Гмар Тиккун. За поворотом

{ В этот ясный, декабрьский вечер, когда до Рождества оставалось всего ничего, он увидел ее впервые за многие-многие годы. Десятилетия, если говорить прямо. Прежде они поддерживали только вербальный контакт: вели беседы, забравшись каждый в свой уголок, и придерживались строгих правил из опасений перед Итаном. Все мыслимые и немыслимые правила были нарушены морозным вечером двадцать первого декабря. С самого утра валил снег, и теперь мемориальный комплекс в самом центре Вашингтона, штат Вирджиния, терялся на фоне кипенно-белого, пухового одеяла. Мягкое, декоративное освещение стелилось полупрозрачным туманом. Вильгельм не мог вообразить более символичного места встречи, чем мемориал Аврааму Линкольну – шестнадцатому президенту Америки. Отец Великой Старой Партии. Его устами заговорили несогласные почти два столетия тому. Под наскоро выструганную республиканскую дудочку Абигейл Оттфорд однажды и спелась со своим будущим мужем. Он агитировал за запреты профсоюзов, свободу ношения огнестрельного оружия и доводил до неистовства любого, кому не посчастливилось его слышать. Пожалуй, он спелся бы и с Джеймсом. Эта мысль заставляла Вильгельма буквально кипеть от ярости. Абигейл же находила что-то воистину прекрасное в борьбе – ожесточенной борьбе – за нравственность и семейные ценности. Поддерживала агрессивную внешнюю политику, ставя границы приютившего ее государства на одну полку с собственными. С тех пор утекло много воды. Ее буйное пламя, но отнюдь не любовь к супругу, превратилось в едва мерцающий огонек. И тем не менее она приняла нелегкое решение уйти. Она устала. Итан все-таки не уберег ее человеческое сердце. *** Это случилось совсем недавно. В северные Австралийские земли, нередко и вне всяких сомнений заслуженно именуемые враждебными, прибыло юное детище Ост-Индской компании – быстроходный парусник «Галея». Оно доставило ожидаемый и ценный груз с берегов большой надежды: ткани и готовую одежду, провизию, какое-то количество новомодных удобрений для красных, неплодородных почв, оборудование и горстку пассажиров, среди которых затесались джентльмены, представившиеся Винсентом Маккоем и Грэмом Донахью. Душеприказчик и его верный спутник адвокатской наружности. Мистер Уэмбл – секретарь мистера Итана Роджерса, управляющего крупной золотодобывающей компании «Роджерст Инкорпорейтед» – принял их должным образом, принял за крупных пташек. Удивительно, какие вещи творят с человеческим восприятием строгие костюмы и документы с печатями. Он даже предложил им по кружечке тонизирующего напитка. Постарался развлечь, задал пару вопросов о проделанном пути и внимательно, с аппетитом, выслушал. Также ненасытно он, впоследствии, пересказал всю историю не только миссис Роджерс, но и всем, кто был не против его выслушать. Мистер Икабот Уэмбл, уроженец Уидчестера, мечтал пересечь океан и удостовериться, что люди по ту сторону планеты действительно не передвигаются вверх тормашками. Пытаясь всячески уберечь гостей от скуки, мистер Уэмбл отправил посыльного Олли к хозяину, на плечи которого вот-вот должны были обрушиться плохие вести, и приказал последнему вести себя сдержанно, но когда Олли заглянул в кабинет Итана, глаза его возбужденно сияли. Итан согласился принять визитеров безотлагательно. Однако все спокойствие и даже некоторая воодушевленность слезли с него словно старая кожа. Предчувствие, как вирус, передалось и Абигейл. В то утро она зашла к супругу на пару минут, чтобы обсудить интерьер гостевой спальни и, возможно, намекнуть на отсутствие необходимости устраивать прием в честь переезда, и вот-вот собиралась отлучиться по собственным делам. Едва поднявшись с удобного кресла, она села обратно. Итан потерял всякий интерес и к ее новому, приталенному бордовому платью с укороченным каскадом юбок, и к иссиня-черному поясу с лилией, венчавшей застежку, и к ее распущенным, расчесанным до естественного блеска волосам. – Мистер Калверт Роджерс еще вскармливается в ангельской колыбели, – сказала она сипло, когда Олли снова выскочил в коридор, чтобы передать персонам с дипломатами – это казалось Олли максимально важным – что они могут повидаться с Итаном. Естественно, она имела ввиду, что человек с таким именем, повстречавший однажды в истории очаровательную Делайлу Норвуд, союзом с которой и произвел на свет Итана, того Итана, что пожертвовал собой ради возвышенной цели, еще не родился. – Кто мог сунуть свой любознательный носик в эти дела? Взгляд Итана растерял всякую нежность, и она поняла, что ее попытка разрядить ситуацию наивным замечанием с треском провалилась. Он, поджав губы, перебирал длинными пальцами по натертой столешнице. В кабинете пахло нагретым деревом, пылью, кожей, табаком и совсем немного туалетной водой Итана. Эреб не желал тащить с собой Миноса, и желание его было оправдано. То, что сюда с таким опозданием дотянулись торговые пути, еще не говорило о том, что с католическими гонениями на ведьм и общеизвестной инквизицией дела обстояли примерно также. Однако отговаривать Миноса все равно, что умолять дерево сойти с насиженного местечка. – Пожалуй, джентльмены нам все объяснят. Мне объяснят, – кашлянув в кулак, поправился Итан, не мигая глядя на Абигейл. Ее брови взметнулись на лоб. – Я вынужден просить тебя уйти. Это может быть небезопасно. «Или касаться Ортуса», – с тяжелым сердцем подумала Абигейл. Она учуяла дым от далекого пожарища прежде, чем показались первые языки жаркого пламени. В дверь постучали. – Я обо всем тебе доложу, Абби. Прошу, входите! Как бы не так. Мистер Уэмбел вошел, гордо приподняв подбородок. – Мистер Роджерс, разрешите представить вам мистера Грэма Донахью, – вышуепомянутый шагнул через порог, на ходу снимая свою широкополую шляпу. Белый. Крупный, как показалось Абигейл прежде, чем она увидела его спутника. Он был далек от образа сражающего красотой наповал. Его взгляд, искрящийся и недобрый, показался Итану смутно знакомым. – Душеприказчик вашего ближайшего родственника и мистер Винсент Маккой, поверенный адвокат. Джентльмены только что с корабля, но, представьте себе, наотрез отказались принимать мою заботу! Абигейл внимательно следила за происходящим. Она то вглядывалась в лицо мужа, более ничем не отличавшегося от восковой маски, то бросала взгляды на незнакомцев, одарив их кроткой улыбкой в знак приветствия. Одно их присутствие заставляло ее чувствовать себя некомфортно. Казалось, они создают вокруг себя некий микроклимат, климат беспощадный для простых смертных. Она покрылась гусиной кожей с головы до пят. Волоски у нее на руках и на загривке встали дыбом. И лишь покинув кабинет Итана, она сообразила, что за запах наполнял ее ноздри и вызывал столь глубокое отвращение. Сера. Здание, в котором располагался головной офис «Роджерс Инкорпорейтед», изначально славилось хиленькой звукоизоляцией. Абигейл ничего не стоило проникнуть в смежное с кабинетом Итана помещение и, расчистив пару метров грязного пола от нагромождения коробок, присесть на одну из них и припасть ухом к стене. Итан как раз пригласил гостей садиться. – Итак, чем обязан? – спросил он деланно-веселым тоном. Следом возникла некая мизансцена, а после Итан воскликнул, и сердце Абигейл сковал первобытный ужас. – Эреб! Какая неожиданная, радостная встреча! От чего же ты заблаговременно не предупредил меня о своем визите? К чему такие условности? А вы, вероятно, Минос? Рад. Очень рад. – Ну, хватит лизоблюдства, – процедил Эреб, – не требовало бы того понятие чести, не пригнали бы меня в эту дыру и все гончие Ада. Дело сугубо семейное, но пускай тебя не смущает присутствие здесь моего спутника. – Никак не возьму в толк, к чему ты клонишь, сынок. Абигейл закусила резцами чувствительную кожу между большим и указательным пальцем на правой руке, чтобы не застонать в голос. Ее память хранила всего несколько золотых моментов прошлого, в которые Итан также ласково обращался к Ортусу. К Вильгельму. Ребенку, любовь к которому завершилась в один короткий миг, словно ее никогда и не было. Возможно, в самом деле, не было… – Что тебе известно об Ортусе? Голос Итана, зазвучавший почти сразу, был преисполнен горечи. – Ортус мертв. Эреб презрительно цокнул языком. – Мы оба знаем, что это не так. Еще вчера я, как и многие другие, верил, в конечном счете старался верить в твою легенду о разбитом сердце. Еще вчера у меня не было никаких доказательств. Беда же в том – но беда ли? – что любое умозрительное вчера имеет свойство заканчиваться. Сейчас я располагаю более чем исчерпывающей информацией, и за правым плечом у меня действительно отплясывает ангелочек. Ортус не без сторонней помощи наломал кучу дров и продолжал бы колоть их и дальше, если бы по глупости не засветился на ангельском радаре. Впрочем я сильно забегаю вперед, кому интересно знакомиться с историей с финала? Я расскажу тебе все, а ты внимательно меня выслушаешь. После я задам тебе один маленький вопрос, если не получу на него ответа досрочно. Согласен? – Итан не нашелся с ответом, и его молчание, судя по всему, было принято за согласие. Эреб вдохнул на весь объем легких Грэма Донахью. – Чудесно. Полагаю, начать нужно с Кроули. – Кроули? До исхода встречи Абигейл не дотерпела. Партию Эреб разыграл надежно. Ситуация оказалась полностью под его контролем. А Итан… Абигейл знала: «Итан не захочет впасть в немилость. Итан – Хронос, если называть вещи своими именами – захочет сохранить репутацию». Так и вышло. Ознакомившись с исчерпывающими доказательствами, Итан скрипя сердце согласился: Ортус должен быть убит. Отыскав возможность побыть наедине с собой некоторое время спустя, Абигэйл вышла на связь с Вильгельмом и поставила его в известность. Подхватив брошенную ему перчатку, Ортус спросил, не хочет ли она обыграть их всех к чертовой матери. Абигейл сказала, что мечтает об этом. *** Миновав широкую аллею, Вильгельм поднял воротник пальто. Оглянулся. Прилегающий к мемориалу парк являл собой деланно-спокойную, деланно-скучающую пантомиму. Словно абсолютно никому не было никакого дела до этой памятной встречи двух страждущих душ. Как бы не так! Бросив короткий взгляд на Стеллу, пронизывающую полумрак наконечником вражеской стрелы, Вильгельм шагнул под своды арки. Абигейл была там – высокая, точеная фигурка, упакованная в серое меховое пальто. Она стояла у чуть разведенных ног каменного изваяния и, задрав голову, вглядывалась в не понаслышке знакомое, угловатое лицо. Она пришла не за тем, чтобы спорить. Она пришла за благословлением и свободой. Человек, чье президентство пришлось на крайне тяжелый период гражданской войны, был признан историей одним из первых освободителей американских рабов. Он стал национальным героем, и Абигейл хотела, чтобы он стал и ее героем тоже. Абигейл вздрогнула, почувствовав присутствие постороннего, повернулась, и плохо закрепленные заколкой пышные волосы рассыпались по ее плечам. – Вильгельм! – вздохнула она и протянула к нему продрогшие руки. Абигейл осталась на месте, и Вильгельм поспешил к ней, в ее мягкие объятия. Обхватив тонкие плечи, прижался к груди; склонив голову, с наслаждением, со стоном вдохнул сладковатый, но не приторный, аромат материнского парфюма. Ее волосы щекотали ему нос и губы, настойчиво лезли в глаза. Ее длинные, тонкие пальцы гладили его по голове, совсем как в зеленой юности или в детстве, которых он почти не помнил. – Вильгельм, – повторила Абигейл, вглядываясь в его осунувшееся лицо. Коснулась щеки, острого подбородка, бровей, – ты выглядишь ужасно, мой мальчик! На ее ожесточившееся, бледно-серое лицо ложились острые, дробящие тени. – Поводов улыбаться становится все меньше, мама, – прошептал Вильгельм. Мать предстала перед ним смертельно больным человеком, и от этого щемило сердце. – Скоро это кончится, и наши ошибки уйдут в небытие вместе с нами, сынок, – она выдержала короткую паузу, подбирая верное слово. – Мы ведь все обсудили? Мы ведь все делаем правильно? Она отвела взгляд, и Вильгельм почти спросил, хочет ли она еще раз все обдумать. Вопрос застрял в его глотке рыбьей костью, когда Абигейл повернулась к нему спиной, собрала и приподняла волосы, приглашая расстегнуть замочек кулона. – Я не смогу сама. – Мы все делаем правильно. – Вильгельм вторил ее недавним словам шепотом ветра. Замок поддался с первой попытки, несмотря на притупленную чувствительность пальцев. Секунда и Вильгельм спрятал его в ладонях, как жемчужину в ракушке. Уши наполнил ощутимый гул. Волоски на его руках стали дыбом. Две половины кристалла вошли в резонанс. Абигейл не поворачивалась. – Сделай, что должен, а там и мой черед настанет. Сжав кулон в кулаке правой руки, Вильгельм запустил левую в карман пальто. Опустился на корточки, затем на колени. (Абигейл ушла в сторону, также не оборачиваясь. Она тяжело, рвано дышала, и Ортус мог отчетливо это слышать.) Ортус разместил на очищенном от снега пятачке бетона глубокую чашу из оникса и созвучную ее по цветовой гамме – огненные всполохи на обсидиановой черни – ступу. Несколько слов на латыни заставили кулон Абигейл раскрыться. Вильгельм, щурясь от пронзительного, фиолетового свечения, поддел кристалл ногтями и освободил его из хромово-серебряного плена. Аккуратно положил кристалл на дно чаши. Взял ступу и начал катать ее между ладоней, разогревая камень собственным теплом, передавая ему толику необходимой энергии. Гул в голове стал рассеиваться, ему на смену явились стоны и всхлипы, что превратятся в мольбу и вопли, не пройдет и минуты. Заговор, который он собирался использовать, был простым, но нес в себе огромную силу. Его нужно было прочесть девять раз прежде, чем нанести удар. Вильгельм использовал этот заговор лишь единожды в своей жизни. Более сорока лет назад, когда пришло время избавиться от реплики, созданной Джеймсом. Губы помнили каждое обжигающее слово. Фиолетовый туман, как пар, поднимался над краями чаши, что делало ее похожей на самый маленький в мироздании ведьмовской котел. Вильгельм продолжал, не взирая на боль – его собственный кристалл, предчувствуя гибель кровного родственника, вопил как младенец, царапался и жегся раскаленной головешкой. Ступа очертила круг над краями чаши, затем прокатилась по ним, вызывая вибрацию, туман ощетинился, подернулся и начал таять, сползая на бетонную стяжку потеками растаявшего мороженного. Перехватив ступу двумя руками, Вильгельм занес ее над чашей подобно клинку над жертвенным животным. Он выплюнул последние несколько слов и обрушил ступу на кристалл. Кристалл взорвался новогодней шутихой – шутихой, до отказа набитой напалмом. Едкие, пылающие осколки – те, что покрупнее – вонзились в ладони, пальцы и запястья Вильгельма, покрывая их болезненными волдырями. Более мелкие, похожие на стеклянные иглы, впились в подбородок, в шею, долетели до глаз, но, на счастье, Вильгельм зажмурился перед ударом и затаил дыхание, чтобы ненароком не вдохнуть смертоносную кристаллическую пыль. Абигейл помогла сыну подняться с припорошенного снегом бетона. – Тебе нужна помощь, – рассеянно прошелестела она, едва ли отдавая себе отчет в том, что плачет, что ее пальто расстегнуто, а брюки на коленях насквозь промокли, – дай взглянуть. Вильгельм, стараясь контролировать дыхание, а вместе с ним и жгучую боль, выдернул из запястья правой руки особенно крупный осколок, отыскал во внутреннем кармане платок, перетянул им вскрывшуюся глубокую рану, затянул узел зубами и вскрикнул, когда Абигейл вытащила другой осколок из его шеи. – Совсем близко к артерии. – Я в порядке, – сказал он, перехватив окровавленной рукой ее руку, холодную, словно лед. – Мама, посмотри на меня, – она посмотрела. Вильгельм судорожно и сухо сглотнул. Казалось, на материнском лице не осталось ничего, кроме глаз. – Я в порядке, – повторил Вильгельм, так и не найдя, что сказать ей. – Осталось еще одно. Абигейл коротко кивнула, позволяя сыну коснуться себя за правым ухом. Вильгельм очертил ногтем на коже хорошо знакомый знак, и песочные часы, пронзенные штырем насквозь, проступили на ней ожогом. Абигейл стиснула его плечо, зашипев от боли и отступила, как только с процедурой было покончено. – Теперь твоя душа принадлежит мне, – сказал Вильгельм, глядя на собственные, липкие от крови, пальцы. Он в самом деле это сделал? Абигейл всхлипнула, выворачивая карманы. Наконец, у нее в руке оказалась печально-знакомая прозрачная пробирка, на три четверти заполненная жидкостью, похожей на воду. Только, как показалось Ортусу, более вязкая. – Что это? – Я как следует подумала о том, какой способ будет наименее ужасным, – ровным тоном ответила Абигейл, – первая мысль была о револьвере из коллекции Итана. Едва ли бы он вовремя хватился пропажи. Но... Я бы не сделала этого сама, а обращаться к тебе с такой просьбой было бы недопустимо, не так ли? Была череда других вариантов, но на что-то у меня кишка тонка, что-то могло привлечь слишком много внимания, а для чего-то необходимы особые средства и связи. Поэтому… вот. Это – яд. У него нет вкуса или запаха. Он растворен в воде и действует быстро. У нас не будет времени попрощаться. – Мы встретимся снова спустя несколько минут, – прошептал Вильгельм, подходя ближе. Абигейл откупорила пробирку и поднесла ее ко рту. Где-то невдалеке разорвался на полотне неба предновогодний фейерверк. Первый из залпа. Снова и снова взрывались шипящие бомбы. Абигейл беззвучно заплакала. Вильгельм проследил за тем, как она выпивает содержимое пробирки, как держит жидкость во рту, а затем, поморщившись, глотает. Несколько неизбежно долгих, мучительных секунд – пять или, может быть, шесть – Абигейл оставалась в полном порядке. Седьмая унесла с собой разом все силы женщины. Если бы не Вильгельм, Абигейл рухнула бы прямиком на холодный бетон, как мешок, набитый тряпками. Испытывая страшное головокружение, Абигейл зажмурилась, изо всех сил цепляясь за плечи сына немеющими пальцами. Спазм диафрагмы заставил ее со свистом выдохнуть; спазм гортани не позволил снова вдохнуть. Сердце перешло на галоп, затем судорожно затрепыхалось; ноги, которых Абигейл больше не чувствовала, разъехались, одна рука все-таки сорвалась. Она почти утащила Вильгельма за собой вниз. Он уложил ее, задыхающуюся, на спину. Склонился так близко, стоя на коленях, что почти касался лбом ее лба. Спазм в легких спровоцировал трескучее хрипение – все, на что оказалась способна зажатая в тисках глотка. Вильгельм стер слюну с ее щек и подбородка. Поцеловал в складочку между бровей прежде, чем она навсегда разгладилась. Спазм сердечной мышцы положил конец страданиям Абигейл. Вильгельм всхлипнул, закрывая родные, серо-зеленые глаза наименее пострадавшей ладонью. Шумно вдохнув через нос, Вильгельм поднялся на ноги и осмотрелся. Любой незваный гость, которому взбредет в голову навестить сэра Линкольна в этот полуночный час, может стать серьезной проблемой. Минуты шли, а он по-прежнему оставался один на один с покрывающимся пятнами экземы, стремительно остывающим трупом. – Мама? Абигейл Оллфорд! Если ты меня слышишь, иди на мой голос! Под сводами арки никто так и не объявился, и Вильгельм рискнул выйти в свет фонарей. Ветер стих. Срывался мелкий снег. Температура за минувший час рухнула не менее, чем на пару градусов. Он заметил ее на аллее. Пальто все еще расстегнуто, брючный костюм истинной конфедератки измят. Прическа – что абсолютно не допустимо для Абигейл Оллфорд – растрепана. – Мама, – сказал Вильгельм тихо, осторожно подбираясь ближе. Абигейл резко обернулась, вскрикнув. Вильгельм прижал палец к губам, призывая ее сохранять тишину. – Я действительно умерла? – Мне очень жаль, – прошептал он чуть слышно. – Мы должны, как можно быстрее, уйти отсюда. Тело посреди американской столицы не останется незамеченным и часа, а после здесь начнется настоящий аншлаг. – Вильгельм подумал о том, какую шумиху среди спецслужб, а затем и в СМИ вызовет обнаружение трупа женщины, не упомянутой ни в одной из современных баз данных. Без документов. В старомодной одежде. Женщины, отравленной веществом, которое не сможет выявить токсикология. Во всяком случае, не сразу. К тому же в окружении оккультной атрибутики. Это помогло ему вновь почувствовать себя лучше. Возможно, сюда даже пришлют группу поведенческого анализа из Куантико. – Сколько мне предстоит ждать? – Абигейл, как бы спорно это не звучало, выглядела свежее своих лет. Сожженные мосты тлели за спиной. Она почувствовала себя свободной и предвкушала покой. – Теперь уже недолго. Аарон на грани. Азазель почти добился желаемого. И я не оставлю тебя одну. С тобой будет Кайл Монтгомери. Важная для Хотчнера душа. – Но что, если он захочет оставить меня? Неприкаянной, – взгляд Абигейл наполнялся тревогой. Еще немного и тонкий лед – прослойка, отделяющая ее от кровожадной пучины ужаса – разойдется под ее ногами. Прежде она была слишком занята другим, подобные мысли не лезли ей в голову. Для них попросту не хватило бы места. Паника была им совершенно ни к чему. – Не посмеет. Я свяжу вас с Кайлом и не оставлю ему выбора, – процедил Вильгельм сквозь зубы. – Я обыграю их всех. } На место прибыли около часа дня, учитывая, что где-то между десятью и половиной двенадцатого, им удалось подремать на стоянке грузовиков. Театр «Орфей» представлялся Спенсеру совсем иначе. В интернете нашлось от силы три фотографии снаружи и ни одной внутри, но все они были сделаны с удачного ракурса. Ракурс, представившийся Спенсеру, когда он покинул прогретый салон мицубиси, язык бы не повернулся назвать хотя бы сносным. Срывался снег, еще немного и на Массачусетс обрушится невиданной силы буран. – С век назад здесь было не так уныло, – сказал Кертис, открывая багажник. Спенсер заметил две объемные канистры с бензином, но вопросов задавать не стал. Кертис знает, что делает. В полумиле на север грохотало загруженное шестое шоссе. На милю или две вокруг простиралась лишь брошенная земля, пустырь в самом сердце плотно застроенного района. Где-то на западе шепталась о своих тайнах Акушнет ривер, впадающая в залив Буззард. Театр «Орфей» стоял особняком, безмолвный и темный. Слепец, который мог только слушать. Кертис взломал замок черного хода, и они проникли внутрь, туда, где каждый шорох отдавался многократным, зубодробительным эхо. Они проделали тот же путь, что и Ортус с Аароном совсем недавно, а может быть и бесконечно давно. Прошли теми же галереями, поднялись по той же лестнице и вышли к главному залу, скрывавшемуся за тяжелыми двустворчатыми дверями. Пока Кертис примерялся, как бы открыть эти двери – ручек у них давно не было, остались лишь объеденные по краям плесенью дыры – Спенсер заглянул в помещение, располагавшееся по правую руку. Луч фонаря медленно обвел своды потолка, заколоченный ряд окон и пол, устланный мусором и пылью. Спенсер не без труда, с гулко колотящимся где-то в горле сердцем, переступил порог. Дошел до середины комнаты и остановился. В своих снах он сотни раз огибал эту комнату по диагонали, но никогда прежде не достигал этой точки. Стоя здесь, он наверняка бы смог разглядеть ее лицо. Скрип проржавевших петель, а затем и глухой удар, заставили Спенсера вздрогнуть. Появление Кертиса едва не погнало его прочь. Спенсер проглотил вопль ужаса как горькую пилюлю. – Рид? Что происходит? – Эти стены были белые, как известь, а дубовый паркет начищали до блеска. Здесь стояло фортепьяно, черное, массивное… Игравший мог смотреть на сад, – он не мог сказать, откуда знает все эти вещи. Они просто лились в его сознание и оставались там, найдя свободное местечко. – И шторы. Были тонкие, муслиновые шторы... На этот раз мелькнувшая где-то на периферии тень не могла спровоцировать паники. Спенсер знал, кто это. И что ему нужно. Оглянувшись через плечо, в надежде ухватить ускользающий образ, Спенсер тихо заговорил. – Мэтт. Теперь я все понимаю. Кертис решил, что будет лучше, если он не отпустит по этому поводу ни единого комментария. Когда Спенсер посмотрел на него вновь, улыбаясь одними губами, Кертис ответил внимательным взглядом. Повисла короткая пауза. – Хочешь побыть здесь еще немного? Спенсер еще раз огляделся, отрицательно покачал головой. Выходя, он попытался закрыть распахнутую дверь, но створка не сдвинулась с места и на дюйм. Дернув за ручку еще несколько раз, Спенсер оставил эту слишком банальную для сложившейся ситуации затею. Почему-то испытывая стыд, он обтер пыльные ладони о брюки, растер их между собой, согревая, и, миновав Кертиса, так и не одарив его хоть мимолетным взглядом, вошел в главный зал. – Кем бы ни были те парни, которым пришло в голову это построить, они неплохо понимали в архитектуре, – сказал Кертис, оглядывая главный зал с самой высокой точки. Только что отыгранная сцена превратилась для Джонса в некоторое табу. Они больше к этому не вернутся. – Я бы назвал это смелым экспериментом, – ответил Спенсер. Его взгляд жадно ощупывал каждый сантиметр пространства. – Рококо, неоклассика и щепотка модерна. Фантазеры, – спустившись по главному проходу к оркестровой яме, Спенсер направил фонарь вверх и задрал голову. То, что он увидел – а именно фреску, что со слов Ортуса ни разу не соотносилась с библейскими мотивами – лишило его дара речи. Легенда о незабудках. – Нет, ну так не бывает, – проговорил Спенсер одними губами. Нечто, глубоко внутри, зашлось гемморогическим хохотом. Неужели он серьезно? – Деньги на возведение всего этого великолепия, – начал Кертис, принимаясь за сборку штатива для большого фонаря, – выделил, можешь ли ты такое себе представить, клуб французских снайперов. Сделка имела свои условия, поэтому, стоит полагать, прямо под нами находится бронированное стрельбище, на котором в годы Второй Мировой Войны проходили обучение сотни бойцов, – включив фонарь, Кертис направил луч на сцену и это несколько оживило, если не сказать, что воскресило обстановку. Вот-вот начнется долгожданное представление! Зрители вовсю занимают свои места. – Спенс, ты в норме? Спенсер сморгнул набежавшие слезы и обратился к спутнику. В окружающем полумраке они оба походили на призраков. – Да. В норме. Что дальше? – Займемся ловушкой. Третий звонок может застать нас врасплох. Писк телефона заставил Спенсера вздрогнуть. Как оказалось, отдел получил новое дело на рассмотрение, и Гарсия, по недосмотру, не исключила его из общей рассылки. Глава группы специального назначения Бенджамин Истбрук запросил помощь ФБР по одиночному и домашнему – крайне домашнему – делу: этим утром, в самом центре Американской столицы – у мемориала Аврааму Линкольну – было обнаружено окоченевшее тело неизвестной. Женщину средних лет без видимых повреждений нашла пара студентов из Европы, вознамерившаяся максимально полно провести последний день в Соединенных Штатах. Неизвестная была найдена лежащей на бетоне под аркой около восьми часов утра двадцать пятого декабря. Ее поза казалась расслабленной, руки, подобно крыльям, были разведены в стороны. Криминалисты установили, что смерть наступила не менее чем за четыре часа до обнаружения, в минуты, когда никому не взбредет полюбоваться на Стеллу, особенно в такую погоду. Ее лицо успело покрыться поземкой. Никаких документов или сотового телефона при неизвестной найдено не было. Но было найдено иное. То, что мистер Истбрук назвал «сатанинской атрибутикой». Спенсер нахмурился, изучая прикрепленные фотографии. Чаша и ступа из оникса. Осколки материала, похожего на стекло. Однако внимание доктора Рида привлекло и другое: то как была одета неизвестная. Белое длинное пальто с меховым воротником, брючный и что немало важно ярко-красный костюм, женские утепленные туфли с высоким голенищем. Любая модница Вашингтона сказала бы, что все это давно не в моде… Очень-очень давно. Показательное убийство? Осмелевший субъект, жаждущий внимания всего мира? Укор партии конфедератов? Кому-то невтерпеж раздуть политический скандал? Спенсер терялся в догадках. Спенсер был уверен, что ОПА не будет участвовать в расследовании. Эрин Штраус этого не допустит. Рассел Уотфорд этого не допустит. Максимум, что получится из них выжать – это консультация. Естественно, без выезда на место. { Номер, на удачу, оказался пуст. Если Виктор и ждал его, то откланялся задолго до его возвращения – Аарон не почувствовал никакой посторонней энергетики – а если он в эту самую минуту находился на пути сюда, то лучше ему подкорректировать планы. Беседа с Ортусом привела его сразу к нескольким умозаключениям, но беспокоило – по-настоящему беспокоило – только одно. Помимо самого Ортуса, помимо Джеймса с его эксперементами, кто-то еще, и стоит полагать, не так давно, покопался в его мозгах. – Пошли вы все к Дьяволу! – проорал Аарон, смахивая с полки под широкоэкранным телевизором все, что стояло там в безукоризненном порядке. Небольшая китайская икебана в прозрачном, стеклянном горшке, стопка глянцевых журналов, декоративные, фарфоровые фигурки – все разлетелось по ковку и полу; тишина на какой-то блаженный миг захлебнулась в шелесте мелованной бумаги и звоне бьющегося стекла. Изрыгая ругательства и багровея от ярости, Аарон вцепился в телевизор, сорвал его с креплений – из поврежденной розетки брызнули снопы электрических искр – и швырнул в сторону окна. Прибор не долетел до стекла – да и навряд ли смог бы его пробить, такое казалось, как минимум, нелогичным – ударился на подоконник с характерным треском и свалился у подолов тяжелых портьер. Пятнадцати минут оказалось достаточно, чтобы превратить роскошную спальню в руины. Утомленный погромом и криком, Аарон нашел себе место между прикроватной тумбой, которая теперь была опрокинута на бок (ночник на высокой ножке, часы и телефон раскурочены и растоптаны), и постелью. Кровать разбить не получилось, слишком тяжелая, но он все-таки ее сдвинул, сбросил белье и матрас и пробил дыру в днище. Опираясь спиной о стену, вытянув длинные ноги, Аарон вытащил маленькую голубую пуговку из нагрудного кармана рубашки. – Они могут и будут творить все, что им заблагорассудится, Джек. Они могут и будут продолжать копаться в моей голове, как крысы в большом мусорном баке. Они могут лишить меня многого, пожалуй, большей части моей идентичности, но они не получат тебя. Тебя я им не отдам. Аарон сжал пуговицу в кулаке и смежил веки. Состояние, в которое он впал несколько минут спустя, до одури напоминало сон. Аарон отключился, свесив потяжелевшую на добрую сотню фунтов голову на грудь. Он и не дернулся, когда в комнату проник улыбающийся Азазель. Шум дождя, как нить Ариадны, повел его коридорами сознания к нужной двери. Гром заворчал где-то над головой, где-то не здесь. Где-то… за пределами. Детский плач. Заунылый, слабый, вспарывал далеко не полную тишину. Услышав скрип несмазанных дверных петлей, Аарон открыл глаза, обнаруживая себя стоящим в полумраке. Он ощутил твердый пол под ногами и перекатился с носка на пятки и обратно. Он был одет, но не в привычную, домашнюю одежду и не в пижаму. Время раннее – он знал это без всяких часов – но на нем костюм. Правую руку оттягивала плотно набитая дорожная сумка. Склонив голову, Аарон посмотрел на нее с тем отвращением, с каким наблюдают за ползущим по руке пауком, а затем разжал пальцы и сумка глухо шлепнулась рядом с ним на пол. Запахи раздражали нос. Его собственного тела – предплечье все еще ныло от неудобной позы, которую он принял во сне – пены для бритья, шампуня. Ополаскивателя для белья. Легкий аромат средства от платяной моли, что дало понять – он находился в коридоре второго этажа их дома в Вашингтоне, которому так и не удалось стать любовным гнездышком, а дверь в гардеробную как всегда приоткрыта – проблема с замком, до которого не дошли руки. Справа от него гостевая комната, слева, немного позади – спальня, где осталась Хейли – он мог слышать, как она пересекла комнату, бубня себе что-то под нос, прихлопнула за ним двери и вернулась в кровать, чтобы спустя пару минут вспомнить о хнычущем Джеке – а впереди, прямо по курсу, детская. Аарон понял, что в детской кто-то есть – кто-то посторонний – когда подошел к небольшому окну и, отдернув штору, выглянул наружу. От дома отъехала покрытая крупными каплями дождя, как бриллиантами, машина. Его машина. И он, вне всяких сомнений, был за рулем, а ди-джей неуважительно громко призывал его взбодриться. Потому что сегодня – воистину самый лучший день! Вспышка молнии – огненно-алый сгусток, вспорола небо над вашингтонским пригородом. Естественный свет утащил в холодный водоворот весь искусственный, и дом погрузился в абсолютный мрак. В царстве теней рассмотреть одну единственную – задача не из простых, но Аарон и не пытался. Там, где глаза беспомощны, решающим фактором становится обоняние и слух. Аарон почувствовал запах серы. Ворвавшись в комнату Джека, который уже не хныкал, Аарон увидел крупного, широкоплечего незнакомца, склонившегося над кроваткой. Незнакомец, остававшийся таковым еще несколько томительных мгновений, цеплял макушкой аудио-модуль – несколько пластиковых, ярко разукрашенных зверушек, вращающихся под саундтрек к известному мультфильму – разглядывая младенца. Джек кряхтел и сонно перебирал крохотными пальчиками. Чужой человек вызвал в нем сильный, но ломкий интерес. Детское личико уже начинало морщиться. – Аарон! Разве в ФБР не учат проверять дверные замки прежде, чем отправиться спать? – незнакомец вытянулся во все свои пять футов с лихом. Света от уличных фонарей оказалось достаточно, чтобы распознать в незваном госте Джеймса. На долю мгновения Аарон смог увидеть его истинное лицо – скорее морду, принадлежащую разжалованному Рыцарю – и по его спине поползли мурашки. Открытый конфликт пока что не казался удачным стратегическим решением. Аарон выступал в меньшинстве и хорошо понимал это, как понимал и то, что происходящее не имеет ничего общего с Реальностью. Однако, сном оно тоже не являлось. Каким-то образом, думая о Джеке и сжимая в руке пуговицу от его синего комбинезончика, расшитого золотыми звездами, он угодил в некоторую проекцию, воспоминание, повторяющую события далекого и дождливого сентябрьского утра. Тогда он упустил свой последний шанс увидеться с сыном. Слишком спешил с выполнением просьбы. – Отойди от кроватки. Немедленно, – Аарон сделал шаг вперед, нащупывая набедренную кобуру. Пустую кобуру. Коротко и шепотом выругался. Джек повернул головку на звук его голоса. Аарон схватился за верхнюю продольную планку бортика кроватки и судорожно стиснул ее пальцами, мигом растеряв всю свою грозность. Посмотрел на ребенка. Его морщины разгладились, плечи опустились и задрожали, глаза заблестели ярче. Он был полон любви к этому крохотному, удивительному созданию. Его распирало от неумной гордости. Он тосковал до щемящей боли и, вероятно, продал бы Дьяволу душу не раздумывая, за возможность еще раз прижать сына к груди. – Дети! Все, что у нас есть, и все, что у нас будет. Джеймс шумно вдохнул, выпячивая грудь колесом. Он склонил голову к плечу на собачий манер, наблюдая за тем, как ходят желваки у Хотчнера, как он начинает покусывать нижнюю губу, теряя точку опоры. Он наверняка хлопнул бы его по ладони, если бы Аарон вздумал коснуться ребенка, но Аарон не шелохнулся. Только удостоил Джеймса глубоким, понимающим и от того печальным взглядом. Он вкусил горький плод собственной беспомощности и ступил в зыбкое болотце страха. – Ортус считал, что ему по силам активировать код, – сказал Джеймс, сохраняя позицию и ровный тон; Аарон снова посмотрел на ребенка, – или выражаясь более понятным языком, запустить двигатель большой машины, заливая в бак галлоны чистейшей эссенции имя которой ярость. Отыне экспериментально доказано что это чушь собачья, мой друг. Страх и только страх заставляет шестеренки вращаться. Декки-бой! – воскликнул Джеймс; Аарон повел плечом. – Мне стоило догадаться сразу. Человеческая жизнь неизменно крутится у оси подрастающего поколения. Вы превратились в идолопоклонников детского культа, а дело лишь в том, что они просто биологический материал и ничего больше. «Божья глина», –процитировал он, поморщившись. – А ведь знаешь, придать верную форму недостаточно. Обычно, вы на этом и останавливаетесь, забывая об обжиге. Аарон, оцепенев, наблюдал, как тянутся к Джеку длинные, бледные пальцы Джеймса. Джек запротестовал, забил ножками, отвернулся, избегая контакта, а спустя секунду завопил. Бросившись вперед в последней и тщетной попытке оказать Джеку помощь прежде, чем на его шее появились первые ожоги и волдыри, Аарон запнулся за ножку кроватки и рухнул на колени. Зажав одно ухо правой рукой, оно, казалось, глохло от крика младенца, он продолжал цепляться за бортик, за тонкие и скользкие продольные реи. Сцепив зубы, почти умоляя прекратить эту пытку, он старался ухватиться покрепче, чтобы снова подняться на ноги. Задача казалась невыполнимой. Он не чувствовал ног, поддаваясь панике. Ужас тянул его вниз, топил его, мертвой хваткой вцепившись в горло и плечи. – Джек! Он задыхался, хватая воздух ртом большими порциями, словно рыба, поднятая неводом. Красноречиво и бессмысленно. Его легкие уже давно – возможно, целую вечность – не выполняли предписанной им функции, как и сердце давно перестало перекачивать дурную кровь. В относительно добром здравии оставался лишь мозг, который и поддерживал иллюзии, навязанные ему Зазеркальем. Аарон с трудом преодолел около полуметра, перебрался через такие унизительно маленькие, но неустойчивые дюны собравшегося гармошкой ковра, и ухватился за штанину Джеймса, подтянулся, ощущая страшное головокружение. Самому себе он казался инвалидом, свалившимся с кресла-каталки. – Мне стоит лишь тряхнуть ногой, чтобы ты отлетел в сторону как насекомое, Аарон, –голос Джеймса звучал словно из погреба. Голос, полный презрения и злобы, под конец все-таки дрогнул разочарованием. Горькая таблетка начала растворяться под языком. Он очевидно терял терпение. Столько работы не могло быть проведено впустую! Аарон буквально валялся в ногах врага, прижимаясь лбом к его тонкой щиколотке. Очередная попытка приподняться – недомогание отступало, но делало это нехотя – завершилась полным провалом. Джеймс тычком сбросил его на пол, изрыгая ругательства на енохианском. Всклокоченный, в подпорченном костюме-тройке – Аарон, падая, схватился за его рубашку и выдернул ее из-за ремня брюк – Джеймс стал наносить один удар за другим, и от его громогласного тона, на фоне которого терялся истошный плач Джека, вибрировали кости. – Я выжгу это место. Сожгу его дотла, слышишь? Я истреблю твои лучшие воспоминания, и ты сам приведешь меня к ним, так как я случайно позабуду об анестезии. А когда каждая клеточка твоего тела вопит в агонии, ты готов сделать что угодно, чтобы эта боль прекратилась. Ты узнаешь, что такое настоящая боль, Аарон! Лучше посодействуй мне! Лучше дай мне то, что я хочу! И немедленно! – Я не могу это вызвать!!! – как мог громко прокричал Аарон. Джеймс прекратил избиение, словно получил оплеуху. Отступил. Он шумно дышал через нос, раздувая ноздри точно лошадь. Запал, толкнувший его к срыву, исчерпал себя. – Я не могу… это не в моей власти, как ты не можешь понять? Прекрати. Прошу тебя, прекрати. Оставь меня. Дай мне умереть. – Ты и так мертв! – воскликнул Джеймс. Обхватив голову руками, он как следует взъерошил волосы. Не могло быть ошибки! Легенда не лгала! Он сам спускался к гребаной двери там, внизу. А работая с древними текстами, обращался к всаднику, имя которому Голод за помощью в трактовке. Но… Обожженный младенец перешел с пронзительного крика на хрип и стоны. Если они в самом деле допустили неточность в переводе и сочетание – данное сочетание – сфирот в действительности не благоприятствует схождению, а является иным знаменьем, допустим, меткой для запасного истинного носителя, ему стоит немедленно уносить ноги. Тот, кому принадлежала эта идея, как следует позаботился о безопасности. Как они могли недооценить его? Такой вариант показался Джеймсу вероятным и буквально раскалил его нервы добела. Запасной носитель со схожим сочетанием сфирот и безукоризненным начальным кодом, вполне мог пощатнуть старую дверь – Руби в красках описывала, что произошло в яме в тот миг, когда Аарону стало действительно страшно. Однако сбить ржавые петли ему, похоже, будет не по силам. Джеймс бросил короткий взгляд на свою жертву. Пускай этот ребенок заткнется! Он уже мучил душу, не прибегая к анестезии, а мучения души, которая этого не заслуживает или заслуживает, но иного, создает мощный энергетический фон. Защитный фон Зазеркалья слабеет, а значит, где-то на сестринском посту милосердия уже вовсю мигают лампочки. Точных координат у них нет – метка Ортуса по-прежнему путает карты – но риск все равно оставался безоправдательным. Джеймс решил уходить. Придется вернуться к началу! Он сделал это прежде, чем успел хорошенько обдумать. Развернувшись, Джеймс пнул ногой детскую кроватку и опрокинул ее. Младенца подбросило в воздух, пеленки размотались и голенькое, обожженное тельце с глухим, отвратительным шлепком рухнуло на паркетный пол. Джек сильно ударился головой, вскрикнул, взбрыкнул несколько раз подряд, издавая звуки, похожие на кашель, и затих. – Счастливо оставаться! Сверхновая Взорвалась с безумным грохотом. Аарон, перекатившийся к этому моменту на бок, вжался лицом в ковер и завыл, подобно раненому зверю. То, чему не было названия, взметнулось в нем адским пламенем. Ровный, пронзительный, правильный свет – «Свет кварцевой лампы», – почему-то подумал он – затопил его сознание, а вакуум поглотил все звуки, нанеся нокаутирующий удар по ушным перепонкам. Джеймс почувствовал неладное кожей. Застыв на месте, точно статуя, он наблюдал за происходящим, наблюдал, как сгорбленная и скрюченная фигура Аарона тонет в электрическом, стрекочущем свете и его сердце неумолимо набирало бешеный ход. – Вот он… выключатель! – воскликнул Джеймс, в возбуждении сбрасывая с себя пиджак и жилетку. Он даже захотел вернуться к поверженному младенцу и закрепить результат, но очень скоро понял, что в этом не было никакой необходимости. Заламывая пальцы , он заметался из стороны в сторону, как дикое животное в клетке. Его глаза были широко раскрыты, губы поблескивали от слюны. Это было похоже на повторное прохождение родовых путей матери. Теперь Аарон знал, вспомнил ощущение давления сокращающихся, выталкивающих его наружу мышц. – Существует легенда, что до рождения – до слияния с ее земной оболочкой, давайте, черт возьми, называть вещи своими именами! – человеческой душе становятся известны все секреты мироздания – законы! Те самые законы, Мисси! Теперь я их знаю! – и тайны самой вселенной. Но прежде, чем душа спустится с небес в мир бренный, к ней подлетает ангел и касается перстом нагубной складки, запечатывая рот. Я не ангел, Аарон, и никогда их не встречал, но взял это на заметку и изобрел собственный способ запечатывать рты Очевидцам. Губы расходились с пронзительной болью, словно были сшиты между собой медицинскими нитями, а может и в самом деле были запечатаны. Аарон медленно поднимался над полом, вытягивая наливающиеся силой, дрожащие руки. Он заговорил на латыни, которой никогда не знал. Взгляд, искрящийся и ясный, как морозное утро, сверлил пространство. Он видел все. Он все чувствовал. Информации было так много, она лилась в его голову нескончаемым дождем, и он с жадностью ее впитывал. Теперь он понимал. Он видел и слышал звезды. В том числе и крохотную голубую планету, которой выпал не только несчастливый шанс нести сквозь сумрак и холод космоса существ, во всеуслышание зовущих себя разумными, но и стать полигоном для куда более чудовищных экспериментов. – Люди зовут свой род Венцом Творения, но что есть творение, оставленное творцом? Оставленное. Но все-таки не покинутое, верно? И кто, в таком случае, обратил на него свой взор? Воспитатель. Определенно, воспитатель. В этом не могло быть сомнений. Свет, влившийся в его сознание, дал ответ не раздумывая и Аарон согласно покачал головой. Не отец. О, нет. Он слишком занят сейчас. Но, возможно, он заглянет на пару минут, чтобы узнать, как у нас дела. Забавно. – Они все здесь, как в ясельной группе, и абсолютное большинство так и умирает в памперсах. Аарон подумал о беспомощных стариках, которых более молодое поколение отправляет в дома престарелых, где им приходится часами ждать санитаров, чтобы их обмыли, переодели и обработали. И взаимосвязь, если не сказать, логика, представшая перед ним в этом нелицеприятном свете, заставила его беззвучно заплакать. Он подумал так же и об учереждениях для тех, кто, выражаясь антинаучным языком, «тронулся умом». Дети с поврежденным генетическим кодом. Солнечные дети, как снисходительно зовёт их гуманное общество. На них хоть кто-то обращает внимание. Внимания лишены те же дети, только во взрослых телах. Аарон увидел женщину. Диану Рид. Мать Спенсера. Аарон никогда не видел ее прежде, не видел ее в Реальности, даже на фотографии, но был абсолютно уверен – это она. Диана скучала по своему «доброму другу». Он пообещал, но так и не вернулся с новым воспоминанием… – Мои слова не мусор, как и мои обещания! Ты считаешь меня чудовищем, но не допускаешь и мысли о том, что во мне больше человеческого, чем в ком либо-другом из всех, кого ты знал с рождения. – Возможно, ты и прав, Ортус. Аарон усмехнулся, усмехнулся сквозь слезы. В здравом уме он бы ни за что не признал правоты Ортуса. Впрочем усмешка довольно быстро завяла, а его мысли потекли по-другому руслу. – С младенцами, даже при живых родителях, порой выходит не лучше, не так ли? Детские дома – приюты для отказников. Домашнее насилие во всем его многообразии. Насилие независимое… Аарон обернулся к Джеку, малыш по-прежнему лежал на полу без движения. – Со взрослыми и самостоятельными людьми, казалось бы, все должно быть иначе, но практика показывает обратное. Статистика показывает обратное! Все те же жалобы, недовольство, зависть и сопли. Обиды. Только грязнее, тошнотворнее, кровожаднее, с острой приправой похоти. – И названо было это затмением, – сказал он, на какой-то миг застывая в полумолебной позе: его руки оказались скрещены на груди. Минуту спустя Аарон повернул голову и медленно поднял взгляд на Азазеля. Его слезы уже подсыхали на матово-бледных щеках. Он встал на ноги. – Именно так выглядит для человека, находящегося на дне колодца, опускающаяся на место крышка. А может закрывающаяся в темную комнату дверь, когда нас оставляют одних «подумать над своим плохим поведением»? Изумительно-примитивно, сказочно. Объяснение, годящееся для ребенка. И нам всем его скормили, как только речь стала не просто бессвязными звуками в наших ушах, – он выдержал паузу и продолжил. – К новорожденному доверия нет… у Него нет времени нянчиться с каждым, и каждого отдают на воспитание в чужие руки. Чужие руки подхватывают нас, когда мы падаем. Чужие губы целуют нас перед сном и заботливо дуют на свезенное место. Чужие голоса объясняют нам то, что мы никак не можем понять. Чужие… не Его. Азазель инстинктивно выставил вперед руку, отступая. Он неожиданно осознал, что прочел обо всем, что способствует Схождению, но не нашел ни единого трактата, объясняющего что делать после. Инициатива поддерживалась его личными домыслами. У него есть... была теория. Одна единственная ставка. Но сыграет ли она? Да? Нет? Возможно?! – Понятия не имею, о чем ты говоришь, но мы оба, кажется, на верном пути, – примирительная улыбка растянула его пухлые губы. – В наших судьбах грядут перемены. Я, только представь себе, возвращаюсь домой! Ты ведь тоже хочешь вернуться… Увидимся на той стороне, да? Увидимся и все закончим. – Религия назвала инкубаторы садом Эдемовым, а птицефабрику обетованными землями! Сначала Его это позабавило, как приводят в исступленную радость молодого родителя любые детские проделки, но затем Он усомнился. Счастливое выражение не задержалось на лице Азазеля. Во мгновение ока Аарон схватил его за руку и применил захват, который использовал против сотен мерзавцев на задержании. Заломил ее до хруста, завел за спину и вывернул. Развернул Джеймса лицом к пеленальному столику и впечатал грудью в поверхность, которая только на первый взгляд казалась мягкой и воздушной, как суфле. Вторую руку Джеймса он перехватил на лету, уворачиваясь от опасного тычка с той грацией и стремительностью, какую никак нельзя было ожидать от его изможденного тела. Властным движением он расставил ноги Джеймса на ширине плеч, и тот завизжал, забился под ним в тщетных попытках обрести свободу. – Кто Он? – закричал Джеймс. – Кто?! Бог?! Ты говоришь о парне, создавшем мир за семь дней? – в отражении незашторенного окна он наблюдал, как Аарон склонился к его плечу, как на лбу у Хотчнера стал проступать знак, и ноги у него подогнулись от ужаса. Аарон отрицательно покачал головой. – Отпусти меня немедленно! – Учеников, отлынивающих от занятий, сочиняющих небылицы, не открывающих книг и не читающих заданных текстов, очень часто заставляют прослушать программу снова. Мы слушаем ее уже сотни тысяч лет – две тысячи, согласно углубленному курсу – и все еще ничего не поняли. Только знание показывает нам, что монстры в шкафу – монстры вроде тебя! – это нормально, и, как минимум, глупо открывать шкаф, приглашать вас в гости, а потом заявлять о неразрешимых проблемах. Знание позволяет провернуть старый ключ в старом замке и выйти из классной комнаты. Только знание и чистая мысль сильнее всего во Вселенной. На пол посыпались последние из аккуратно сложенных пеленок и комбинезончиков. Позволь ей маленькие шалости, пускай и с твоей кредиткой! Упала и открылась баночка с детской присыпкой. Она подкатилась к ступне Аарона, изрыгая на его стопу последние унции легчайшего порошка. – Схождение – это не свет в конце идиотского тоннеля. Это гребаный аттестат зрелости, и я, будь покоен, намерен хорошенько отпраздновать свой выпускной! Стоило Аарону на мгновение ослабить хватку, как Азазель исчез. Вернулся на ту сторону. Закон первый и основной. Закон Баланса. – Запомните же вы наконец! – надрывался глухой, басовитый голос. – Все, что мы видим, непостоянно. Мир дышит динамикой, Вселенная стремится к хаосу и требует обратного от детей своих! Упорядоченность определяют цель и миссия. Миссия Аарона всегда была проста и однолика – восстановление справедливости. Охота на ту самую черную кошку в той самой черной комнате только при других, более справедливых условиях. Кошка была, но хорошо пряталась, как и всякая другая истина. Он знал это с самого начала. Мисси знала. Он следовал ей с самого начала, но делал это неправильно, что и вывело его из арьергарда, но все-таки делало лучшим из многих. Справедливое наказание, как и справедливое поощрение – результат не просто подсчитанных очков за действие или бездействие, это взвесь и послевкусие, оседающее на языке. Как любое действие вызывает противодействие – любая причина приводит к последствиям. Все объяснимое должно рассматриваться с точки зрения высшей морали… Присяжные заседатели из мира, которому он принадлежал – не более не менее, ученики старших классов, запертые в душном кабинете – подняли бы его на смех. Азазель отпрянул от распластавшегося на полу тела с такой поспешностью, словно оно стало рассадником смертельных болезней. Он забыл, что люксовые апартаменты были обращены в руины, споткнулся, не глядя под ноги, об остов прикроватной тумбы и едва не растянулся рядом. Успел ухватиться за портьеры, ткань натянулась и жалобно затрещала. Пара креплений отскочили в сторону рикошетом. Одна чиркнула Азазеля по виску, и он испуганно вскрикнул. Ткань некогда белоснежной рубашки на его руках и плечах расплавилась, прикипела к коже и курилась едким дымком. Запястье все-таки оказалось вывернуто. На шее остались глубокие борозды от чужих ногтей. Аарон бездействовал, но воздух вокруг пронизали низкочастотные вибрации. Откуда-то извне нарастал гул встревоженных голосов. Мозг Азазеля напряженно работал. – На твоем месте я бы валил отсюда куда подальше, пока он не очухался. – Ортус перешагнул низкий порог и сделал два неуверенных шага навстречу. Джеймс почти спросил, кто его так обкорнал: лицо напарника покрывали мельчайшие ожоги и порезы. Пострадали и кисти рук. Одна и вовсе была перемотана носовым платком, насквозь промокшим от крови. – Неизвестно, кто из нас больше опростоволосился, но известно другое – эта штуковина разнесет все здесь в щепу! – Ортус… Ты мне мешаешь! Исчезни. Проваливай! Ортус скорбно поджал губы, получая доказательства, в которых уже не было смысла. И как только так вышло, что он провалился в крысиную нору? Он подумает об этом позже. Когда выберется. Если выберется. – Уходим. Сейчас! – он протянул руку Джеймсу, то и дело поглядывая на Аарона. Теперь он – его оболочка – сохраняла целостность и плотность сама по себе, без всякой сторонней помощи, и определенно не в пределах «нормы», удерживавшей ее на поводке. Нормы, единой для всех постояльцев, позволявшей прибегать к дрессировке. Его питал внутренний реактор. – Никто, даже ты, не заслуживает такой смерти. Исходило ли желание предложить помощь от Ортуса-слишком-человека, или Ортуса с темной стороны, он не знал, да и не хотел знать. Ортус прервал Джеймса на середине крайне важной мысли, грубо схватив за охваченное тупой болью плечо. Аарон едва не перебил ему сустав на сумеречной территории сна. Все еще оставалось загадкой, как произошедшее в мыслепространстве смогло изменить зазеркальную реальность, и Джеймс подозревал, что понять это скорее всего не сможет. Вероятно, у него просто не окажется на это времени. И это его до чертиков пугало. Джеймс зашипел и схватился за рукоять кинжала, без которого с некоторых пор не покидал своего укромного уголка на двадцать шестом этаже «Фейрмонта». Грозная вещица пряталась в богато расшитых ножнах на поясе. Ярость вспыхнула как порох. Как и в случае с кроваткой юного Хотчнера, импульс спровоцировал действие намного раньше, чем была доказана его целесообразность. Демонский клинок вошел в податливую, ничем не защищенную плоть Ортуса, оборвав его на полуслове. Глаза Ортуса широко распахнулись, вспыхнувшее в них недоразумение сменилось испугом, а затем, как в калейдоскопе, превратилось в тлеющее разочарование. Он глубоко вдохнул через рот, наваливаясь на Джеймса и тем самым насаживаясь на лезвие глубже. Тихий, клокочущий стон вырвался из его глотки одинокой птицей. – Неужели ты не понимаешь? – Джеймс смотрел на свою руку, все еще крепко сжимающую рукоять кинжала и очень странным образом прижатую к животу Ортуса. Несколько томительных секунд он не мог взять в толк, что не так с этой сюрреалистической картинкой, которую его зрительный нерв передавал в мозг. Ортус судорожно выдохнул, окропляя щеки, губы и нос Джеймса мелкими и теплыми каплями крови. Джеймс вздрогнул, приходя в себя. Слегка дернул рукоять на себя, но пальцы соскочили с мокрой, скользкой поверхности. Лезвие вгрызлось намертво. Джеймсу пришлось провернуть его, чтобы достать. Ортуса отбросило назад. Словно лопнул страховочный трос. Одной рукой он, хныча и всхлипывая от боли, ухватился за дверной откос. Запнулся о порог и с трудом удержал равновесие. Вторая рука, та, что была обмотана носовым платком, как самый безнадежный в мире медицинский тампон, зажимала безнадежную для Ортуса-слишком-человека, рану. Кровь с пульсирующим в такт сердцебиению напором сочилась между скрюченных пальцев. – Твой план был идеальным – прошелестел Ортус, отступая все дальше, в коридор – но нельзя знать все наперечет повадки зверя, дремавшего целые столетия, Джеймс. Я тебе доверял. Я тобой восхищался… потом недоумевал, и венчала эту пантомиму ненависть… Но теперь я доволен. Потому что я обыграл тебя. Боковым зрением Джеймс, оттирая полой испорченной рубашки лезвие демонского клинка от крови Ортуса, наблюдал за поднимающимся на ноги – на ощупь, по стеночке – Аароном. Свободную руку тот держал у лба и остервенело тер кожу. Спустя мгновение он вновь качнулся к полу, словно кто-то дернул за нитку, но его ноги быстро обрели твердость. – Цыплят по осени считают, мой друг! – Джеймс бросил короткий взгляд в сторону коридора. Ортус исчез. Бежал в Реальность. Ну и черт с ним… Рыцари Ада, пускай и разжалованные, не сдаются так быстро. – Я не бежал… Я заманил его на свою территорию, – прошептал он себе под нос. Язык буквально одеревенел, когда Аарон расправил плечи и повернулся к нему всем корпусом. Из разжатого хотчнеровского кулака выпала уже знакомая перламутровая пуговица. – Кажется, мы начали… Я начал диалог неверно.