Гмар Тиккун. За поворотом

Вашингтон, Округ Колумбия.

Черч-стрит-вест. Дом Спенсера. За три часа и двадцать минут до наступления полуночи. Привычные гул и грохот, которым любой приезжий становится квартирантом, врывались в по-новому обставленную гостиную порывами холодного ветра через приоткрытое окно. Спенсер, укутавшийся в новый, все еще неприятно пахнущий плед, с удобством устроился на продавленном диване. На коленях открытая книга. Глаза медленнее, чем обычно – гораздо медленнее, если говорить на чистоту – скользят по обрывистым строчкам. Грибоедовская поэзия на языке оригинала – это все, что могло спасти его в этот вечер. «Горе от ума». Как тонко, с каким издевательством, но как верно (!) подмечено. Четыре года назад, когда деревья были большими, Дерек Морган, выбирая именно это произведение в качестве подарка для новоиспеченного коллеги, вкладывал в этот жест совершенно иной смысл. Моргана нельзя обвинять за то, что он судил по обложке. Многие так поступают. И, увы, не только с книгами. Он с высоты своего опыта хотел лишь намекнуть совсем зеленому парнишке, которого в шутку называл ребенком, что жизнь существует и за пределами шрифта, а счастье и удовлетворение можно получить не только путем извлечения квадратного корня. Во всяком случае, не только его. Спенсер посчитал подарок вульгарным и, чтобы подавить желание избавиться от книги – сжечь ее или передарить – удостоил ее отнюдь не почетного места на самой верхней полке. Во втором ряду, где она максимально редко могла бы попадаться ему на глаза. Накануне обуренный идеей перемен Спенсер опустошил все полки шкафа, чтобы передвинуть его на новое место. Таким образом, книга снова оказалась у него в руках. Вне всяких сомнений, он не мог не критиковать Чацкого за его надменность и зубодробительный цинизм, за его чувство собственного заразительного превосходства над другими, как не мог и без тени улыбки читать пассажи от лица Фамусова, поставленного в самое неловкое положение. Ситуация забавляла бы и будоражила, если бы где-то на периферии, в короткие моменты переворачивания страниц, не возникала бы пустота, из которой на Спенсера взирала сама истина. Как горем стало для Чацкого знание заграничных укладов, о которых он так спешил поведать заиндевевшей губернии, так горем же обратилось для самого Спенсера знание о мирах отнюдь не пустых, но опасных, промозглых, пролегающих всего-то за тонким серебряным напылением. Немой ужас вызывала одна лишь мысль о том, как нестабильна, непрочна эта преграда. Взрыв новогодней петарды заставил Спенсера вскрикнуть. Книга выпала из вздрогнувших рук и рухнула на пол. Закрылась. Открывать ее снова Спенсеру расхотелось, как и проводить в этих комнатах остаток вечера и ночь, издревле считавшихся волшебными. Поднявшись с нагретого места, Спенсер в два шага достиг окна. Опустил стекло, бросив мимолетный взгляд наружу. Компания молодых людей удалялась по направлению к Коннектикут-Серкл. Температура к девяти часам опустилась до минус двух. Небо, донедавна чистое, звездное, затянуло низко-ползущими облаками. Первые снежинки опустились на плечи Спенсера, едва он миновал Пит-стрит, а это всего-лишь в полуквартале от его дома. Праздник не просто наступал на пятки, он буквально дышал в затылок, и дыхание у него было, по мнению Спенсера, совсем не свежим. Мимо пробегали припозднившеся прохожие, неспешно по промерзшей, покрытой настом дороге также мимо катили автомобили. Откуда-то доносилась музыка. Где-то несдержанно смеялись. Тут и там на горизонте расцветали бутоны фейерверков. Кому-то было невтерпеж. Высоченная, ничуть не ниже пяти метров, ель, установленная на пятачке перед собором святого Апостола Матфея, переливалась мириадами ярких огней. Спенсер сделал немалый крюк, чтобы посмотреть на нее поближе. От влажного, прогретого асфальта – слишком близко к поверхности здесь были проложены коммуникации – поднимался пар. Не изменившиеся со дня Рождества, ничуть не постаревшие со дней юности мелодии настойчиво пробивались к сердцу. Их посыл был прост и понятен, в чем-то глуп, в чем-то восхитителен: «Верь. Просто верь. И тебе станет легче». Но вера не спасает – это Спенсеру пришлось заучить на зубок. Вера парализует и позволяет скверне пожрать тебя без остатка. Спасает только действие. В малых дозах – безразличие. Страсть, пожалуй, тоже. Спасает любовь, но не благоговение – однозначно. На юге, в пяти кварталах от Дэсейлс-стрит, едва ли не над самим Капитолием, поднималось зарево; десятки прожекторов дырявили небо, рассекали его подобно мечам, скрещивались между собой и снова разбегались в стороны, имитируя поединок. Большой концерт должен был начаться с минуты на минуту. Публику разогревали синтезаторной музыкой. Публика явно желала большего. Спенсер удостоил это зрелище мимолетным взглядом, прежде чем свернуть с семнадцатой. Тогда же он заметил и крупногабаритный черный седан, как ни в чем не бывало припаркованный у ныне закрытого Национального Географического музея. Мотор запущен. Фары потушены. В салоне разливался теплый электрический свет, но тонировка на окнах была слишком плотной, чтобы Спенсер мог разглядеть нечто большее, чем очертания мужской фигуры. Машина тронулась с места, когда Спенсер толкнул дверь кофейни. Заведеньице с неброским названием «The Coffee Bar» уже закрывалось, когда Спенсер, продрогший, переступил порог. Рональд, бессменный и хорошо знакомый Риду бариста, обслужил постоянного клиента на скорую руку – безкофеиновый капучино с двойным ореховым сиропом, пожалуйста! – хотя и не без улыбки, что было отмечено Спенсером пятью долларами сверх чека. – О, спасибо, доктор Рид! Сегодня не отмечаете? – Рональд выключил кофемашину, поспешно протер барную стойку и начал развязывать пояс передника. У него оставалось катастрофически мало времени. – Не в этот раз. Повеселись как следует. – Без этого уж не обойдется. Хорошего вам Нового года! Спенсер не успел сделать и десяти шагов прочь по заснеженному тротуару, как вывеска уже потухла, а Рональд, находу застегивая куртку, выскочил на улицу. Он едва не забыл запереть кофейню и дважды ронял ключи в сугроб. В кармане у него разрывался сотовый. Этого парня где-то очень ждали. Спенсер улыбнулся уголками губ, снимая пластиковую крышку со стаканчика. Так пить было гораздо удобнее. Снег теперь летел частый и крупный. Снежинки то и дело залетали в стаканчик с напитком, соприкасались с плотной горячей пенкой и таяли. Спенсер не обращал на них никакого внимания. На дорогу домой он планировал потратить вдвое больше времени, но мороз буквально гнал его в шею. Почти не чувствуя стоп, он преодолел пешеходный переход и, спустя час и тринадцать минут, вернулся на знакомую Черч-стрит. Пустынную Черч-стрит. Если не считать габаритного черного седана, неизвестно кого поджидавшего аккурат напротив его дома. – Кто ты, черт побери? Нащупав в кармане телефон, а не ключи от квартиры, Спенсер выбросил пустой стаканчик в железную урну на обочине прогулочной зоны. Двинулся дальше. Большой палец правой руки прилип к кнопке быстрого вызова. Тройка. Дерек Морган. Водительская дверь седана распахнулась. Незнакомец выбрался из машины и, как следует, смачно хлопнул дверцей. Спенсер остановился под фонарем, щурясь от яркого золотого свечения. Незнакомец, не глядя, пересек дорогу. – Спокойной минуты не выдалось. Но выдались нестерпимо долгие спокойные часы и я… не придумал ничего лучше. – Кёртис. – Надеюсь это был не просто эмоциональный порыв. Черкануть еще и адрес. Иначе, согласись, выходит неловко. Спенсер с гулко бьющимся в груди сердцем сошел с тротуара. Отрицательно покачал головой. Язык от волнения присох к нёбу. Кёртис расценил его молчание по-своему и нервно тряхнул головой. Заглянул в глаза оппоненту. – Ты спросил тогда, в Массачусетсе, только ли добра я хочу для тебя, – Кёртис глубоко вдохнул через нос. Его голос обрел свойственную ему твердость через несколько секунд. – Нет. Отнюдь. Я хочу для тебя покоя. Я хочу для тебя счастья. Хочу, чтобы ты точно знал, что ждет тебя завтра, – он продолжал даже тогда, когда холодные, как лед, руки Спенсера легли ему на грудь поверх пальто и неминуемо ползли к шее. – Хочу стать источником всего этого. Хочу любить тебя, – Кёртис с охотой отвечал на инициированный Спенсером поцелуй, – хочу касаться тебя, когда мне вздумается… – они целовались, пока дыхание не стало приоритетной задачей. Кёртис чмокнул Спенсера в лоб и позволил ему обхватить себя теснее. Нежно погладил по сгорбленной спине, касаясь подбородком растрепанных ветром, влажных от снега волос на макушке. – Поднимешься ко мне? Холодно. – Конечно. Какого хрена ты гулял без головного убора? Лампа в прихожей, что превратилась вследствие недавних действий в узкий коридорчик, перегорела, едва Спенсер щелкнул выключателем. – Твою мать. Подожди секунду. Я сейчас. Спенсер без труда пробрался дальше, двигаясь исключительно боком; он зажег все источники света в гостиной, чтобы Кёртис, пускай и в полумраке, смог сориентироваться. – Поздновато для гаражной распродажи, доктор Рид, – усмехнулся Кёртис, хлопая по одной из коробок. Поразительно-красивая улыбка не сошла с его губ, когда Спенсер вернулся в прихожую, чтобы, наконец, снять промокшее пальто. Желание съязвить поспешно сошло на нет, позволяя Спенсеру улыбнуться в ответ. – Что там внутри? – Вещи. Книги. Всякая всячина. Через несколько дней у этого добра будут новые хозяева, а я смогу вдохнуть свободнее. Кёртис случайно задел ногой одно из зеркал у стены и успел ухватить его за уголок, прежде чем оно бы рухнуло на пол. Удостоверившись, что ему не показалось и это действительно зеркало, Кёртис вернул его на место. Бросил неоднозначный взгляд на оппонента. – Ты же понимаешь, что они абсолютно безопасны? – Откуда мне знать наверняка? – резонно ответил Спенсер вопросом на вопрос. Проблема, если она и была таковой, исчерпала себя. На какое-то время. Кёртис решил, что не в его компетенции, во всяком случае, пока корректировать подобное поведение. – У меня ничего нет. Никаких праздничных блюд. Никакой выпивки. Елью тоже не озаботился, – тихо продолжил Спенсер, приглашая Кёртиса в основную комнату, – и я не уверен, что служба доставки еще работает. Квартира была небольшой, но уютной. Теплой. В этих стенах хотелось задержаться. Едва ли он ожидал чего-то иного. Пожалуй, будь здесь нечто иное, Кёртис посчитал бы это грубой ошибкой. Он не без удовлетворения отметил отсутствие телевизора. Отметил потертости на старом ковре и легкий беспорядок. Дольше положенного изучал ровные ряды книг на бесчисленных полках и с неожиданной теплотой, с пониманием отнесся к небольшому сколу на журнальном столике. Зачем-то коснулся его пальцами, проследил траекторию слома. Люди сказали бы, что хозяин квартиры переживает не самые хорошие времена, и от части оказались бы совершенно правы. Люди сказали бы, что Спенсер неопрятен в своей бедности, скуп, что страшнее. Кёртис сказал бы, что Спенсера мало беспокоит материальное. Его жизнь, его интерес, его забота, его страсть редко выплескиваются за границы стандартной печатной страницы, а выплескиваясь, порождают хаос. Это пугало. Это вводило в заблуждение. Это имело свою цену. – Все в порядке, – сказал Кёртис, обращаясь к Риду. Он не случайно выбрал именно эти слова. Ими он смирял их общее беспокойство. Спенсер перестал поджимать губы. – Я не голоден. И меня вполне устроит праздничный чай. – Ладно. Есть лимон, мед, имбирь, – Спенсер подошел ближе к Кёртису, не спуская с него глаз, – и корица. Два последних ингредиента особенно хорошо разогревают изнутри. Чему отдашь предпочтение? – Боюсь, мой вариант прозвучит вульгарно, – на выдохе, борясь с подступающим вожделением, ответил Кёртис. Он, точно парализованный, наблюдал за тем, как Спенсер сделал первый шаг. Этот поцелуй, влажный и терпкий, был, без сомнения, первым в этой их новой реальности. Кёртис поддался первичному напору только чтобы перехватить инициативу при первом же удобном случае. Прекратив терзать такие сладкие припухшие губы Рида, он переключился на острый подбородок, затем на шею; прикусил нежную горячую кожу, почувствовав, как проворные длинные пальцы скользнули под ткань джемпера, ладони, секунду спустя, поспешно проехались от пупка до груди. Он отстранился только затем, чтобы позволить избавить себя от ненужного элемента одежды. Амулеты негромко звякнули друг о друга. – Сними их, пожалуйста, – тихо попросил Спенсер и, пока Кёртис выполнял его просьбу – чертовы замочки так и норовили выскользнуть из мелко дрожащих пальцев – избавился от своей рубашки. – Идем. Во мраке спальни перемещались буквально на ощупь. Спенсер отступал, млея от беспорядочно шарящих по его телу чужих рук до тех пор, пока не наткнулся икрами на матрас постели. Не удержав равновесия, порывисто сел и тут же потянул Кёртиса за собой, на себя, откидываясь на спину. Контакт кожи к коже вызвал приступ мимолетной эйфории. Новые поцелуи, новые более требовательные касания, запах чужого тела, чужого одеколона, тяжесть чужого горячего дыхания заставляли его дышать лишь рывками. Стоны выходили такими же резкими, нетерпеливыми. Срывались с его губ одинокими птицами и метались под потолком комнаты, заполненной множеством ломаных, дробящих теней. Кёртис избавился от джинсов и боксеров. Кёртис показательно-медленно, доводя до исступления, расстегнул ремень и ширинку Спенсера, и Рид приподнял бедра, позволяя стащить ненавистные брюки разом с бельем. С выдохом облегчения – плотная ткань больше не стесняла его – Спенсер развел ноги, принимая Кёртиса в свои объятия. Пропустив руку между их тел, он перехватил ладонью оба сочащихся предэякулятом члена и стал двигать рукой вверх вниз, по началу медленно, а затем все быстрее, устанавливая приятный им обоим темп. Кёртис застонал в приоткрытые губы Спенсера. Он хмурился. Его широкая ладонь лежала на щеке любовника. Спенсер склонил голову немного в бок, ловя влажными губами фаланги указательного и среднего пальцев Кёртиса. Он с удовольствием принял их в рот, смачивая слюной и втягивая щеки, стоило Кёртису догадаться о его намерениях. Слюна вместо смазки не самый лучший вариант, лучший из плохих за неимением выбора. Кёртис вошел без растяжки, но осторожно, медленно, как бы ему не хотелось ворваться одним толчком по самую мошонку. Сродни пытки было наблюдать за сменой эмоций на точеном, раскрасневшемся лице Спенсера. Долгое отсутствие сексуальных практик объясняло его чувствительность. Внутри он был тугим и узким. Адски-горячим. Восхитительным. Каждое мало-мальское движение пускало вольфрамову дугу вдоль по позвоночнику Кёртиса. Стискивало тисками грудь, лишая возможности сделать вдох. Спенсер, кажется, ощущал тоже самое. Прильнув грудью к груди Спенсера, Кёртис подарил ему почти невесомый поцелуй. Венка у него на лбу заходилась в истерическом танце. – Т-с-с, просто дыши. Спенсер вздрогнул, не открывая глаз. Потянулся за новым поцелуем и тут же получил его. Напряжение, превратившее его мышцы едва ли не в натянутые на разрыв струны, начало сдавать позиции; покидало его, как недуг, через поры, разом с потом. Шумно вдохнув через нос, вдохнув на весь объем своих легких, Спенсер принял Кёртиса полностью, а спустя меньше минуты уже плавился под неотвратимым натиском его глубоких, чувственных толчков. В половине второго после полуночи Спенсер стоял у не зашторенного окна спальни, одетый лишь в нижнее белье. Не застегнутый халат был просто наброшен на острые плечи. Он наблюдал за последними, словно бы вялыми залпами фейерверков, безо всякой периодичности расцветавшими над американской столицей. Кёртис, что не поленился натянуть джинсы на голое тело, тихо подошел сзади. Поставил кружки с ароматным чаем на широкий подоконник, обнял Спенсера и, приспустив махру с его плеча, нежно поцеловал мягкую теплую кожу. Спенсер улыбнулся уголками губ, ощущая, как колется щетина. – С новым годом, Спенсер. Спенсер обернулся, ловя чужие губы для поцелуя. – С новым годом… – он с наслаждением сделал первый глоток новой жизни. – На сколько ты в Вашингтоне? – Хороший вопрос, – тихо ответил Кёртис, наблюдая за перемещением в кружке дольки лимона. Стекло обжигало пальцы. – Стоит надеяться, в нашем распоряжении будет три-четыре дня. Прежде чем очередной апокалипсис свалится нам на головы. Катастрофически мало. Но иметь больше означало бы отказаться от доброй половины привычных дел, от работы, что первостепенно. Никого из них такой расклад не устроит. И это не эгоизм. И не жертва. И уж точно не сопливо-подростковое желание проверить отношения «на прочность», необходимость которого диктует едва ли не каждый бульварный роман. Это – здоровое понимание ситуации. Ситуации случаются. И стоит беспокоиться, если они в конечном итоге оказывают влияние на вещи, которые могут и должны существовать в параллели социальному долгу. – Большинство плохих парней активизируется в периоды массовых гуляний, – кивнул своим мыслям Спенсер. – Обилие алкоголя, повсеместная гостеприимность, стремление к получению нового опыта: все это развязывает им руки, делая жертву максимально доступной, так что… едва ли отделу анализа поведения удастся, как следует, провести праздники. – Ты все еще отстранен? Спенсер снова коротко кивнул. – Но намерен как можно быстрее вернуться в строй. Дейв тоже возвращается. Теперь, со слов Эйрин Штраус, он наш новый начальник. И это его не радует. – Время не лечит, как бы прискорбно это не звучало, но оно идет вперед… и это главное. – Кёртис, – тон с которым к нему обратились, заставил Кёртиса вздрогнуть, – я был бы тебе крайне благодарен, если бы ты не поднимал эту тему больше. Никогда. В противном случае я тебя ударю. – Прости, – отставив кружку, Кёртис подошел ближе к Спенсеру, невесомо коснулся щеки, огладил большим пальцем полумесяц тонкой кожи под правым глазом Рида. – Мне действительно не стоило. Я люблю тебя, – подавшись вперед всем корпусом, он зарылся лицом в приятно пахнущие, жестковатые волосы. – Люблю. Спенсер отклонил голову, позволяя ласкам продолжиться. Ему было хорошо. Он был готов впустить счастье, но последнее: «я сдаюсь» давалось с боем. Серьезные отношения с Кёртисом Джонсом имели множество противопоказаний, они сулили неопределенность. Через него он рисковал столкнуться с чем-то, куда более необъяснимым, чем то, что привело его в Массачусетс неделей ранее. Кто знает, какие еще твари ошиваются там, за пределами очерченного солью круга? С Кёртисом быть, очевидно, опасно. Быть без Кёртиса, очевидно, невыносимо. Он давал этому шанс и считал это опрометчивым поступком. На грани роковой ошибки.