Дорнийская жена

- Я был невнимателен к ней. Вспыльчив и нетерпелив. Мне казалось, она должна была понимать, что действую для ее же блага. Я любил ее. Верите ли? Не знаю… И сам бы себе не поверил. Она тосковала в Солнечном Копье, считала наши места унылыми и безобразными, она выросла в Лимонной Роще, среди прекрасных садов, под теплыми ветрами, здесь ей было и пыльно, и тяжко. Жара, говорила она, невыносима без тени. Эти павильоны я велел отделать для нее: сделать тенистыми и прохладными, я выписал лучших садовников со всего Дорна и даже из Простора. Они посадили эти цветы. Она их любила. Бриенна посмотрела на цветок в своей руке - и выронила его. - Она тосковала в столице, вот я и перевез ее сюда. Но мой нрав не так-то просто обуздать. Впрочем, кто сказал, что дорнийка дорнийцу хоть в чем-то уступит? Манфри замолчал, покачиваясь с пятки на носок. - Здесь она повесилась, когда мы поссорились, как всегда, бурно, как всегда, шумно и неумнО. Я велел ее запереть, и она придумала, как убежать. Там, куда сбежала, уж верно я ее не достану, а? - Сир Манфри, - потрясенно начала Бриенна. Голос ее дрожал. - Ребенок был мертв, он наполовину родился… и умер вот так, в кровавом месиве, свисая над этой постелью. Все было в крови и нечистотах. Я… Это была она. Девочка. Я положил ее вот сюда, - он подошел к кровати и легонько толкнул вырезанную из розоватой древесины колыбель, поставленную на полукруглые опоры. Колыбель закачалась, раздавался едва слышный скрип. - Вот здесь она лежала, - бесстрастно повторил Манфри, уставившись на кружева в колыбели. – Погубленная собственной матерью. Бедное дитя, его вытолкнула из себя утроба мертвой женщины, а смерть ее, страшная смерть, и несправедливая, была лишь способом напоследок мне досадить! Я был в таком горе, что никого к ней не подпускал, пока меня не схватили солдаты и не увели. А, когда мы вернулись сюда за телом моей жены, я велел оставить этот шелк: пусть всегда о ней напоминает. Она почувствовала укол жалости. Мартелл стоял над детской кроваткой, глаза его были опущены, и в полумгле, пронизанной лучами с танцующими в них блестками пыли, Бриенна видела длинные, изогнутые, как у девушки, густые ресницы. Он сморгнул, поднял взгляд, остановил его на ее лице. Он показался ей потерянным и потрясенным, и Бриенна подумала: он бывал в этой комнате много раз, почему я об этом не знала? - Сир Манфри, мой лорд, - опять попыталась она. В горле у нее набух ком, сердце запылало. – Простите меня! Мне так жаль, так невозможно жаль. - За что простить? - За это, - она коснулась пальцами своего лба. – Если бы я знала, сколько боли вам причинит моя глупость, я… О, сир Манфри. Он шагнул к ней, но остановился. Бриенна сделала шаг, и другой, потом осторожно положила руки на его плечи и обняла. От его тела исходило сухое тепло, ее окутал запах смолы, розового перца, шафрана, корицы, гвоздичных соцветий и кардамонных коробочек – дорнийский запах, как она привыкла думать, еще с Королевской Гавани. Тогда впервые - заключая союз - Манфри коснулся ее руки и поднес к своим губам: и тогда она оказалась так близко к нему, чтобы разобрать эти тонкие оттенки, и запах тогда показался ей даже приятным. Обняв в ответ, он крепко охватил ее лопатки и прижался лицом к шее. Некоторое время они стояли в полной тишине, она чувствовала лишь его бестрепетное объятие – ни слез, ни вздохов, ни всхлипов. Должно быть, он стыдится уже и того, что посвятил меня в эту печальную, поистине ужасную, историю, подумала Бриенна. Манфри шевельнулся, коснувшись ртом мочки ее уха, дыхание было горячим, он заговорил быстрым и каким-то истерзанным шепотом: - Мне сказали, время лечит. Нет, миледи, лечит не время, а лишь надежда на то, что в новых днях мы станем поступать по-новому. Надежда и намерение. Я дал себе слово, и я его сдержу. Вы должны помочь мне в этом. Должны меня понимать! - Я понимаю, - вымолвила она осторожно. - Вы не тронете себя больше, правда? Обещайте, что не причините себе ни малейшего вреда. - Обещаю, мой лорд. Руки его скользнули выше, он охватил ее волосы и потянул голову от себя. Бриенна разжала объятие. - Громче! – прикрикнул он. Боясь его огорчить и разозлить, и все еще в этом сочувственном оцепенении, она повторила, не сводя с него взгляда: - Обещаю. Почувствовав, что она пытается если не отступить от него, то отпрянуть, он ухватил ее плечи, вжимая в них пальцы. - Нет, прошу вас, не уходите! И, хотя в его голосе должна была прозвучать мольба, ей почему-то послышалась угроза. - Не оставляйте меня, - пробормотал Манфри, - только не теперь. Не теперь, миледи, только не теперь. - Я не ухожу, - в полголоса сказала она. Хотелось ли ей усмирить его или утешить его, она не знала. – Здесь… Я с вами, мой лорд. Он отпустил ее плечи, и вдруг схватился за ее широкий пояс из двойной парчи. Потянул за концы, распутывая узел. - Что вы делаете, - запротестовала Бриенна. – Не нужно, не нужно этого делать, прошу, мой лорд! Манфри нетерпеливо дернул пояс, и он распался, ее роба распахнулась, будто того и ждала. Он воззрился на ее тело с исступленным вниманием, и на миг ей показалось – на том все и кончится, так он был сосредоточен и в то же время отстранен. Но в следующее мгновение Манфри занес руку - и ударил раскрытой ладонью по ее левой груди. Бриенна взвизгнула и отшатнулась. - Только я могу это делать, вы слышите? Вам понятно? С вами, с кем-то еще, с кем угодно, сколько угодно, как хочу, как захочу! – забормотал он, облизывая сухие губы. – Вы хотели причинить себе боль? Извольте, почувствуйте до конца, что это означает, ваша рука здесь не властна, только моя. Только я могу это делать! Еще? Хотите еще? Ну же, вы хотели страдать, вот вам, пожалуйста… Он ударил ее по другой груди, ущипнул ее, стараясь захватить побольше плоти. Бриенна попыталась закрыться, он в бешенстве оттолкнул ее руки. И вновь начал осыпать ее грудь шлепками и тычками. Удары его были до странности расчетливы, они причиняли короткую жгучую боль – но быстро растворялись в ее недоверчивом изумлении. Это были удары человека, который знает, как не искалечить жертву. Манфри схватил ее соски, потянул и выкрутил, не переставая говорить своим монотонным, спокойным голосом: - Вы же этого желали? - Нет! – крикнула она. - Вот так?! Вам больно? О, видели бы свое лицо, миледи. Вы все, все одинаковы… Но я установлю свои порядки, верно? Мы вас изменим. Мы все сделаем, чтобы не повторить… не повторить… Он запнулся, будто потерял мысль. Да и вряд ли мог мыслить связно, решила она, на него нашло отчаяние, приступ безумства. Он просто стремится выместить свое горе на ком-то. Она мягко оттолкнула от себя его руки. Он словно ребенок, что бьет игрушку, надеясь тем самым… Бриенна не успела додумать, Манфри перехватил ее запястье, сжал и отбросил в сторону. - Не смейте закрываться, - зашипел он. – Не смейте от меня закрываться! Этого не позволю… - Мой лорд, прошу вас! Перестаньте! Не трогайте меня, - взмолилась она. – Вы не в себе, вы не можете… Он наклонился, подхватил с пола пояс и накинул на ее шею. Впервые с момента, как очутилась здесь, она испытала настоящий ужас. Манфри затянул петлю так быстро и умело, что Бриенна даже не успела вдохнуть. Она открыла рот, и обнаружила, что в горле не осталось ни капли воздуха. Словно в полусне, она услышала свой хрип, какие-то мокрые звуки – верно, это булькало в ее глотке, а Манфри все тянул и тянул концы пояса. - Если пожелаете сбежать от меня таким образом, я сам накину петлю на вашу шею, - сказал он, - сделаю так, чтобы вы в этом раскаялись. Это хороший урок, запомните его как следует! Вам жаль? Кажется, уже жаль? Он тряхнул ее, добиваясь ответа. Бриенна не могла говорить, только цеплялась руками за отвороты его камзола. Из последних сил она отпихнула его от себя, но толчок вышел слабым и смазанным, ей не хватало мысли, решимости и воли. Ее сковало страхом, и страх мешался с жалостью и непониманием. Манфри вновь облизнул свои губы и вдруг, не выпуская концов петли из пальцев, закрутив их еще сильнее, он приблизил свое лицо - и поцеловал ее. Он раскрыл ее рот своим языком, действовал жестко и неласково, прикусил ее губу: и все это длилось так бесконечно долго, что она уже не понимала, по какую сторону находится. Жизнь съежилась до маленькой точки, неуловимой пылинки, которую она не могла ухватить своими взмокшими пальцами. Руки ее ловили лишь пустоту, соскальзывали по расшитому атласу камзола, во рту ее, несмотря на поцелуй, было жарко и сухо, сердце колотилось все быстрее, и каждый удар отдавался в ушах, будто молотом по наковальне. Потом голову заполонило какое-то гудение, оно перешло в высокий звон наподобие комариного писка. Манфри прервал поцелуй и вновь заговорил: она не слышала, только видела, как открывается его рот. Он разжал руки, петля ослабла - и Бриенна согнулась пополам, с шумом хватая воздух. Ее поразили две вещи – как легко пережать человеку глотку, не встречая никакого сопротивления, и как сильно она была ему благодарна за это возвращенное дыхание. - Я повешу вас здесь, на этом же куске шелка, - сказал он размеренно и даже как-то умиротворенно. – Где болталась она. Своими руками. Если еще хоть раз поймаю на том, что вы себя бьете. Из вас польются нечистоты, и вы станете молить о возвращении, но комнате этой не привыкать к грязи, а я вас больше слушать не стану… Так запомните это чувство, миледи, когда в ваших ушах стоит только звон, а все вокруг темнеет и сжимается. Запомните, прошу вас. И молитесь о том, чтобы я хотел вас слушать, чтобы я просил вас говорить со мной, чтобы я не отворачивался от вас. Это ясно? Изумившись тому, как трудны были даже не слова – а малейшие звуки в них, Бриенна что-то невразумительное пискнула. Она выпрямилась, попыталась запахнуть робу. Грудь у нее ныла, болела снаружи и изнутри, и она не понимала, где было больнее. Манфри толкнул ее к стене, она налетела на нее спиной, попятившись, вжимая голову в плечи. Кашляя, прижимая ладонь ко рту, она увидела, что оставляет на коже капли алой крови. Должно быть, он прокусил мне губу, подумалось в замершем ошеломлении. - Вы не можете, - выдохнула она, наконец, когда он встал напротив нее, склонив голову к плечу и разглядывая ее – почти с восторгом, подумала она, с детским и счастливым восхищением. – Не мо… не можете вымещать на мне свою боль, мой лорд. Это… непра… Он раздвинул губы в недоброй улыбке, глаза его сверкали, будто пригоршни темных звезд: - Так вот как вы все расцениваете? Не урок вам, не наставление, а лишь мое горестное безумство? Я похож на безумца, леди Бриенна? Она уставилась на него, смаргивая слезы. - Похож? - Мой отец говорил, что безумцы часто считают себя здравомыслящими, - воинственно проговорила она, когда дыхание начало выравниваться. – А всех вокруг - напротив… И Джейме рассказывал ей, что безумный Король Эйерис не сразу казался им таковым. Он, бывало, принимал вполне взвешенные решения, вот только все это вело и вело его – а с ним и Королевства – к непоправимому. Манфри дотронулся до ее груди, ласково обвел пальцами, слегка сжал – и ударил со всей силы. Бриенна застонала, весь крик в ней куда-то пропал, у нее не было сил глотнуть еще воздуха. - Я знаю места, где будет всего больнее, миледи, и никто не увидит, что было сделано. Ну? Безумец ли? Безумец бы стал уродовать ваше лицо. А мне оно и без того неприятно. И вы уже потрудились над ним на славу! Ваши глупые крошечные титьки не заслужили этих ударов, но, если продолжите упорствовать, я посвящу им отдельный урок. - Нет, нет, нет, - она затрясла головой, - пожалуйста, перестаньте. Не здесь! Здесь погиб ваш ребенок, погибла ваша жена, ведь я вижу, как вам тяжело даже говорить об этом! Вы хотите, чтобы кто-то разделил это страдание, но я не… Он ударил ее опять, наотмашь, по левой груди, Бриенна закрылась руками и заплакала. Кожа ее горела в местах удара. Ей было больно дышать. Манфри надвинулся на нее, вжал в стену и начал покрывать поцелуями шею и плечи. Он добрался до соска и прикусил, укус был острым и долгим, она закричала сквозь слезы. - Тише, - сказал он, прижимаясь к ней всем телом, - тише, тише. Я больше вас не трону. Урок закончен, миледи. Вам было больно? Она в ответ лишь затрясла головой – вверх и вниз. - Было, я вижу. Вам было страшно? Бриенна опять закивала, будто кукла-болванчик из фарфора и веревочек. - Хорошо. Хорошо. Тссс, - он прижал пальцы к ее губам. – Теперь тише. Эти покои не любят шума… Они… его не выносят. - Прошу вас, отпустите. Давайте уйдем. Давайте уйдем отсюда, - взмолилась Бриенна. – Мы не можем… Манфри только бровь изогнул: - Можем. Нигде я не ощущаю себя настолько живым и… жаждущим жить, как в этих покинутых всеми комнатах. Рука его скользнула по ее истерзанной груди, огладила живот и опустилась ниже. - Не надо, - почти захныкала она. - Я же сказал, урок окончен, - он неожиданно деликатно сжал ее между ног, лаская складочки кожи и слегка прижимая большой палец к тому месту, где лепестки ее лона сходились вместе. – И нужно бы вас поощрить за старание. Ведь вы старались, миледи? Она строптиво качнула головой, Манфри фыркнул: - Да, я вижу, что вам было трудно все это принять. Тем паче, понять… Но вы ни разу не пытались воспротивиться. Мы оба знаем, что вы бы могли? Бриенна с тоской подумала: но что я буду делать тогда? Как долго я проживу? Минуты? Несколько часов? Дней? И… Джейме? Если он еще не покинул Дорн, она и его подвергнет опасности. - Если бы я затянул петлю туже, вы не могли бы себя контролировать, - спокойно сказал Манфри. – Вы бы напали. Теперь вам понятно? Так, я все еще безумен в ваших глазах? Он раздвинул ткань ее робы и вновь начал покрывать тело поцелуями: плечи, ключицы, шею – очень аккуратно и очень бережно. - Мне нравится чувство опасности, - прошептал он, прикусывая мочку ее уха, перекатывая на языке, - рядом с вами… это наполняет меня ликованием. Безумен? Пальцы его ласкали между ее ног, другую руку он положил на ее рот и втолкнул два пальца внутрь. Она почувствовала, как к медному вкусу крови и к сухой горечи примешался металл колец и аромат корицы. Манфри вытащил пальцы из ее рта, поцеловал в губы, будто припечатывая свое нечестивое вторжение. - Хорошо, пусть безумен. Лучше прослыву безумцем, чем дураком. И только дурак оставит вас после всего, что я сделал, без всякого вознаграждения. Бриенна, с громким всхлипом, прижала обе руки к лицу. Манфри ласково отвел их в стороны, поцеловав ее мокрые веки, скулы, висок - и даже кончик носа. С той же настойчивой, бархатной приветливостью он гладил ее: и почти невесомо. Она смятенно подумала, что он очень искусен: не всякий человек мог бы так соизмерять каждое свое прикосновение. Эти прикосновения, помимо воли, воспламеняли в ней нечто: тайное пламя, какой-то горький и странный костер. Чем больше ей желалось это прекратить, тем сильнее в ней ныло томительное, неодолимое предчувствие. Между тем Манфри опустился перед ней на колени и принялся целовать ее живот, и она почувствовала, что на его ладонь в ее межножье соскальзывает капля влаги. Ей стало невыносимо стыдно от себя самой, и, чтобы остановиться, она открыла глаза, обводя ими жуткую комнату. Взгляд ее застыл на пустой колыбели. Как он может, полыхнула мысль – изумленная, негодующая, остужающая, как искра от ледяного дракона. Как он смеет осквернять их память?! С судорожным упрямством Бриенна свела бедра: и Манфри почувствовал перемену в ней. Он выпрямился и вновь начал покрывать ее поцелуями, не слушая отчаянных просьб и гневно-жалобных увещеваний. Приказав ей лечь спиной на пол, он встал на колени между ее ног, распахнул ее робу, любуясь видом. А затем протолкнул внутрь ее лона сразу два пальца. К ее ужасу, пальцы его погрузились в вязкую влагу. Бриенна не понимала, что с ней творилось, желание ее росло вместе с ожесточением на себя и гневом на Мартелла. Казалось, одно чувство сцепилось с другим, подобно льву, дракону и волку на той пряжке, что она видела у Короля Брана: звери кружились в вечном танце, никогда не в силах уступить или победить. Она плохо помнила происходившее потом: его губы и язык были на ее животе, а затем – между ног, то нежны, то настойчивы. Перед глазами ее все расплывалось. Волосы взмокли и спутались. По вискам катились слезы, все еще было трудно дышать, но это как будто подбрасывало дров в огонь, восстававший внизу ее живота. Она выгнулась и запрокинула голову, чтобы не видеть Манфри – как будто это могло помочь. И в какой-то миг, когда он опять протолкнул в нее пальцы, задев особенно чувствительное место, раскрыв ее, как раскрывают абрикос, чтобы выломать косточку – она насадилась на его руку, раскинула ноги шире. Глаза ее распахнулись от стыда и восторга, - и от ужаса, ужаса перед собственным бесчестием. Она не узнавала себя и потерялась в самой себе. Взгляд ее заметался вокруг, выхватывая не целое, а лишь куски, бессмысленные и потерянные – смятый цветок на полу, с рассыпанными вокруг лазоревыми лепестками, темно-бурое пятно, поглотившее нежные мраморные прожилки, белая лента, уходящая в потолок, и, наконец, розовое дерево колыбели. Бриенна почти в отчаянии закричала, закрыв лицо руками. Глаза ее закатились, все стало мягким, податливым, влажным, и жаждущим на самом краю, скользко-горячим и бессмысленно-тугим: внутри и вокруг. И в этот момент что-то в ней выросло, запылало – и прорвалось, излившись на пальцы принца Манфри, на его язык - еще одной пригоршней, вязким, обильным, нечестивым соком. После ей казалось, что все было сном: эта тихая комната, и этот цветок гортензии на полу, и ее собственный безрадостно-долгий стон, что вибрировал и дрожал, заставляя весь мир переворачиваться. И ее плоть, трепетавшая под языком ненавистного ей мужчины. Ведь я не могла пасть так низко, думала она почти в невинном недоумении. И как я могла бы испытать удовольствие, находясь в спальне повешенной дорнийки, рядом с кроваткой, где некогда лежал мертвый ребенок, да еще и сама едва не задушенная? Нет, нет, нет, определенно - все это была злая шутка, какой-то особенный виток воображения. В глубине души она знала, что случилось на самом деле. Это осознание причиняло больше боли, чем даже ее грудь, которая еще долго ныла и пылала от укусов, щипков и ударов. Бриенна лежала на своей кровати, глядя, как ветер качает шторы, как двигаются тени от солнца – с утра такого яркого, белого и злого, к вечеру золотисто-медового. Она почти не двигалась, не спала, но и не вставала, чтобы поесть или умыться. Фрея приносила ей воду, прикладывала компрессы от синяков. Бормоча какие-то утешительные и ворчливые вещи, служанка расчесала ее волосы и заплела косу. На четвертый день, совершенно огорченные, обе ее горничные застыли над постелью. Вид у них был одновременно трусливый – и возмущенный. Они сложили руки перед собой и стояли, в комичном сходстве наклонив головы, сверля ее взглядами исподлобья. - Миледи, вам не позволяется так лежать! – наконец, в запальчивости объявила Фрея. Бриенна невольно хмыкнула. - Кто это сказал? – поинтересовалась она тихим, охрипшим голосом. - Вы больны? Вам нехорошо? Почему вы не поднимаетесь, даже чтобы помыться? - Не хочу. - Вы должны вставать. - Должна? - Должны, - пискнула Динна, закивав головой. – Мы желаем вам добра. Если долго лежать, можно захворать, даже умереть. - Я встану, - пообещала она им, лишь бы успокоить. – Скоро. - Когда? - Когда сочту нужным, - отрезала она, и тут же подумала: когда потребуют, чтобы я шла к алтарю. Бриенна Тарт, трусливая дура и нечестивая шлюха, распутная, бесполезная и безобразная. И все, что от тебя требуется – дойти до проклятого септона в Башне Солнца, и тогда все закончится… верно? Будем надеяться, подумала она почти равнодушно. Может, потом ее оставят в покое. - Я знаю, как вас развеселить! – вдруг вскричала Фрея, и ее лицо озарила премилая, озорная улыбка. – Да ведь я точно знаю! Ну же? Если встанете и пойдете в купальню, я вам все-все-все расскажу. Бриенне стало стыдно перед ними, перед их детским, откровенным и трогательным желанием помочь. Она села на постели, низко опустив голову. Потом заставила себя – и поднялась. - Хорошо, - сказала она. – Видите? Я иду. Стремясь ее развеселить, Фрея и Динна приволокли в гостиную все платья, что уже были готовы к этому дню. Портной, устрашенный ею, починил и корсет. Для нее пошили туфельки и сандалии, украшенные бирюзой и кораллами, и шали, и плащи с капюшонами и без. Целый ворох бесполезных, вопиюще беспутных дорнийских вещей. Но, чтобы не пугать больше своих служанок, она позволила им распоряжаться. Они принесли в гостиную огромное ростовое зеркало в черной резной раме. Под нетерпеливый и очаровательный щебет Бриенна примерила все платья, одно за другим, выслушала все девичьи советы насчет того, с каким поясом или ожерельем что носить, какая шаль подойдет сюда, какие перстни носят вот с этим… и послушала их споры на те же темы - и все это длилось и длилось. Девушки подначивали друг друга, ссорились, тут же смеялись и шутили, и призывали ее рассудить их, и кружили вокруг нее, заставляя вертеться перед зеркалом. Хотя в душе ее оставалось все так же темно и стыдно, она все же дала себе труд выбрать наряд для прогулки. И даже надела его, позволив служанкам застегнуть пояс и завязать сзади ленты. - Честнее было бы вовсе обойтись без платья, - сказала Бриенна, хмуро разглядывая свое отражение. Это было тяжелое, розовато-желтое одеяние, по корсету расшитое мелким коралловым и жемчужным бисером. Юбки у него были пышными и плотными, что, определенно, было уж получше иных - прозрачных, с высокими разрезами. Но зато спинки и вовсе не имелось: вместо того бестолковые дорнийские портные пришили длинную ленту, которой нужно было лишь связать бретели корсета. Вырез у платья был такой, что – вновь - при каждом движении Бриенна рисковала обнажить себя до кончиков сосков. Заметив ее кислую мину, Динна отыскала в ворохе нарядов широкий золотой пояс и нацепила его поверх, так, чтобы он придерживал распадающийся в стороны лиф. Служанки застегнули на ее запястьях браслеты, скрыв бледные синяки от прикосновений Гаргалена и Мартелла. Они надели на ее шею змеиное ожерелье и ряд каких-то мелких золотых цепочек. Бриенне было непривычно, неловко в этом всем: но девочки так старались, думала она. Они убрали ее волосы: как всегда, ужасно довольные результатами своих трудов, сплетя какие-то сложные косы и уложив их высоко, заколов множеством крошечных гребешков и булавок. Наконец, Фрея приволокла полупрозрачный желтый плащ, расшитый вьюнками и змейками, и накинула на ее плечи. Плащ скрыл глубокий вырез, что Бриенне даже понравилось. - Повернитесь, пожалуйста! – в полном восторге закричали служанки, и она послушалась. Они захлопали в ладоши, осыпая ее своими наивными и трогательными комплиментами. - Теперь мы можем отправляться! – крикнула Фрея, и замолчала под тяжелым, вопросительным взглядом Бриенны. - На прогулку, - стыдливо закончила за нее Динна. – Вам ведь разрешили прогуливаться по Солнечному Копью, пока мы все ждем свадьбу. Приходил сюда сир Гаргален, да несколько раз, и всегда спрашивал, не готовимся ли к выезду. - Что вы ему отвечали? – с нервным любопытством спросила Бриенна. - Что мы подгоняем платья, - самодовольно улыбнулась Фрея, - что знатной даме, тем более принцессе, надо как следует подготовиться! Бриенне внезапно захотелось охватить ее хорошенькое личико и расцеловать в обе щеки. - Спасибо, - вместо этого сказала она, не пытаясь скрыть облегчения и благодарности. – Вы все делали верно. - Но теперь-то вы готовы?! Правда, готовы? И опять ей не захотелось их расстраивать. Они таращились на нее со счастливой надеждой, и, если бы Бриенна сняла с себя все эти тряпки, и вновь отправилась в добровольное заточение своей спальни, Фрея бы, чего доброго, ударилась в слезы. Они выехали, и двинулись по жаркому, прибитому солнцем и безветрием, тракту, в сторону столицы. Сир Гаргален подъехал к ней и, как ни в чем не бывало, о чем-то спросил. Бриенна даже головы не повернула, сделала вид, что не расслышала. Фрея в этот момент как нельзя вовремя пересказывала ей дворцовые сплетни, кружившие среди прислуги, да разные забавные истории с городских площадей. - Замолчи, - прикрикнул на нее Гаргален. Девушка испуганно смолкла. Он повернул к Бриенне свою укутанную в оранжевый платок голову. Лицо его было скрыто натянутым до носа куском ткани. - Почему вы не отвечаете, миледи? - Я не желаю с вами говорить, - буркнула она, уставившись на дорогу перед собой. – Вы повели себя недостойно. - Это в чем же? - Оба мы рыцари, а потому на равных, сир Гаргален. Вы позволили себе… - Я выполнял приказ. Она не стала ничего отвечать. Он вдруг рассмеялся некрасивым, коротким смехом: - «Рыцари», - передразнил он. – Так я вашу рыцарскую честь задел? Ну, и что же вы сделаете? Вызовете меня на поединок? Проткнете своим кинжальчиком для фруктов? Бриенна упрямо сжала губы. - У леди Бриенны есть настоящий меч, - ревниво и возмущенно вмешалась Фрея. – Меч валирийской стали, вот как! Не всякий его и поднять сможет, так он тяжел… - Заткнись-ка, - бросил Гаргален, даже не поглядев на служанку. Он цепко уставился на Бриенну. - Таким, как вы, будет трудно в наших краях, - без обиняков заявил он. – Вы ничего не умеете. Не знаете, как правильно себя вести. Люди в городе в восторге от ваших светлых волос, синих глазок и белой кожи, но остального они пока не разглядели… Чернь не прощает слабости, а вы слабая. Хоть и назвались рыцарем. Или это не вы сами? Слыхал, ваш любовник вас так назвал, хотел польстить, сделать приятное. Когда мужчина думает одним местом, он и не на такие глупости пойдет… - Вы тоже не слишком-то осведомлены, - взорвалась она, - как надо вести себя с женой принца! И не смейте грубить моим горничным! Еще раз откроете рот, я доложу принцу Манфри о том, как вы дерзили мне, поучали меня, будто девку в таверне, насмехались, оскорбляли и принижали меня. Он начал что-то бурчать в ответ, но она пришпорила лошадь и погнала ее вперед, чтобы не слушать. Фрея и Динна нагнали ее почти у самых ворот. - Прошу вас, не злитесь. Сир Гаргален невыносим, он наглый, он дерзкий, - примирительно затараторила Динна. – Не сердитесь на нас! Просто не позволяйте ему вас тревожить. Не обращайте внимания… - Он всегда такой, - недовольно добавила Фрея. – Он из Соленого Берега, невоспитанный, всегда говорит напрямую, он сам-то толком и не умеет при дворе обращаться. - Я перевоспитать его не смогу, - проворчала Бриенна. – Подобные ему понимают лишь силу и брань. Или хитрость, подумала она. Гаргален как будто даже обрадовался ее отповеди и обещанному предательству. Наверняка счел всю эту мерзость, что полилась из нее, достойным дорнийки ответом. - Отвлеките его, как въедем в город, - сказала она, повернувшись к Фрее. – Не желаю, чтобы этот болван всюду за мной следовал. Пусть раздает милостыню, пусть держит толпу, ругается с лавочниками - только не дайте ему за мной увязаться. Девушки переглянулись, а затем в замешательстве, но послушно и понимающе, кивнули. Бриенне удалось ускользнуть очень скоро: вновь их окружила толпа, потом чуть рассеялась, по мере продвижения к богатым кварталам – и вновь их маленькая процессия усердно раздавала монетки и сладости. На одной из круглых площадок Бриенна нырнула в боковую улочку, взбежала по каким-то ступеням, перебежала деревянные мостки над пересохшим каналом – и очутилась в лабиринте домов и высоких каменных оград. Она сорвала с ветки, свисавшей низко над мостовой, изнемогавшей под тяжестью плодов, пригоршню черешен, обернулась. Никто не шел за ней. С огромным облегчением Бриенна вздохнула полной грудью: и позволила улочкам уводить себя все дальше и дальше. Чем быстрее она шагала, придерживая тяжелый подол своего платья, тем, казалось, свободнее ей дышалось. Цели у нее не было, она просто кружила, переходя из тени в тень, ни на чем не останавливая взгляд. Она доела черешню и выпила воды, набрав ее в горсть из разбитого каменного фонтанчика. И продолжила путь, бесстрастно и бездумно, иногда прикасаясь к шершавой стене или трогая пышные, пенные соцветия в живых изгородях. Она представила, как по этим улицам шагает Джейме. Его загоревшее под солнцем Эссоса лицо, заостренные черты, зеленые глаза, в которых всегда пряталась улыбка. Седые полоски в густых и жестких, будто львиная грива, волосах. Его упрямо сжатые губы. Должно быть, он уже отплыл обратно, в Пентос, подумала она. Кошка сидит у него на коленях и мурлычет… Она остановилась, положила обе ладони на каменную кладку, прижалась к ним лицом. Тихонько, в такт ее прерывистым вздохам, позвякивали браслеты. Я могла бы побежать в порт, сесть на корабль и отправиться следом, сказала она себе, чтобы унять свою печаль. Или вовсе не стала бы садиться на корабли, вошла бы в воду и заскользила по волнам, как те русалки из песен. Словно дельфин с моей тартской броши. Я бы стала свободной. Море качало бы меня, и вся боль растворилась бы в нем. В ней закипел гнев на себя, на эти бесплодные фантазии и детские мечтания, она развернулась спиной к стене, сжала кулаки. Ударила по камням, едва не содрав кожу. Манфри, надо полагать, об этом и говорил, когда душил ее: ей еще не раз захочется заглушить боль, нанося себе увечья. Он отобрал у меня даже такое утешение, рассердилась она. Зашагала, почти не разбирая дороги, не запоминая обратный путь. Сир Гаргален город знает превосходно, действует напористо и решительно, он скоро отыщет ее, в том сомнений не было. Надо как следует насладиться одиночеством, потому что вскоре отнимут и его… Бриенна остановилась, как вкопанная. Каким-то непостижимым образом, иным, запутанным, путем, и все же верным, ноги принесли ее к знакомой улице. Она подняла глаза на кованую вывеску: всадник с копьем наперевес. В грязных окнах мансарды белели все те же шторы, но ничто не шевелилось вокруг, не было ни души. Все казалось вымершим и пустым. Стоя в тени подворотни, прислонившись плечом к колючему песчанику кладки, она таращилась на лавку Кигана Сэнда. Джейме покинул это место, конечно. Может быть, он сейчас смотрит на морскую гладь и сожалеет о том, что совершил такую глупость. Но, подумала Бриенна, он в безопасности, и самое страшное, что ему теперь предстоит – это объясниться со своими друзьями, с семьей, которую он так опрометчиво покинул… Ей стало грустно, какое-то тоскливое опустошение завладело сердцем. Не оставляй меня, мысленно взмолилась она. Иногда думай обо мне, только иногда, изредка, чуть-чуть, даже совсем-совсем редко! Но только не оставляй меня насовсем, здесь, одну. Вспоминай обо мне, прошу, пожалуйста. Пожалуйста. Бриенна тихо шмыгнула носом. В этот момент на улице, в солнечном воздухе, который качался от зноя, произошло какое-то едва заметное движение. Мелькнула маленькая тень, и Бриенна увидела, как кошка выбежала на булыжную мостовую. Леди Царапка уселась в солнечном пятне и принялась умываться, она возила лапкой за ушками и натирала свою безучастно-довольную мордочку. Потом принялась лизать свой бок, вытянув толстенькую шею. Бриенна обернулась в приступе панической радости: и нос к носу, тотчас же, влетела в мужскую фигуру. Поверх алого платка - изумрудные глаза. Джейме поднял руку в перчатке и, тихо смеясь, прижал к ее рту: - Пришла! Ты все же пришла.