Гмар Тиккун. За поворотом

Первое же дело Детройтского отравителя после пятимесячного простоя превратилось в настоящее испытание для осиротевшего отдела ОПА. На закате минувшего октября каждому из оставшихся на своих местах казалось, что абсолютно невозможно приспособиться к духоте офисов Куантико, когда за плечами остались годы полевых работ. В этом январе оставалось признать только одно: куда сложнее втиснуться в покинутое ярмо. Их стало меньше, а воз по-прежнему оставался непомерно тяжелым. Прежним составом они бы справились с заданием максимум за трое суток. В этот раз отчет о предпринятых действиях, заполненный новопредставленным главой отдела Дэвидом России, лег на стол Эрин Штраус только спустя пять дней. Причин тому было множество. Нехватка рук, что первостепенно. Ослабленный контроль над ситуацией, ввиду отсутствия единого мозгового центра, которым когда-то был Аарон Хотчнер. Незаладившиеся с первой минуты отношения с полицией. (Это теперь случалось все чаще.) И закрывать на это глаза совершенно бессмысленно – что-то внутри их собственного коллектива. Словно они, подобно внезапно ослепшим людям, заново и с осторожностью подступались друг к другу, прощупывали друг друга, привыкали к голосам, избегая контакта помутневших взглядов. Анализировали. Выискивали скрытую угрозу. Спенсер был склонен считать, что это нормально. Им всем потребуется время – много чертового времени – чтобы хоть наполовину снова стать собой. Вернувшись домой около полуночи, Спенсер Кёртиса не застал. Джонс не проживал на Черч-стрит постоянно – пока нет – бывал набегами, редко, даже слишком, однако в этот день обещался быть. Во всяком случае, так он писал в последнем смс-сообщении. До того как сотовый Спенсера разрядился. Прошло всего четыре часа, а у Кёртиса уже успело нарисоваться «новое дело». До боли знакомая фраза. Согласно записи на автоответчике, Кёртис находился где-то к востоку от Дулута, штат Миннесота, и планировал пробраться еще дальше, в самую глушь, к самой крайней границе. Где-то на обочине шестьдесят первого шоссе его поджидал Коннор и еще несколько охотников. Им предстояло разворошить одно большое гнездо. Спенсер остался благодарен за то, что Кёртис не стал уточнять, о каком именно гнезде идет речь. Было около двух. Это Спенсер знал наверняка. Он не спал. Не мог. Только держал глаза закрытыми, стараясь сохранять спокойное дыхание. Напряжение минувших дней цедилось из его тела липким потом и впитывалось в хлопчатобумажную ткань постельного белья. Спенсер лежал на боку, накрытый тонким покрывалом, спиной к платяному шкафу. Вжавшись лицом в подушку, он с жадностью втянул носом засевший в ткани аромат чужого тела. Оставалось только надеяться, что Миннесота отпустит Кёртиса живым и невредимым. Отпустит домой. К нему. И скоро… Раздавшийся в тишине скрип мог быть всего лишь вздохом старого дома; в случае Спенсера он с тем же успехом мог принадлежать хоть и ставшими большой редкостью слуховым галлюцинациям, но, в сущности, не был ни тем, ни другим. Скрип, а затем глухой удар, как деревяшка о деревяшку. Спенсер распахнул глаза и уставился в более не непроглядный мрак спальни. Контур окна, занавешенного плотной шторой искрился позолотой от уличный фонарей. Большое, удобное кресло в углу походило на безобразную черную кляксу. Ощущая, как страх пересчитывает холодными пальцами хрящи его позвоночника один за другим, Спенсер, как можно тише, высунул руку из-под покрывала, на ощупь приоткрыл верхний ящик прикроватной тумбы: там среди бумаг и лекарств пряталось оружие, и включил лампу. Обернулся и тут же сел, опираясь лопатками на спинку кровати. Сухо сглотнул. Дверца шкафа была открыта. Та самая, что с зеркалом на оборотной стороне. С зеркалом, в котором он сам теперь отражался. По рукам Спенсера поползли мурашки. Он так и не закрасил это гребаное зеркало, а теперь, похоже, было уже слишком поздно. Не отодрал. Не разбил, как некоторые другие, просто перестал пользоваться чертовой дверцей. В конечном итоге у него не было настолько много теплой одежды, чтобы занять ею всю полое пространство. Сбросив оковы оцепенения спустя секунд тридцать, Спенсер встал с постели и успел сделать всего шаг к шкафу, как услышал позади себя голос. Голос, который заставил его пригнуться и прикрыть голову руками. Иначе вот-вот посыпятся жестокие удары. – Не закрывай, – Спенсер отчаянно застонал, выпрямляясь; руки сместились на плечи, имитируя объятия поддержки. Всхлипнул, когда голос зазвучал снова – будет непросто найти дорогу назад. Впрочем, непросто было найти ее и сюда. Что ты сделал с зеркалами? Спенсер повернулся, на ватных ногах доплелся до изножья постели и сел на край матраса. В большом удобном кресле, точно под углом отражения, сидел Аарон Хотчнер. На нем был костюм – копия последнего подарка Дейва – и его, Спенсера, ботинки, севшие новому владельцу точно по размеру. Аарон. Худой или скорее иссохший прообраз некогда горячо любимого друга и товарища. Показалось, повеяло могильной сыростью. Показалось, похолодало. Спенсер, как мог, боролся с подступающей к горлу тошнотой. Понимая, что пауза затянулась, и Аарон ждет его ответа, Спенсер посмотрел ему в лицо, отдаленно напоминавшее восковую маску и с трудом открыл рот. – Разбил. Распродал. Раздал, – теперь Спенсер увидел и оттиск древней печати на лбу Хотчнера и всякие слова растворились у него на языке подобно очень горькой таблетке. Уроборос, забывший о своем хвосте. Уроборос, замерший с открытой пастью в надежде на новую добычу. Стоит только подобраться ближе… – Виктор был против моего визита к тебе, – сказал Аарон спокойно. Он не отводил внимательного взгляда. Был похож на ростовую куклу, на марионетку, на манекен, с тем лишь отличием, что, чем бы он ни был на самом деле, оно излучало вполне живую энергетику. К примеру, он мог словно невзначай переменить позу, а если присмотреться, можно было даже заметить, как Хотчнер «дышит», поддерживая и без того стойкую иллюзию. Наверняка, он считал, что им обоим от этого станет легче. Напрасно. – Я и сам сомневался. – Но все-таки пришел, – прошелестел Спенсер. – Зачем? – Сказать, что вам больше ничего не угрожает. И исправить одну старую ошибку, которая не даст мне обрести покой. Исповедаться. – Почему именно ко мне? – этот вопрос был преисполнен вызова, но, по мнению Рида, являлся оправданным. – Потому что ты – моя последняя жертва, Спенсер. Я готов ответить на любые твои вопросы, – не мешкая, не давая Спенсеру, как следует, обдумать только что им сказанное, продолжал Аарон, – если, и это крайне важно, ты уверен что хочешь знать. Сначала была пустота. Две крупные слезы одна за другой исполосовали его похолодевшие щеки. Происходящее казалось сущим издевательством, потому как было слишком похоже на некогда прекрасный сон. Только… никакого шума волн. Никакой чехарды солнечных зайчиков на потолке. Никакой сладкой истомы. И никакого будильника. Спенсер не смог произнести ни «да», ни «нет», поэтому просто задал свой первый вопрос, едва ворочая одеревеневшим языком. – Что такое Гмар Тиккун на самом деле? Во что или в кого оно тебя превратило? Аарон тихо усмехнулся, кривя красивыми губами, меняя положение словно бы затекшего тела. Спенсер поморщился, почти потребовав, чтобы тот немедленно прекратил. Аарон воспринял его реакцию иначе. – Извини. Мне не стоило. Схождение не изменило моей сущности, оно лишь… дополнило ее, вверив мне не миссию, но ключ. Энергетический ключ от одной старой двери. Веками считалось, что Гмар Тиккун, помимо Свободы в самом широком ее понимании, дарует и многие сверхспособности. Особую силу, первостепенно. В большей степени это лишь домыслы и фантазии. Вся легенда, дошедшая до наших дней, в целом и есть фантазия. Сотни рассказчиков из поколения в поколение дополняли ее особенностями, которые сами считали «подходящими». Таким же непотребством занимаются и синхронисты всех мастей. Их стараниями многие древние тексты стали настолько грязными, что современным ни за что не понять их первозданного смысла. Гмар Тиккун – это не урок, который мы должны выучить, это именно то, о чем говорили Лурианцы, Спенсер – это точка. Точка пространства, в которой все низшее соприкасается со всем высшим, сохраняя баланс. Это Punctum Potentiae. – «Точка силы» (в переводе с латинского). Аарон кивнул. – То, что является причиной твоего светлейшего счастья, и то, что способно низвергнуть тебя в пучину непереносимых страданий. Вот, что это, Спенсер. И ничего более. Точка силы. Точка опоры. Та самая, о которой говорил Архимед. Теперь все обретало смысл. – И какова твоя Punctum Potentiae? Их взгляды снова встретились. Спенсер забрался на постель с ногами и теперь сидел, обнимая худые колени. Он был всецело поглощен повествованием. Ученый, получивший видимое подтверждение теории, какой бы сюриалистической она не казалась, начинал относиться к ней как к чему-то само собой разумеющемуся. – Полагаю, она едина для всех разумных видов. То, что олицетворяет собой Уроборос. То, что заставляет вращаться Колесо Сансары. То, что останется после нас. Потомство. Божья глина. Джек. Азазель обнаружил его образ в моих воспоминаниях. А ведь я сам показал ему направление, – Аарон смолк на несколько мгновений; было заметно, как он старается возобладать над собственными эмоциями. Желваки у него так и ходили. – Найти Джека после этого в Реальности не составило бы для него никакого труда. На злобу, которая по прежнему вспыхивала в Аароне при упоминании Азазеля, живо отзывались источники освещения. Лампа на прикроватной тумбе вспыхнула и потухла несколько раз к ряду, включился и остался гореть свет в коридоре: яркая полоска света пролегла разделительной линией аккурат у мысков ботинок Хотчнера. – Но ты предотвратил это, – Спенсер надеялся, что в его вопросе не прозвучали вопросительные нотки. – Азазеля больше нет. Джек в безопасности, – следующие слова сорвались с языка сами собой, словно он знал, что это именно то, что Аарон хотел бы сейчас услышать. – Пенелопа собрала для него посылку на Рождество. Посылку с подарками от всей команды. Она же единственная, кто снизошел до подарка и для Хейли тоже. Кажется, это был браслет ручной работы. – Ей будет непросто. Хейли будет непросто. Тот мужчина к ней не добр. – Ты о Макмиллане? – О Макмиллане старшем. Оба понимали, что ненароком свернули с нужной тропы, и оба не спешили нарушить воцарившуюся тишину. Спенсер вновь сконцентрировался на своих пальцах. – Что с тобой будет? – сипло спросил Рид наконец. – Довольно скоро мы уйдем. – Мы? – Я уведу с собой тех, кого удалось найти. Тех, кто был заперт, и тех, кого мы смогли дождаться. – Не чудо ли это? В голосе Аарона сквозила давно позабытая радость. Спенсер снова почувствовал, как у него вскипели слезы. – К сожалению, время играет против нас. Границы «Фейрмонта» истончаются довольно быстро и скоро исчезнут совсем. Вне этих границ души разнесет по всей временной спирали; более того они вновь окажутся в списках жнецов, а как по мне, прижизненные грехи или не грехи узников «Фейрмонта» уже ничего не значат. Они заслужили покой. Знал бы я, как укрепить эти чертовы границы, дождался бы Дэвида, ведь я и с ним связан. – То есть… дождался бы? Аарон... что ты хочешь этим сказать?! – Мне очень жаль, – он проговорился, заболтался, но едва ли испытывал при этом угрызения совести. – Когда? – спросил Спенсер почти шепотом. – Вам стоит почаще с ним видеться. – Подожди… ты… все знаешь? – Так себе суперспособность. – Обо мне тоже? – Спенсер, – с нажимом сказал Аарон. – Прекрати. Прошу тебя. Ему и правда стоило прекратить. Спенсер перевел дух. Образ Дэвида медленно уходил на второй план... Он подумает об этом позже, а пока… пока были и другие вопросы. – Что такое этот «Фейрмонт»? – Копия. Зеркальное отражение реально существующего места. Нечто вроде Оверлука в самом сердце Сиэттла. Штаб-квартира, о которой так страстно мечтал Ортус. Хранилище, или Эмпориум воспоминаний, как звал его Азазель. Жилые пространства, лаборатории, где проводились чудовищные эксперименты. «Фейрмонт» сам по себе изначально был Punctum Potentiae, Рид. В его уголках мучились и погибали самые чистые души. – Что Азазель делал с ними? Что он делал с тобой? – Продавал. Частично. Каждый из нас стал донором поневоле, – Аарон заговорил осипшим голосом, который начинал дрожать все сильнее с каждым новым словом. Очевидно, он проклинал себя за эту затею, но уже не мог остановиться. Кто сказал, что исповедь – плевое дело? Он ослабил свой галстук, и это движение показалось, нет, оно черт побери было слишком реальным. Спенсер в который раз задохнулся от накатившего подобно приливной волне ужаса. Ладони снова стали влажными, и он стал перебирать тонкими пальцами. – Азазель вводил нас в транс, а затем каким-то образом проникал во все еще живой разум. Копался там, как червь. Перебирал воспоминания вслепую в попытке найти что-нибудь стоящее, а после извлекал и прятал в подобие медецинских пробирок. То, что он забирал – а ты никогда не знал, чем это было – навсегда переставало быть частью тебя и превращалось в товар. Ликвидный тут же сбывался, неликвидный – уничтожался. Опасный – к этой категории относились мои воспоминания – передавался на хранение в Эмпориум. Именно так Кайл понял, что я… что моя душа угодила в «Фейрмонт». Кайл нашел мое воспоминание в своей картотеке. Сначала об отце и Шоне, а после и об «Октавии» тоже. – Кайл Монтгомери... Он в порядке? Он с тобой? – Его душа осталась целой и невредимой, и это, вероятно, все, что я могу сказать. – А Виктор? – Виктор покинул «Фейрмонт». Я больше не имею с ним связи. Это был его выбор, который я глубоко уважаю. – Мисси? – Мисси… мертва. В самом широком смысле этого слова. Азазель сжег ее за непокорность. – Блядство. Какое же блядство! – едва ли Спенсер упомянул хоть раз имя Господа с той памятной встречи в Нью-Бэдфортском порту. – Мне так жаль, Аарон! Так чертовски жаль! Больше у него не осталось сил к сопротивлению. Одиночные слезы превратились в неуемный поток. Спенсер закрыл лицо руками, сжался в комок и заплакал; его всхлипы, как могла, гасила ткань спальных штанов, собравшаяся гармошкой на коленях. Он плакал довольно тихо. Натужно. Горько. Как плачут от безысходности, от ноющей где-то в глубине боли, от тоски… Аарон уже слышал этот плач. Не в Лоуренсе. Позже. Он преследовал его подобно фантомным болям в отнятой конечности. Возможно, в его новой реальности это послужило бы поводом для зависти. В «Фейрмонте», вероятно, не отыщется и пары душ, по ком бы хоть кто-то горевал так искренне. Кто-то забыт. Кто-то, согласно мнению оставшихся близких, не достоин. Кого-то же просто некому вспомнить. Аарон почти поблагодарил, но вовремя понял, как ужасно это будет выглядеть. – Так жаль, что даже после смерти ты должен был пройти через такое. Воздуха катастрофически не хватало, и Спенсер жадно хватал его ртом, как выброшенная на берег рыба. Несмело подняв глаза, Спенсер заглянул в другие, непривычно потемневшие. В них плескалось нечто, чему сложно было подобрать описание. Аарон скорее понимал, чем сочувствовал, и это было по-своему прекрасно. Этого, наверное, было вполне достаточно. – Со мной все будет в порядке. Однако, прежде чем я уйду, я должен сказать еще кое-что, Спенс. Рид утер щеки и нос. Ему слишком сильно хотелось ляпнуть нечто вроде: «это больше неважно», но на счастье горло все еще сжимали невидимые клешни. Это было важно. Крайне важно, особенно после того, что он сделал. После того, что они с Кёртисом сделали. В этой самой комнате. – Я все видел, – первая же догадка заставила Спенсера во все глаза уставиться на Хотчнера, последующая попыталась урезонить разыгравшуюся совесть, но было поздно – шея залилась огнем и чесалась. – Время от времени Дэйв забрасывал удочки. Осторожно, разумеется, но настойчиво. Он намекал, что неплохо было бы наконец поговорить с тобой. Прекратить все это. Положить конец издевательствам, – продолжая говорить, Аарон смотрел в зеркало на оборотной стороне дверцы платяного шкафа. В нем он не отражался, так как оно служило лишь порталом между этой спальней и «Фейрмонтом». Из «Фейрмонта» за ним никто не следил. Но это еще не значило, что никто не слушал. – Я кивал ему. Соглашался. Делал себе пометку начать этот разговор завтра. Или через неделю. А через неделю отказывался от затеи, и все повторялось. Все продолжало идти накатанной дорожкой. Ужасно, что всю свою жизнь я пасовал перед людьми, которые любили меня по совершенно неведомым причинам. Пасовал, позволяя, тем не менее, им любить меня и дальше, ничегошеньки не предлагая взамен. Любящий человек заслуживает хотя бы честности. Кайл заслуживал честности. Мисси ее заслуживала ничуть не меньше. Ты заслуживал, Спенсер. Заслуживал, как никто другой и… оставался ни с чем. Я боялся того, что скажут люди. Я боялся за свою репутацию и будущее своего сына. Я боялся осуждения со стороны Хейли. Невероятно, правда? Мнение женщины, которая с первых дней знакомства воспринимала меня, как социальный лифт, имело больший вес, чем мое собственное. Впрочем, я использовал вас, она использовала меня. Отплатила той же монетой по старому долгу, так сказать. – Что мне теперь благодарственную открытку ей отправить? – это был шок, ничего более. Ярость вспыхнула и тут же погасла, подобно сигнальной ракете, пущенной с палубы тонущего корабля. – Что ты сделал с Кайлом? – вопрос, очевидно, уточняющего характера, заставивший Аарона потупить взгляд впервые с начала этой встречи. Спенсер, разумеется, хотел знать: точно ли он – не единственная жертва? – Врал, глядя в глаза. О том, что во мне больше нет страха, о том, что поцелуй что-то все-таки значил. Врал, что готов. На все. Только если он отпустит руку Ортуса, и мы вместе вернемся в лагерь сию секунду. Он выбрал уйти с ним. Выбрал жить без боли. Едва ли подозревая, насколько мудро поступает. Теперь Аарон был твердо уверен: их – его – слушают. – Ортус так часто говорил мне, что Судьба – истинная сука, хуже которой не сыскать во всем Мироздании. И я полагал, что верю ему, ведь все на то и указывало. Однако сейчас я точно могу сказать вот что: не существует ничего ирочнее Судьбы, Спенсер. – Я думал, что мне показалось, Аарон, – заговори Спенсер. Его голос звучал на удивление твердо. Оба потеряли счет метаморфозам, что он претерпел к этому моменту, – показалось, что ты, как и другие, можешь быть сволочью. Вид портит, знаешь ли. Вся эта история с твоим молчанием и супер стойким эгоцентризмом. Если у Ортуса и Азазеля был ярко-выраженный комплекс Бога, то твоим ярмом всегда был и остается до этой минуты комплекс героя-одиночки. Того самого парня, который все знает сам и со всем в состоянии справиться. Который скорее сдохнет, чем попросит помощи. Который, как оказалось, скорее отрежет себе язык, чем поговорит начистоту. Ведь... что скажут люди?! Об этих последствиях – на десятилетия вперед! – ты подумал, а другие… Других никогда и не существовало… Мисси ты тоже лгал? Или… ты молчал? – Спенсер полыхал подобно факелу. Его глаза искрились от нездорового возбуждения. Аарон подумал, что это справедливо. Аарон подумал, что все сделал правильно. Этому сильному человеку крайне не хватало этой возможности. Выплюнуть ему в лицо все, что накипело. – Кёртис говорил, чтобы я не просил у тебя сверх того, что ты можешь отдать. Но… я и не прошу. Я требую, Хотч. – Мы были вместе. Мисси и я. Несколько месяцев бурной юношеской влюбленности. Учились вместе. Вместе пытались понять, кто такой Обладатель. Затем стали вместе спать. Она была моей первой женщиной. Ее мать была против. Ее мать не упустила ни единого шанса предостеречь свою дочь, что эти отношения разобьют ей сердце. Так и вышло. В какой-то момент я перестал быть рядом с ней счастлив. В какой-то момент я стал замечать, что вздрагиваю от ужаса каждый раз, когда Мисси окликает меня по имени, когда она меня касается. Каждый раз, когда она звонит мне. Я боялся не того, что наши взаимоотношения становятся крепче и вполне способны изменить наши жизни. Я боялся ее восторга и погруженности в нашу общую проблему. Я захотел остановиться, словно сделай мы еще хоть шаг, и случится что-то по-настоящему плохое. Словно у меня был шанс. Я уехал из Калифорнии в Бостон. Буквально напросился, чтобы меня взяли в агитационную программу. Игнорировал ее сообщения, ссылаясь на то, что был занят или устал. А когда вернулся, имея в сердце и мыслях другую девушку, заявил, что с меня хватит. Что я хочу, даже если она и права на счет воспоминаний и душевной энергии, даже если она и права на счет наших близких, хочу прожить столько счастливых дней, сколько мне отмерено, – пауза выдалась довольно длинной, но Спенсер и не думал ее нарушать. – Она спросила, не поджимаю ли я хвост. Умная… такая умная девочка. Она сказала, что любая сила пасует перед знанием, сказала, что продолжил кричать в пустоту пока не охрипнет. «Это не спасет меня, и тебе не поможет, но, однажды, это вложит в чью-нибудь руку то самое оружие», – Спенсер и сам не заметил, как слова Аарона, его последние слова, цитировавшие Мисси Юнг, подобно аркану подтащили его ближе к Хотчнеру. Теперь он сидел на полу, на поджатых под себя ногах. До Аарона было рукой подать. Что он и сделал. И Аарон неожиданно ответил тем же. Спенсер вздрогнул, почувствовав касание. Рука Аарона, скорее серая, чем бледная, легла на его руку подобно густой туманной взвеси. Аарон насупился, стараясь сохранять концентрацию. Контакт с живым человеком даже для него, для Истинного Носителя, стал непростой задачей. Будничным движением Аарон «попросил» Спенсера раскрыть ладонь. Его почти сливающиеся с полумраком пальцы невесомо отследили линии Судьбы и Сердца Рида. Спенсер наблюдал, затаив дыхание. – Она была права. Моя Мисси. Спенсер попытался переплести свои пальцы с пальцами Аарона и на какой-то блаженный миг у него получилось. Лишь на миг. Затем его пальцы просто прошли сквозь плотный туман, по спине вновь пробежал холодок. Взглянув на Аарона снова, он понял, что энергия последнего на исходе. Детализированный до того образ становился совсем призрачным. – Я здесь слишком долго. Спенсер смотрел на Аарона и понимал, что каким бы он ни был, в итоге он оставался просто человеком. Хотчнер, как и все, совершал ошибки, порой ужасные, в редких случаях даже отвратительные. Хотчнер, как и все, мог бояться. Хотчнер, как и все, имел право сдаться. Он любил и предавал. Рисковал и сомневался. Поступал правильно в одних ситуациях и оставался сущим козлом в других. Как все они. Как любой из них. Но что бы там не стояло у него за спиной, он сохранял – до последнего сохранял – способность мыслить здраво. Помнил об обязанностях и перманентно делал свою работу хорошо. Спасал абсолютно чужих людей в ущерб собственному здоровью и безопасности. Верил в свою команду, не смотря ни на что, и всегда был рядом, чтобы вытащить их даже из самого вонючего дерьма, не поморщившись. Спенсер впервые на своей памяти видел Аарона так. Всецело. И подобно Маат, взвешивал все «за» и «против», чтобы вынести приговор. Шутка ли, но метафорические весы так и замерли в равновесии. Он любил картинку, а не человека, так чего же, мать вашу, удивительного, что она истлела? – Я отпускаю тебя, Аарон. И не держу обид. Больше нет. Ты можешь больше не бояться за Джека. И можешь спокойно уйти. Аарон расслабленно выдохнул, как человек, наконец оставивший тяжелую ношу. Из его позы исчезло всякое напряжение. Его плечи наконец расправились. Он улыбнулся и закрыл глаза. Спенсер перестал дышать, наблюдая за тем, как образ Аарона медленно рассеивается, подобно дыму. Десять секунд, пятнадцать, тридцать. От дыма не осталось и следа. Спенсер повернулся к зеркалу. Аарон теперь был там, по ту сторону. – Прощай, – прошептал Спенсер. Аарон сказал: «Спасибо», – касаясь солнечного сплетения, а затем покинул зону отражения, шагнув в ту сторону, где находилась незакрытая в реальности дверь спальни. Спенсер не вздрогнул, услышав щелчок замка. Ему больше не хотелось плакать. Ему больше не было страшно. Он больше не чувствовал себя загнанным, или злым, или растерянным. Только уставшим. Смертельно уставшим.