоятью, Бриенне. - А это, чтобы и супруга могла поучить мужа разуму, - объяснили кочевники под сдержанные смешки придворных. Манфри выпил вина, щелкнул пальцами: пусть зовут следующего. Трудно было сказать, огорчен он, разгневан - или просто утомился длить рискованную шутку. Заметив, что Бриенна улыбнулась вождю на прощание, он наклонился к ней. - Находишь это забавным? Она вздрогнула. Манфри налил вина ей и проследил, чтобы она выпила до дна. Бриенна, слегка опьянев, открыла рот, чтобы сказать что-нибудь – как она надеялась - язвительное, но мысли ее спотыкались и вязли, и с ее губ сорвался только растерянный, испуганный смешок. Рассмеялся и принц Манфри: - Хорошо, признаюсь… я тоже… нахожу. И, может, если станешь хорошо себя вести, станешь мне покорна во всем, я тебе позволю испробовать этот твой подарок на мне. Ты бы не отказалась, верно? Она отодвинулась, почувствовав приступ легкой тошноты. Рука его, скрытая от гостей столом и пышной скатертью, скользнула по ее бедру, сжала сквозь расшитую ткань: - Если пожелаешь играть в мою прекрасную, безжалостную дрессировщицу? О, я дам тебе такую возможность. Все, что придет в твою хорошенькую белокурую голову, любовь моя, обещаю… Он пьян, подумала она в оцепенении. Но трудно было судить: язык его не заплетался, только в глазах стоял этот почти лихорадочный, хищный блеск. Бриенна поджала губы, не зная, что отвечать. - Ну же? Скажи, как ты с радостью располосуешь мою кожу, - оскалился он в опасно ласковой усмешке. – Скажи, что у тебя на сердце. Не держи больше в себе этот яд. Он сжигает тебя изнутри. Скажи, как ты хотела бы, чтобы я был покрыт кровавыми полосами и стонал, умоляя тебя остановиться. Манфри опять склонился к ее уху, зашептал, вталкивая в нее свои грязные, темные слова: - Скажи, что ты не мечтаешь рассечь мои соски? Или исполосовать мне яйца? Может, желаешь слизывать мою кровь, пока я стану корчиться от сладкой боли? Тебе придется облизать меня с ног до головы, чтобы я прекратил молить о пощаде. И если захочешь заглушить мои крики, раздвинь свои белые бедра, опусти на мой рот свою восхитительную мягкую щелку и позволь мне глотать твой сладкий сок. Тогда я буду счастлив принять твои удары. О, Бриенна. Если только ты достаточно умна, чтобы во всем остальном мне подчиниться, моя стальная тартская дева, моя упрямая воительница… Рука его скользнула выше, протолкнувшись меж ее бедер. Бриенна вновь едва разомкнула губы, чтобы пропищать – скорее всего, нечто невразумительное - так она была ошеломлена его внезапными откровениями – и он обнял ее и начал целовать. Он незаметно охватил ее кисть и положил на свой налившийся пах, и начал водить ладонью по расшитому камнями шелку. Шрам, оставшийся от копья Гаргалена, запылал. Бриенна с тихим и жалким стоном вырвала руку. Манфри, поняв, что заходит уж слишком далеко - но при том выглядел он скорее слегка удрученным, чем разозленным - окончил поцелуй, одернул, поправляя, свой камзол. И с непринужденно-приветливым видом повернулся к следующему, терпеливо ожидавшему своей очереди, гостю. По счастью, больше гости не дарили двусмысленных и странных подарков. Манфри же беззаботно посмеивался, наблюдая за растущей горой подношений и уделяя каждому ровно столько тепла, сколько и остальным. Откуда у него брались силы, Бриенна понятия не имела. И она начала было успокаиваться, как вдруг взгляд ее упал на одного из купцов в толпе. С холодеющим сердцем она ждала, когда гость приблизится. Ей пришлось сцепить зубы и выдавить какую-то неловкую улыбку. Когда до него дошла очередь, Киган Сэнд выступил вперед с неизменным достоинством. Он низко поклонился и назвал себя. Оружейник из Тенистого Города, сказал он, и Бриенна, из-за нарастающего шума в ушах, едва расслышала его твердые, спокойные слова. - Подношение для вашей невесты, принц Мартелл. Манфри покосился на нее с веселым изумлением. - Да у моей милой Бриенны подарков сегодня больше, чем у меня самого! Она, боясь поворачивать голову, уставилась на Кигана, почти не мигая. - Что там? – спросил Манфри. Киган протянул Бриенне кинжал в прошитых сапфирами ножнах. Она взяла, руки ее дрожали. Потянула за рукоять: и отблеск валирийской стали побежал по лицам придворных вокруг. Люди зацокали языками, заговорили что-то одобрительное, закивали друг другу. Бриенна втолкнула кинжал обратно в ножны и положила на стол перед собой. - Ну же? – нетерпеливо сказал Манфри. – Скажи, как полагается. - Благодарю вас, - пробормотала она едва слышно. Старик смотрел на нее со смесью жалости и сомнения, и в каком-то мягком, вкрадчивом ожидании. Манфри начал расспрашивать его о делах торговли, об оружии, старик отвечал с достоинством и совершенно спокойно. Бриенна сидела, помертвев, почти не слушая их разговор. Потом Киган вдруг склонился еще ниже и подхватил на руки мальчика. Мальчишку приодели по такому случаю: на нем был нежно-голубой кафтанчик, расшитый ласточками и скрещенными мечами, подпоясанный темно-алым кушаком. Волосы его пригладили с маслом, так, что торчал лишь один непокорный вихор на затылке. Он засмеялся, увидев Бриенну, а Киган что-то сказал ему на ухо. - Поздравляю вас, миледи! – крикнул мальчик с веселой беспечностью. – Я тоже принес подарок. - Мой внук, - сказал Киган, кивая. – Тоже желал вас поздравить, хотя и мал для таких… - О, какой добрый молодец, - Манфри встал, протянув к посетителям обе руки. – Да ты у нас настоящий маленький лорд! Ну-ка, иди сюда. Иди. Не бойся. Давай! Киган передал ему мальчишку, и Манфри легко подхватил его на руки и поставил на стол прямо перед собой. Он ласково ему улыбался: - Как тебя зовут, маленький гость? Тот обернулся к деду, и опять посмотрел на Манфри, в совершенном своем, детском, бесстрашии. - Ронард Сэнд, ваше высочество. Он даже слегка поклонился, стараясь подражать взрослым, что вызвало у дам вокруг умиленные смешки и улыбки. - Что за прелестное дитя, - сказал Манфри, не переставая оглядывать малыша с бесконечным, отеческим восхищением. – Эй, ну-ка? Что там у тебя? - Это для миледи принцессы. Я купил ей сладости. - Ах, вот как. Ну, Бриенна? Возьми. Она протянула руку, и мальчик уронил в ее ладонь мешок из мягкой, также расшитой сапфирами, лайковой кожи. - Купил так-таки сам? – изумился Манфри. - Я чистил латы, и дедушка дал мне за то золотого дракона. - Ах, как умнО, - восхитился Мартелл. – Да слышите же вы, вы все? Вот подарок самый дорогой и от истинного рыцаря и благородного лорда: подарок, заслуженный собственными трудами, и принесенный прекрасной даме самолично. Это, знаете, не всякий и в годах умеет. Вокруг загалдели, захохотали одобрительно, захлопали в ладоши. Манфри расцеловал мальчишку в обе щеки и, подхватив под мышки, бережно передал деду. - Ты чудо, - сказал Мартелл на прощание, наклонившись через стол и потрепав темные кудри Ронарда. – Береги дедушку и стань ему во всем опорой, ладно? Обещаешь мне? - Обещаю, ваше высочество. - Ступайте. Вы сумели меня порадовать, - Манфри уселся обратно на свой трон, улыбаясь от уха до уха. – Я запомню вас, Киган и Ронард Сэнды. Вы осчастливили нас чудесными подарками и премилой беседой. Это все дорогого стоит. Старик, наконец, кланяясь и рассыпаясь благодарностями в ответ, отступил. Его белая коса, переброшенная через плечо, казалась Бриенне росчерком молнии поверх черной, маслянисто блестевшей, куртки. Она сидела, смаргивая с глаз какой-то рыхлый и липкий туман, который начал накатывать, едва Манфри заговорил с мальчиком. Наконец, она с трудом подняла руку с зажатой в ней салфеткой и вытерла пот с верхней губы. - Мальчишка ужасно, ужасно славный. И такой бойкий. Не боялся меня ничуть. Так складно отвечал. Хотел бы я видеть своего сына таким же смелым, и ловким, и… Что с тобой? Бриенна затрясла головой. - Позвольте мне выйти, привести… мне надо… привести в порядок… я… мне нужно… - Ступай, - разрешил Манфри в явном раздражении. – Аллейн! Проводи ее. В комнатах позади пиршественных залов были устроены уголки для отдыха. Стояли умывальники, на столах высились горы маленьких угощений и фруктов, блестели кувшины с вином и водой. Бриенна закрыла за собой дверь и, тяжело дыша, опустилась на диван. Она открыла мешочек Ронарда и сунула туда руку, сама не понимая, зачем. Пальцы ее нащупали, среди липких конфет и засахаренных орешков, нечто твердое и тонкое. Она вытащила золотую шпильку – и застыла. Джейме поднял ее, когда они бежали по улицам Нижнего Города, поднял и спрятал в отвороте своего камзола, и она тогда сказала ему… Что же она сказала? К ужасу Бриенны, она не могла вспомнить собственных слов: только его прекрасное, о, всегда такое прекрасное, смеющееся и открытое лицо стояло перед ее глазами. Она вскочила и заметалась в пустой комнате, потом заметила зеркала в углу. Подбежав к ним, она воткнула шпильку в свою прическу, надеясь, что, среди других украшений, ее не будет видно. И, уставившись на свое отражение, она вдруг вспомнила. Все стало ясным и точным, она вспомнила насмешливые слова и его ответную шутку, которая показалась ей тогда столь неуместной – и за одно только это она готова была расхохотаться. Она увидела себя в собственном «сейчас»: бледной до синевы, с искусанными сухими губами, с глазами, в которых застыл страх загнанного зверька. Плащ Дорна струился с ее плеч, но больше не причинял ей ни грусти, ни боли. Ее отчаяние прошло, и она стала сосредоточенной, будто собиралась на битву. Джейме не ушел за море? Может быть, и ушел, подумала она, разглядывая себя с пристальным, спокойным вниманием. Может быть, передал украшение Кигану, в знак прощания… или прощения? Или вовсе отдал, чтобы за что-нибудь расплатиться – за новость или услугу. Этого она не знала. Но она знала, знала совершенно точно: если она позволит топтать себя здесь и дальше, пути назад не останется, ее самой – не останется - и она пропадет, в ненависти к себе и в своем бесконечном, как лабиринт, страхе. Бриенна вдохнула несколько раз, сжала и разжала кулаки. Потом подошла к столикам с угощениями и начала есть – быстро и жадно, не таясь, никого не стыдясь и радуясь своему одиночеству, стремясь лишь восстановить силы. Некогда Джейме… опять Джейме? – спросил внутри нее насмешливый голос. Помолчи, - сморщилась она, жуя кусок мяса в сладком соусе. Помолчи сейчас, хорошо? Так вот, некогда Джейме ей сказал, что она ест так, будто готовится к битве. Всякий раз. И она удивилась его замечанию: а как еще можно жить, дышать, пить, есть, ходить и смотреть по сторонам? Лишь в ожидании боя. Нет, душа моя, сказал он, можно жить так, словно впереди только мир и покой. Это, возмутилась она, привилегия детей и стариков. Он засмеялся тогда. Сказал: ты слишком строга к себе и к людям… И Бриенна разрыдалась вдруг, как и сидела - с набитым ртом. Слезы душили ее, она глотала их, вкус еды пропал в этой соленой влаге совершенно. Она сгребла горсть сладостей и упрямо запихала в рот, давясь слезами и медом. Может, они были правы, эти кочевники Дорна, и впрямь каждой женщине на свадьбе выпадает шанс смочить накидку слезами? Или только Бриенна Тарт, с ее-то ужасным, катастрофическим невезением, только Бриенна могла попасть в такой переплет? Ты упряма, сказал ей Джейме внутри, ты упряма, женщина, и непокорна, и все вместе это ведет тебя в самые страшные, самые темные приключения. Она заплакала с новой силой, не зная, что ему возразить. В ней поднялась обида, детская и неукротимая. «Можно жить так, словно впереди только мир и покой»! И это сообщил ей никто иной, как Джейме Ланнистер, оставивший ее посреди самого мирного и спокойного месяца в ее жизни! Глупец, глупец, невероятный глупец и бесстыжий лгун! Ей стало жаль себя – и его – и она буквально вдавила лицо в полотняную салфетку, чтобы заглушить свой отчаянный вой. Она оплакала вдруг все и сразу: и собственную несбывшуюся мечту, и его напрасные жертвы, и его смерть, и воскрешение, и его новую жизнь с чужими людьми, с данными им клятвами - и свои глупые планы, и свою доверчивость, и наивность, и упрямство, и неподатливый нрав. И Динну, и Фрею, и черные синяки, покрывавшие ее тело под этим пышно украшенным нарядом, и свои унижение и отчаяние, и горечь, и свой меч, и свой путь, и даже маковую зыбь, в которой ее продолжали насиловать и запугивать, опустошив при том и память ее – и душу. Постепенно она начала успокаиваться. Икая и всхлипывая, она напилась воды, привела себя в порядок и умылась. Затем пригладила волосы и поправила платье. Некоторое время Бриенна стояла у широкого окна, за которым, далеко внизу, дышало море и горели сотни огней в порту. Она слушала свое дыхание, пытаясь определить, готова ли возвращаться. Наконец, глубоко вдохнув, она вышла из комнаты: и натолкнулась на недовольного сира Аллейна. - В чем дело? – спросил он без обиняков. Потом присмотрелся и нервно пожал плечами. Ох, женщины: выражал его скучающий и в то же время слегка недоуменный взгляд. Женщины и слезы. Неразлучны, как мясо и соль. - Ни в чем. Пропусти меня. - Я не могу. Велено проводить назад, в главный зал. - Пусти, - она подняла руку и толкнула его в плечо. Ее грубость даже ее саму слегка изумила. – Мне нужно на воздух. Не смей стоять на моем пути, слышишь? Не то будешь разжалован тотчас, как я доложу о твоем непослушании сиру Манфри. Аллейн не сказать, чтобы на это купился: не он ли дюжину ночей назад самолично ее избивал и глумился, глядя, как ей в лицо летели плевки? Но он как-то нерешительно отступил, а затем поволочился вслед за нею, когда Бриенна с независимым и храбрым видом прошла на широкий балкон. Когда она встала там, наслаждаясь морским ветром, ласкавшим ее горящие щеки, опершись двумя руками о мраморные перила, Аллейн пробормотал за ее спиной: - Глупые угрозы. Он вас слушать больше не станет. - Только сообразил, что же мне такого ответить? – не поворачиваясь, устало проговорила она. – Ох, я позабыла. Ты ведь у нас недалекого ума, сир Аллейн. - Вы, верно, плакали там, за дверями? Бриенна промолчала. - Поберегли бы слезы, еще целая ночь впереди… - Побереги свои мерзости для девок в борделях, - отрезала она. – А еще лучше отправляйся защищать границы, вместо того, чтобы изуверствовать над беззащитными здесь, пользуясь собственным бездельем и покровительством принца. Ты жалок, ты ничтожен, и ты ничем не искупишь своей вины перед тем, кто посвятил тебя в рыцари. Тот человек совершил большую ошибку. Пусть эта мысль тебе приходит в голову каждый раз, как кто-то обратится к тебе, говоря «сир». Это не честь для тебя: это будет твоим позорным клеймом, сир Аллейн. Он что-то угрюмое забубнил, и Бриенна, не поворачивая головы, услышала, как зазвенели его шпоры при удалявшихся шагах. Он вернется с солдатами, мрачно подумала она. Вернется и отволочет ее обратно, в этот тошнотворный пир, провонявший пряностями и розами. Она всегда ненавидела розы… Какая-то кряжистая фигура скользнула к ней от входа и встала рядом. Бриенна покосилась, заметив старика в богатых одеждах, в желто-алом плаще, на котором зазубренной полосой было вышито море огня. Он опирался на трость. Ноги его, обутые в мягкие сапоги, от времени и болезни сделались колесом, и потому ростом он стал с подростка. Меж редких седых волос на макушке проглядывали темные пятна. Но лицо оставалось суровым и жестким, словно бы высеченным из темно-оливкого камня. Старик вздохнул полной грудью, подслеповато щурясь на море внизу. - У нас есть минута, леди Мартелл, - сказал он негромко. – Или несколько? Мои люди сейчас развлекают вашего мужа. - Ваши люди? - Клан Рокатана и другие пустынники. Я просил их доставить принцу Манфри как можно больше веселья. И он любит их. Это… всегда была его слабость. - А вы…? – начала она осторожно. - Я не представился. Мне не хотелось привлекать к себе внимание. Довольно и того, что был помилован, верно? Верно я рассуждаю? - Лорд Уллер, - догадалась она. - А вы неглупы. - Не знала, что вы приглашены. - Не явиться было бы непочтительно, я полагаю. Но явиться и поздравлять – дерзостно. Я избрал срединный путь, миледи. - Может, и мудро. - Говорят, только пустынная мудрость сбережет жизнь в наших краях. Знаете, что это такое? - Признаться, нет, и я… - Скользить, как змея меж камней и скал, быть неслышным, невидным, держать голову низко. Но, если представился случай, подняться и укусить. Бриенна рассмеялась, впрочем, не слишком весело. Старик переложил трость из руки в руку, а потом достал что-то из кармана, разломил и протянул ей. Она взяла половинку граната. Зерна его тускло сверкали в полумгле. - И откуда мне знать, что вы не впрыснули яд, милорд? Как ваша дочь улучила момент для того, чтобы укусить Ланнистеров. - Нет, - грустно и серьезно ответил Уллер. – Отравить вас было бы неразумно. Я не люблю тратить лишнее… и уж вовсе не желаю напрасно растратить необходимое. - Вы говорите о моей жизни или о змеиной отраве? – безрадостно ухмыльнулась она. - О том и о другом разом, - парировал он, отвернувшись от нее. - Почему вы послали племена развлекать его? - Я дружен с ними. Рокатан мой должник. В пустынях без союзников не выживают. - Так почему же… - Он желает с ними сдружиться, всегда хотел иметь их на своей стороне. Довольно практично с его стороны, практично и разумно. Они неистовы в боях, жестоки, быстры, безжалостны, точно волки - и очень верны. Он лишь не знает, что они, в случае чего, займут мою сторону. Старик прижмурился, пожалуй, даже мечтательно. - Мою, - повторил он сладострастно. - Вы так говорите, словно бы предстоит вражда, - растерянно сказала Бриенна. - А вы разве не чувствуете этот запах? Воздух пахнет войной и кровью, как и всегда перед страшными бурями. Так он пах, когда сюда вернулись драконы. Ей стало не по себе от этой стариковской уверенности. Многие в его летах становились трусливы и во всем видели знаки беды. Может, Уллер, переживший всех своих детей, законных и незаконнорожденных, и впрямь обратился в малодушного паникера. А может, он что-то знает? - Что вам известно? – напрямую осведомилась она. - Только то, что Король Бран тянет к границам войско. Превосходящее наши отряды уже и теперь, и оно все пухнет, растет и полнится. - Он не станет… - Это вам лично сказали? Король сам сказал? - Я здесь как залог мира. - Скорее уж, как заложница. - Это порой одно и то же. - Гм. Не так уж далеко от истины. Ну, леди Мартелл… А вам самой по нраву быть в таком положении? - Я выбрала сама. - Какая жертвенность. Но что, если завтра утром или в ближайшую ночь вы понесете? Заложником станет и ребенок. Вы и на это пойти готовы? Бриенна закусила губу. - Весьма непредусмотрительно кидаться напролом, - вкрадчиво сказал лорд Уллер. – Не лучше ли обезопасить себя и приберечь другие варианты спасения? - Рыцарь не должен дорожить собственной шкурой больше, чем возложенной на него миссией, - строго заявила она. - Не своей шкурой. Я говорил про невинное дитя. - Я не… - Ваш супруг жесток. Я ли того не знаю? Я, потерявший столь многое. Но есть и другое, нечто, что вам лучше известно. Мне доносили, что вы уже попробовали его особенные угощения. Говорили, что он заставил вас вылизать ему сапоги. И… другие ваши несчастья мне тоже известны. Вы вправду готовы тому же подвергнуть ребенка? - Этого не случится. - Если бы вы сами слышали, как тихо и безотрадно это произнесли, - с сожалением улыбнулся Уллер. – Вы не верите себе. Прислушайтесь к сердцу, что оно ответит? Если я спрошу: вы в самом деле уверены, что принц Манфри отныне, всегда будет милостив и добр к вам и к вашему первенцу? Бриенна молчала, уставившись в темное небо над горизонтом. Наконец, она тихо произнесла: - Вы не знаете, о чем говорите. Ваше бесстрашие объясняется лишь вашими годами и, быть может, тем, что терять вам уже больше нечего. - А это вовсе не правда. Терять мне еще есть, что. О, это сокровище, которое я скорее умру, чем потеряю. У меня в Адовом Холме есть ценность, которую я должен беречь как зеницу ока, прятать и беречь, что я и делаю… Она повернулась к нему всем телом. - Что? Что именно? - Юный лорд Мартелл, - тихо проговорил Уллер, вперившись в нее острым и близоруким взглядом своих посветлевших от времени, темно-желтых глаз. – Мой внук. Сын Оберина и Элларии. - Нет, нет, того не может… - Сокрыт и засекречен. Надежно. Но… Не узаконен, нет. ВЫ его узаконите. - Как вы можете меня о том просить, - задохнулась она. - Потому что в противном случае и вам головы не сносить, - сказал он преспокойно, словно делал какое-то замечание о погоде. – Да вы и сами все поняли, правда же? - Вы не боитесь даже, что я сейчас донесу? - Не донесете. Вы его ненавидите всем сердцем. Так же, как я, миледи. Ах, я знаю: так же сильно, как я. - Что за прок вам тогда от моего ребенка? - Вы станете регентом при Мартелле, сыне Оберина, а затем ваш ребенок унаследует все, что полагается второму сыну, сыну Манфри. Или дочери? Мы не станем делать разницы при наследовании. Все, все, что ему или ей положено. Водные Сады, обширные земли с виноградниками, горные укрепления, замки и речные переправы. - Кроме дорнийского престола. - Кроме него, - холодно кивнул старик. – В противном случае вам здесь долго не протянуть. - И вы меня просили не кидаться в заложники? - Есть разница, - он осклабился. – При моих рыцарях никто – слышите вы, никто! - не посмеет вас ставить на колени, избивать и принуждать лизать сапоги. Не посмеет даже насмехаться и закрывать вам рот на советах. Вас будут уважать, почитать как законную принцессу. Вы будете править долгие годы. А я отчего-то не сомневаюсь, что ваше правление будет справедливо, честно, мудро, что мы доживем до дней, когда по пустыням побегут, будто вены по человеческому телу, каналы с чистой водой. Ведь это вы желали сделать плодородными земли Вейта? Вы с Королем так решили. - То была идея принца Манфри… - А теперь станет нашей. Воплотится при вашем правлении. - И почему вы избрали меня орудием своей мести? - Разве? Орудием? Нет, я этого не говорил. Я лишь прошу занять мою сторону и позаботиться о моем внуке. Вот и все. Остальное сделают те, кому положено делать такие… мнэээ… деликатные и тихие дела, леди Бриенна. - Хорошо, - она вздохнула. – Не орудием. Инструментом. Называйте, как угодно. Вы знаете, что я имею в виду. Даже если откажусь его уничтожить, вы найдете способ. Но я останусь крайней в глазах дорнийцев. Я чужестранка здесь, ко мне мало уважения, любви и вовсе никто не питает. Я прислана Короной, чтобы усмирить горячий нрав Манфри, но, не станет его, не нужна вам буду и я. - C вами сила, - просто ответил старик. – Огромные армии с Севера. Люди, которые за вас раздерут врагу горло голыми руками. Ваши воины. И Король, который в вас души не чает. Думаете, отчего это Манфри просил руки именно его любимицы? Он мог взять за себя любую даму при дворе, молоденькую девицу или прехорошенькую вдову. Для установления союза было бы вполне довольно. Спрашивали вы себя когда-нибудь, почему дорнийский принц пошел на эту дерзость и попросил руки девы-рыцаря, которая вовсе не красива, которая командует армией, а на вершине всего этого, еще и дала обет безбрачия? Бриенна вздохнула. Манфри сам ей уже сообщил о своих помышлениях на этот счет. Уллер хрипло, скрипуче рассмеялся: - Вижу, что спрашивали, и вижу, что ответ вам уже был дан. Сегодня самый счастливый день его жизни, нравится нам то или нет. Момент триумфа. Вы в его глазах большая возможность, большая сила, своего рода щит от любых поползновений Короны. И в то же время вещь, которую можно тонко и изощренно использовать, буде Королевской Гавани захочется его к чему-либо принудить. Лореза Рокатан на днях делила с ним ложе, он… разоткровенничался. Сказал, что станет отрезать по пальцу с каждой руки, а, если понадобится, отрежет и отошлет Королю ваши груди. Если, сказал он, и это не поможет, то после рождения первенца придется мне вырезать ее проклятое лоно и выслать туда, где ему самое место. Старки получат свою воительницу обратно. А Ланнистеры получат свою потаскуху, пускай, и по частям. Ланнистерам, сказал он, эта штука приходилась по душе: возможно, не всем, но, кто знает. Сообщал ли он вам о столь очаровательных своих планах на вас, миледи, или предпочел держать это в секрете… но, мнится мне, любая, кто услышит такое, должна задуматься. - Сообщал, - сухо ответила Бриенна, хотя продолжать тему не стала. – Я не знала лишь, что у него есть любовница. - В самом деле? – старик поднял бровь. – Хорошо, спишу на ваш прямой и честный нрав, и вы… просто не привыкли к нашим обычаям. - Нет, я… - Бриенна замешкалась. – Мне просто не приходило в голову. - Сжальтесь над собой. Вы столько вынесли рядом с ним, к чему бы вам было забивать мысли еще и этими перинными историями? Он всегда был неравнодушен к нашей девочке Ло, она умела в нем пробудить… нечто. И, - Уллер сухо хохотнул, – разговорить его она тоже, как видим, смогла. Бриенна молчала, уставившись на гранат в своей ладони. Лунный свет сверкал в его крупных, налитых алым, зернах, похожих на драгоценные кристаллы в друзе. Лорд Уллер устало оперся на перила, она заметила и поняла, что ему тяжело было стоять на ногах. - Ульвик, Эллария, мои внучки, - проговорил он с задумчивой печалью. – Все мертвы. Убиты его солдатами. Или мерзким зверьем, проклятыми Ланнистерами. Или, если говорить в широком смысле – войной. Мне осталась надежда столь хрупкая и столь маленькая, что сам себе напоминаю нищего перед септой. И все же я не желаю сдаваться. Не ему. Нет. Только не ему. - Если вы так враждебны к Ланнистерам, почему же обратились ко мне? – спросила она, нахмурившись. - Разве вы имеете к ним отношение? Это имя – не дурная болезнь, оно не передалось вам через поцелуи Цареубийцы или через капли влаги с его члена. Хотя ее передернуло от этой откровенности, граничащей с непристойностью, Бриенна не нашлась, что возразить. - Я всегда ненавидел Серсею и Цареубийцу, они внушали мне лишь отвращение - каждым своим поступком. Я не был рад явлению сюда этой их бедной девчонки, и, даже при королевском посланнике, не стал поднимать кубок за младшего выродка. Моя дочь же… поступила пусть и опрометчиво, но с полным правом. Стыд и позор, что жалкие, слабоумные и бесполезные плоды ланнистерского кровосмешения вообще пытались воссесть на Железном Троне. После этих попыток я сказал себе – этим королевствам приходит последний срок, мы изношены и искалечены, мир больше не может оставаться таким… Был я прав? Не знаю. Был прав в том, что мир перевернулся после череды последних убогих царствований, но должен ли я был вообще такого желать? Мне-то перемены не принесли ничего, кроме новых и ужасных потерь. Да, миледи Бриенна. Я всегда их ненавидел, и тому было еще множество причин, кроме гибели Элии и ее детей, а затем гибели Оберина, что был мне как сын или еще ближе, а затем смерти моей собственной дочери и внучки… Ланнистеры. Это люди опасные, себялюбивые, жадные, хитрые и порочные. Однако не думаю, что они имели на вас большое влияние. Хотя вы и пришлись ко двору, сгодились маленькому Деснице, но… тут дело понятное. Бес, будучи человечком тонкого ума, сумел понять, как сильно вас уважают в армиях. Что же касается его брата… Я слышал, он обошелся с вами прескверно. И я не считаю сделанное им бесчестьем, нет, не сердитесь на меня… Здесь, в Дорне, мы относимся к таким делам без вашей северной надменной щепетильности. Нет. Нет. Не в том дело, миледи. Однако, признаем раз и навсегда вот что: Джейме Ланнистер всегда любил лишь свою сестру. Не правда ли? И не то омерзительно, как они пытались изобразить из себя Таргариенов, не обладая ни статью, ни умом, ни характером, ни славой их – хотя, пожалуй, вовсе не омерзительно, а смешно и убого. Но противно моему сердцу то, как он вас использовал, а потом просто отбросил, будто показавшийся кислым, надкушенный плод. Она по-прежнему молчала, и Уллер, должно быть, заметил, как она насупилась. - Задел вас своими словами? Простите. У меня больше нет времени говорить обиняками. - Это все только слухи, - нерешительно выдавила Бриенна. – Вы уж слишком их ненавидели, чтобы… - Я говорю прямо, чтобы стало понятно, какое место я вам отвожу в творящейся вокруг истории. Вашей вины не было в том, что вы поддались на его очарование. А вина Цареубийцы… что ж, будем считать - уже откуплена тем, как бесславно он подох. - Он искупил свои преступления, он участвовал в Битве с Иными… - Я знаю, - мягко сказал Уллер. – И в самом последнем негодяе имеются ростки благородства. Даже, полагаю, вы могли, пусть и на короткое время, в нем их пробудить. Но я не верю, не поверю ни на секунду, что вам - когда-нибудь - стало бы с Ланнистерами по пути. - Я не служу Ланнистерам, - выговорила она с печальной отрешенностью. – Никогда не служила. - Тем лучше. Значит, и в этом я не ошибся. Но следует поспешить, - он неожиданно и быстро повернулся к ней и протянул руку, и Бриенна невольно ответила ему тем же. Уллер поднес ее ладонь к губам, потом отпустил, не без усилия согнулся в глубоком поклоне: - Мы еще сможем побеседовать обстоятельно, леди Мартелл. Празднуйте, будьте веселы и беспечны: ни о чем более не тревожьтесь. А, если вдруг захочется увидеть истинный Дорн, не эти столичные выгребные ямы – прошу к моему очагу в Адовом Холме. Мой замок всегда счастлив вас принять. Наши двери для вас открыты. - Благодарю, - кивнула она, но удержаться от дальнейшего замечания не смогла. – И непременно. Если только меня не поджидает в ваших стенах постель из скорпионов? - Это случилось в Песчанике, - засмеялся старик. – Но аплодирую вашей начитанности, ах, право, маленькая помарка не в счет. Нет, миледи, вас ждут только преданные вам люди и мое личное гостеприимство. Что же касается постели со скорпионами… Он поднял голову, словно к чему-то прислушиваясь. - Начинается ваша медовая луна. Глядите в оба, как бы постель здесь, с ним - не оказалась таковой. Береги себя, обещайте мне. Хоть и верю, что вы уже все о нем познали… Но, дело ведь в том, что я знаю Манфри, знаю его с самого рождения. Я прекрасно могу вообразить, на что он способен. Пусть вас не обманет ни одно его слово, ни улыбка, ни взгляд. Бриенна тоже прислушалась – и расслышала торопливые шаги, бряцанье металла. Сюда направлялось несколько стражей. Уллер хмыкнул – и рассыпался в длиннющем, цветистом дорнийском комплименте. Стражи во главе с сиром Аллейном застали его посреди этой пышной тирады. Он как будто даже помолодел лицом, произнося цветистые и складные речи, подумала Бриенна. Чувствуя, что невольно по-детски краснеет, при том совершенно не зная, что отвечать – она присела в тихом реверансе. И старик торопливо захромал от нее прочь. Солдаты повели ее в зал. Еще издали до ее ушей донеслось пение флейт и скрипок. Когда Бриенна вошла и села, перед накрытым столом кружились в стройном, удивительно слаженном танце, несколько десятков босоногих женщин. Они были одеты диковинно, даже для Дорна странно: пышные шаровары со складчатыми юбками поверх и крошечные бархатные безрукавки, едва срывавшие груди. На поясах у них звенели монетки и бусины, на щиколотках бряцали толстые медные браслеты. К концам пальцев были привязаны маленькие бубенцы, которые танцовщицы использовали искусно, встряхивая ими в такт своей стремительной музыке. Волосы их были убраны цветами, нитками жемчуга и пестрыми камешками. Они отбивали ритм также и босыми ногами, и, следовало признать, выходило у них весьма ладно и даже в какой-то мере красиво. Бриенна еще никогда не видела такого удивительного представления. Они плавно покачивались и кружились, и резко менялись местами: и, казалось, дышали в едином ритме. Сидя рядом с Манфри, она заметила, что он весь подался вперед: с очарованной, мечтательной, мальчишеской улыбкой он следил за танцем. Его длинные сухие пальцы отбивали мелодию по скатерти. И вдруг из-за толпы выступила стройная девушка в усыпанной хрусталем и изумрудами короне, одетая лишь в прозрачные шаровары. Грудь ее прикрывал ряд толстых цепей и ожерелий. Ее покрытая маслом, черная, как смоль, коса струилась вдоль гладкой спины, оканчивалась связкой серебряных монет у самого колена. Девушка, такая же босая, как остальные, несла в руках лютню. Она несколько раз повернулась вокруг себя, с победной улыбкой раскланиваясь гостям. Те приветствовали ее восхищенным ревом. Она вступила в песню, зазвенел глубокий и гладко-медовый голос. И, продолжая петь, она двинулась к главному столу. Танцовщицы расступались, пропуская ее. Манфри вскочил на ноги, улыбка его стала счастливой и хищной одновременно. В какой-то момент девушка остановилась и набрала воздуха для следующего куплета. - Лореза, свет очей, - воскликнул Манфри, вытянув обе руки к ней. – Как же тебя ждали!.. Озорная, лукавая улыбка тронула надменное личико. Она покачивала головой, как ожившая куколка. Сверкала ее прекрасная корона, до странности похожая на облачение какой-то пустынной ящерки, которые раздувают свои капюшоны, чтобы отпугнуть врагов. Бриенна опустила глаза. - Иди же скорее сюда, - опять крикнул Манфри, не обращая внимания на музыку. – Иди сюда, о, моя роза пустыни! Юная леди Рокатан, как догадалась Бриенна - без всякого негодования, просто с коротким приступом грустного узнавания - поворачивалась вокруг себя, продолжая петь и смеяться. - Иди к нам, - вдруг прервала она строку своей быстрой, как горная речка, баллады. – Иди к нам, не стой там один. Завыли в ответ все гости разом – кто от смеха, кто в восторге от ее дерзости, кто в ярости. Запели тамбурины и вступили барабаны: огромные, гулкие, обтянутые воловьими шкурами. Манфри, не переставая смеяться, сорвал с плеч свой камзол, бросил его на трон, и, оставшись в белой рубашке и шитом золотыми бутонами жилете, спустился к танцующим. Он скатал рукава до локтей, обнажив свои смуглые, крепкие руки - и девушки его окружили, скользя вокруг, увлекая все дальше в центр зала. Бриенна, почти заворожено, смотрела, как он танцует там, то с одной, то с другой, совершенно и очевидно счастливый. Его тормошили и целовали его руки и щеки, и сам он кого-то обнимал, поворачивался то к одной, то к другой. Лореза допела песню и тотчас заиграла другая. На этот раз пел какой-то юноша, безусый и одетый чуть не в ту же девичью странную сбрую – шаровары и безрукавку. Голос у него был изумительно яркий и тонкий. Дочь Рокатана теперь танцевала с принцем Мартеллом: она вилась так и эдак, обольстительно и деликатно. Поворачивалась вокруг него, обходила по дуге, качала бедрами и сплетала руки вокруг его шеи, приближалась, отдалялась. Они смеялись и о чем-то спрашивали друг друга: Бриенна видела издали, как шевелятся их, раздвинутые в белозубых дорнийских улыбках, губы. Неожиданно ей подумалось: а ведь он красив. Очень красив, когда чувствует и ведет себя так счастливо, свободно, в стихии, которую, очевидно, любит всем сердцем. Она подумала об этом – но без восхищения. Впрочем, и без горечи. Просто как некий, прежде ускользавший от нее, факт. Он красив, подумала она, пусть так. Но, Боги, почему же у столь многих красивых мужчин эта красота оборачивается не пустотой даже, а гнилостным и извращенным нутром? Бриенна не знала ответа, ей просто вдруг стало тошно и холодно. Она нащупала в своей прическе шпильку, украденную Джейме, достала ее и бросила себе под ноги. Наступив на нее кончиком туфли, она так и сидела – прямо, неловко, уставившись перед собой, почти не замечая, как шевелится, словно море, танцующая гурьба пустынных красавиц. Один из многих, подумала она как-то изумительно спокойно. Ты не сломишь меня. Больше ничем. Пусть вас не обманет ни одно его слово, ни улыбка, ни взгляд. Ты не сломишь меня. Ты не обманешь меня. Ведь ты - всего лишь один из многих. Бриенна даже не знала толком, о ком именно она в этот миг думала.