Кадмейская Победа | Cadmean Victory Remastered

Мокрая трава шелестела под ногами Гарри. Угасающее солнце кралось за пеленой серых облаков, оставляя сосны рваной полосой тьмы за вырисовывающимися обручами и трибунами для квиддича. Короткая тень таилась, подёргиваясь под деревьями. Петтигрю. Холодный комок в груди Гарри сжался ещё сильнее, а в его глазах можно было наблюдать адский голод и предвкушение того, что сейчас произойдёт. Оскорбления его дяди, тихая злоба его тёти, отвращение Дадли, лживые слова его «друзей», хруст сломанной Гермионой палочки, и каждый момент пролетал перед ним, как кино. Я не стану никем. Они разочаруются. Гарри ощутил резкий запах сосновой смолы. Он намазал сок на кончики пальцев и провёл лёгкие липкие линии на лице и задней части шеи. Без предупреждения. Без пощады. Так же, как он предал своих друзей. — Incarcerous, — прошептал Гарри. Тонкая колючая проволока обвила крысу, врезавшись ей в кожу. Иней покрывал металл, вонзая в его кожу ледяные шипы. — Ты кого-то ждал? — Гарри рассеял свою невидимость. — Ещё одного незадачливого студента, у которого можно спрятаться? Верного друга, которого можно предать? — Гарри, — голос Петтигрю колебался где-то между облегчением и страхом. — Я думал, это Сириус. — Ты ошибся. Это даже не месть. Это для меня, а не для моих родителей, не для моих друзей, я не спасаю никого и ничего. На его губах появилась лёгкая улыбка. Только для себя. — Что ты собираешься делать? — Хвост заскулил, скручивая проволоку. Крошечные красные струйки испачкали его бледную, измазанную грязью кожу. — Твои родители никогда не захотели бы, чтобы ты сделал что-нибудь жестокое, а проволока натянутая, Гарри. Им не понравилось бы. — Знаешь что, Питер? — Гарри заставил себя улыбнуться. Надежда мелькнула в глазах Петтигрю и в мыслях Гарри, среди льда и под острым как бритва взглядом, губы скривились от игольчатых зубов. — Я не думаю, что мёртвым что-то нужно. Они ушли. Им ничего не нужно. Петтигрю захныкал. — Умоляю, Гарри. Умоляю. Гарри позволил теплу исчезнуть из своей улыбке и проникнуть внутрь льду. — Я хочу кое-что. Хочешь знать, что это? — Месть не вернёт их, Гарри. Если бы это было так, я бы повернул свою палочку против Тёмного Лорда при первой же возможности. Это были двое из пяти человек, которые когда-либо заботились обо мне. Я никогда не был таким выдающимся человеком, как они, но они всё равно заботились обо мне. Больше всего мне хотелось бы, чтобы я вспомнил, как быть храбрым, когда Тёмный Лорд нашёл меня. Он искал Сириуса и думал, что я могу знать, где он. Я бы хотел умереть тогда, и чтобы меня вспоминали так же хорошо, как и их, но я не умер, не умер, я просто хочу жить. — Я провёл одиннадцать лет, мечтая о родителях, о ком угодно родном, — сладкая злоба капала с языка Гарри. — Такие желания просто не сбываются. Тонкая чёрная палочка снова выскользнула из рукава; одиннадцать с половиной дюймов намерения убить. — Если ты убьёшь меня, имя Сириуса никогда не очистится! Отведи меня к аврорам, к Дамблдору, пусть меня отправят в Азкабан, если убьёшь меня, то он никогда не станет свободным. Гарри сделал паузу. Нет. Сириус не пытался поймать Петтигрю и очистить своё имя. Холодное создание крепко обвилось вокруг его сердца. Сириус хотел его смерти. Он заслуживает смерти. Мне нужно, чтобы он умер. Он уже мёртв для мира. Гарри крепче сжал палочку. Он умрёт. — Гарри, — прошептал Петтигрю. — Гарри, умоляю. Кончик палочки Гарри засветился зелёным, когда он поместил её между глазами Петтигрю. — Ты знаешь, какие первые осознанные слова я помню? Хвост покачал головой, извиваясь в проволоке. Губы Гарри изогнулись в широкой полуулыбке. — Avada Kedavra. Ослепительная зелёная вспышка отбрасывала тени сосен на бледное лицо Питера Петтигрю. А теперь пора обрести свободу. От Дамблдора. От Риддла. От всех эгоистичных людей, которые чего-то от меня ждут и никогда не платят. Гарри представил последнюю страницу заметок Риддла и два слова в центре страницы. Шесть букв, затем четыре. Listen. Pain. Гарри закрыл глаза и стал искать магию. Сосны растворились в никуда, шелест их иголок, шёпот и прикосновение ветерка, запах смолы — всё исчезло из его мыслей. Внутри него кричали тысячи чернильно-чёрных осколков. Они шептали, выли, бормотали и плакали в оглушительной тишине, но заглушили своей какофонией даже биение сердца Гарри. Один из них не я. Один из них — Волдеморт. Он сосредоточился на каждом отдельном фрагменте, слушая крики каждого осколка разбитого зеркала, которое было его душой. Более разные, искажённые отражения самого себя, чем он мог когда-либо мечтать, кружились перед его мысленным взором. Гарри искал в них мальчика, которого видел в дневнике, или человека, которым он мог бы стать. Бесчисленные пары зелёных глаз откинулись назад. Сомнение проникало в его мысли, поднимаясь в глубину его живота, как густая холодная смола. Оно точно должно быть. Я обязан найти это. Он проверял каждое своё изображение по мере их появления, пока, в конце концов, не появилось одно с эхом. Ярко улыбающийся Гарри с взлохмаченными волосами и холодными глазами, ничем не отличающийся от сотен других, но с другим шёпотом. За зеленью блестели красные глаза. Они ничего не заслуживают. Плавный, высокий голосок прошептал Гарри в ухо так быстро, как полёт метлы. Они ничто. Мы или они. Оно. Гарри схватил кусок. Убирайся. Ты не я! Схватил и оторвал. Его захлестнула волна агонии. Лёд раскололся и растаял под его тяжестью. Оно должно уйти. Гарри взял себя в руки и попытался разорвать снова. Что-то получилось. Осколки кричали, так высоко звенело в ушах. Он как будто вонзил гвоздь в стекло. Гарри кричал, пока его горло не разорвалось, а язык покрылся густым металлическим привкусом. Его палочка обжигала его кулак. Это больно. Это очень больно. По его лицу катилась густая горячая жидкость. В отражении мёртвых глаз Петтигрю он наблюдал, как по его подбородку текут чёрные слёзы. Они оставили тёмные следы на его щеках, как от растёкшейся туши, и капали на пол, разбрызгиваясь ядовитым шипением, а затем поднимаясь густым клубящимся чёрным дымом. С каждой слезой кончик гвоздя всё глубже проникал сквозь стекло; его крик пронзал Гарри, как будто кухонный нож пронзает кожу. Оно должно уйти. Я отказываюсь умирать. Я отказываюсь. Он сделал глоток медной жидкости и полностью вонзил гвоздь. Стекло разорвалось, как мокрая бумага, в кулаках великана; разорвалось с визгом, пронзившим его, как копьём. Белые искры вспыхнули перед глазами Гарри, когда он схватился за уши. Блять. Возможно, лучше было бы умереть. Гарри открыл глаза, он лежал свернувшись клубком, покрытый грязью и окружённый твёрдой землей. Острая, сладкая сосновая смола достигла его носа вместе с запахом жареной плоти. Тишина сомкнулась над ним, как сумерки. У меня получилось. Обжигающие волны боли вырвались из его руки с палочкой. Гарри подавил крик в предплечье. Потрескавшаяся, почерневшая плоть его руки с палочкой окружала неповреждённое тонкое чёрное дерево. Он заметил кость в трещинах своей обугленной плоти. Без паники. Это должно быть поправимо. Мадам Помфри восстановила же мои кости. Гарри с трудом поднялся на ноги и забрал палочку из остатков его правой руки. Новая волна боли прокатилась по его ладони, когда кусок плоти размером с галеон отошёл вместе с палочкой. Мне нужно избавиться от тела. Он сунул палочку в левую руку и поджёг тело Петтигрю. Гарри отправил его тело в Запретный лес взрывным проклятием, после чего его магия иссякла, и он упал на одно колено. И мне нужно попасть в Больничное крыло. Гарри сосредоточился изо всех сил на самой верхней ступеньке Тайной комнаты, собирая то немногое из своей магии, которую он смог выжать из себя, и пожелал оказаться там. Всё вокруг закрутилось, и он рухнул с лестницы на всё ещё мокрый пол ванной Миртл. Вода жгла его руку, как кислота; эта боль немного рассеяла туман в его мыслях. Он выжал ещё немного магии и наложил Дезиллюминационные чары на себя, а затем поплёлся в лазарет. Тёмные пятна клубились перед его глазами, когда он распахнул дверь и позволил своей невидимости слететь. — Мистер Поттер! — каблуки мадам Помфри заскользили к нему. — Мадам Помфри, — прохрипел Гарри. В уголках его глаз поплыли тёмные пятна. — Пей это, — холодная стеклянная бутылка была прижата к его губам, и что-то мерзкое и острое полилось по его горлу. Его следующий вдох был таким холодным, что казалось, что он проглотил лёд, и он ахнул. — Святой Мерлин! — воскликнула мадам Помфри. — Что вы сделали со своей рукой? — Я подпалил её, — Гарри смотрел на остатки своей руки; каждая пульсация ощущалась как удар молота. — Сильно подпалил. — При каких обстоятельствах?! Я не видела таких ожогов со времён прошлой войны. Если я узнаю, что вы пытались сделать Fiendfyre, мистер Поттер… — Ни в коем случае. — Тогда как именно это произошло? — мадам Помфри провела кончиком палочки по его изуродованной руке. Кожа и плоть начали сползать по кости, заполняя ужасные розовые трещины. Обугленная плоть рассыпалась в пыль. Надо срочно придумать что-то. Огонь. Огонь. Огонь. Огонь? Гарри вцепился в свои мысли. В них закрутился огонь. В них вырисовывались зазубренные изодранные крылья Хвостороги. Дракон. Яйцо. — Золотое яйцо, которое охранял дракон. Я думал, огонь может заставить его раскрыть свои секреты. — Это было невероятно идиотски с вашей стороны, — она схватила его за подбородок. — Ещё минута какого бы то ни было огня, и вы бы лишились руки, мистер Поттер. — И не было даже упоминаний Мордреда, — пошутил Гарри. Тот, кто лежал на соседней койке, засмеялся. — Вы исцелены, — она вздохнула и убрала палочку. — Я настаиваю, чтобы вы остались здесь на ночь, чтобы я могла следить за вами, поскольку вы исчерпали большую часть своей магии, но я сомневаюсь, что вы останетесь. — Уже? — Гарри сжал руку. — Словно новенькая. — Да, мистер Поттер, уже. А теперь уходите и на этот раз будьте осторожнее. Я отчётливо помню, как говорила вам, что не хочу снова видеть вас здесь, ещё в начале года. — Если вы настаиваете, — он поплёлся к двери. Прохлада выпитого им зелья исчезла из его груди, оставив глубокую пульсирующую боль в конечностях и веках, тяжёлую, как свинец. Я не знаю, получилось ли у меня. Я потерял сознание прежде, чем смог что-нибудь сделать с крестражем. Мне нужно поговорить с Салазаром. Гарри вернулся в комнату. — Ты вернулся, — крикнул Салазар. — Что ты сделал, Гарри? — Я расколол свою душу, — его охватило странное онемение; ровное спокойствие. — Я нашёл и отколол от своей души крестраж. — И? — Салазар, глубоко нахмурившись, выглянул из-за стены. — Что ты с ним сделал? — Я не уверен, — он прислушался, ещё раз исследуя крики фрагментов своей души, но не смог найти кусочек с эхом. — Как ты можешь не знать? — потребовал ответа Салазар. — Ты его вырвал, не так ли? — Да, — пробормотал Гарри, вспоминая липкие, похожие на смолу слёзы и клубящийся дым. Он вздрогнул. — Я потерял контроль из-за боли. — Ты можешь его почувствовать? — спросил Салазар. — Если с тобой связан крестраж, значит, ты должен его почувствовать. Привязка тебя к объекту должна создавать у тебя с ним некую ассоциацию. Есть ли у тебя какие-то чувства, теплота, близость или ассоциация, которых раньше не было? Гарри расслабился и позволил очиститься разуму. Тёплая ткань его мантии касалась его кожи, слабый жар его палочки прижимался к его предплечью, а прохлада комнаты просачивалась сквозь подошвы его ног. — Нет. Нет ничего. — Потому что он либо уничтожен, либо, что более вероятно, вернулся к Тому. Слабая трель пробежала по спине Гарри. — С чем связан твой вывод? — Ты чувствуешь внутри себя частичку души Тома Риддла? — Нет. Салазар погладил подбородок. — Я бы рискнул предположить, что живой крестраж связывает воедино чувство «Я» двух индивидуумов, а не привязывает сознание и магию создателя к телу, как к физическому объекту. Если ты разорвал эту связь и не привязал её к другому объекту, тогда ты должно быть свободен. — Должно быть? — Этот вид Магии Души не является моей областью знаний. Однако никакое сознание не может выжить в одиночку, будучи свободным. Если ты ничего не чувствуешь, значит, ты не закрепил своё собственное сознание и магию, чтобы создать свой собственный крестраж. Я полагаю, Том был прав, и тебе нужно было бы быть очень привязанным к объекту с самого начала, чтобы что-то, что лежало поблизости, стало твоим крестражем, — он пожал плечами. — Я думаю, остаётся только один вариант. — Я хотел бы знать, что ты думаешь об этом, — Гарри бросил на него долгий взгляд. — Ты говоришь очень мало, что означает, что либо ты думаешь, что это очень плохо, либо это какой-то комплимент. — Я думаю, ты сделал именно то, что хотел, — Салазар похлопал по голове своего товарища-змеи и широко улыбнулся. — Ты вырвал крестраж, расколов собственную душу. Однако ты не сделал ничего, чтобы привязать чувство собственного достоинства и магию к объекту, поэтому я считаю, что якорь Волдеморта был уничтожен. Он ещё не ошибался. Гарри испустил долгий вздох. Некоторые из глубоких болезненных ощущений исчезли из его костей. Я свободен. Я свободен. Он ухмыльнулся. — Похоже, тебе придётся мириться с Наследником, который будет вести себя как Годрик, немного дольше, чем я думал. Зелёные глаза Салазара смягчились. — Трагедия, которую я по-прежнему не могу исправить. — И что теперь? — пробормотал Гарри. — Сосредоточься на турнире, — сказал Салазар. — Выиграй его. Это будет бесценным опытом использования магии вне класса, в опасных испытательных обстоятельствах. Ты станешь намного сильнее после него. — Конечно, — лёгкая холодная улыбка появилась на его губах, когда он представил, как обходит других чемпионов. — Победа будет сладкой на вкус. Посмотрим, удастся ли Флёр этого избежать. — Тебе нужно будет изучить чары, чтобы обратить вспять самотрансфигурацию, если ты ошибёшься в создании лёгких. Это достаточно просто, это модификация к Prior Incantem. — Что за заклинание? — Заклинание определяет грубую силу, течение и намерение используемого магического элемента. Например, ты глядишь на высохшее русло реки и оцениваешь, насколько велико оно становится весной, а затем попытаешься сотворить что-то противоположное ему. Есть много разных форм, которые используют разные специалисты, в том числе целители. — На сколько ты разбираешься в Целительстве? — Змеи ассоциируются не только с укусами людей, — пробормотал Салазар. — Они были символом исцеления и долголетия, прежде чем об этом забыли. Я никогда не был таким одарённым, как Хельга, она могла использовать это заклинание, чтобы вылечить почти всё, но я был лучше большинства. Благодаря моим навыкам исцеления моя жена оставалась в живых на годы дольше, чем был её срок, после того, как остальные мои друзья ушли. — Ты остался последним? — Ровена заболела после смерти дочери, — взгляд Салазара стал отстранённым. — Годрик был убит на дуэли, когда до самой старости искал какую-то палочку, которую он считал слишком опасной, чтобы оставлять её в руках других, идиот. Хельга мирно умерла во сне, всего на пару лет раньше моей жены. Мирское, в конце концов, не так ли? Ты не можешь избежать смерти, волшебники более великие, чем я пробовали, и те, кто спасается, часто поглощаются ею. Том в пример. — А ты? Ты пробовал? — Я был поглощён смертью, — прошептал Салазар. — Мои поиски способа победить смерть забрали всё. Я умер в постели, слишком больным, чтобы делать что-либо, кроме как думать и надеяться, что моя дочь может добиться успеха на моём месте, неспособная сдаться. — У неё получилось? — Я не знаю. Я был очарован тем, что унаследовал от смерти знание о моём изначальном «Я». Всё, что произошло после этого момента, мне нужно было узнать из внешнего источника. От тебя или Тома Риддла. Гарри моргнул. — Мы были единственными? — он покачал головой. — Но прошло уже тысяча лет… — Чтобы войти в Комнату, нужна наша общая кровь, однако, чтобы найти её нужно что-то большее. Я упустил это из виду, когда строил её, предполагая, что все члены моей семьи будут такими же, как я, но, в итоге, в течение тысячи лет моей единственной компанией был василиск. — Я думал, ты отверг других, — пробормотал Гарри. — Нашёл их недостойными. — Нашёл их недостойными? — брови Салазара покрылись глубокими морщинами. — Они были бы моей семьей. Моим наследием. Ты так же похож на Годрика, как и я, ирония времени, которую ты не можешь полностью оценить. Я бы никого не отверг только потому что они не похожи на меня. Семья устроена не так. Гарри проглотил небольшой горячий комок эмоций. Так была устроена моя семья. — Извини, — сказал он. — Извинения приняты. Думаю, это была не твоя ошибка, и меня не в первый раз обвиняют в этом. Гарри пережевал это без малейшего беспокойства. — Риддл сказал то же самое? — Я говорил тебе, что вы похожи, — сказал Салазар. — Требуется тигель ужасного калибра, чтобы выковать человека такой силы. Величайшие волшебники и ведьмы всегда рождаются из невзгод. Все сильные волшебники страдали и становились сильнее из-за этого. Некоторые предпочли подняться над своей болью и страхами, другие приняли их и выбрали месть. У всех были испытания, которые делали их великими. — Том Риддл поддался. — Нет, — странная улыбка появилась на губах Салазара. — Том научился отпускать то, что причиняло ему боль. Он помнил свои ошибки и отказался их повторять. Мир причинил ему боль. Снова и снова, и снова. Он каждый раз вставал. Им двигало что-то другое. Он убивал себя днём за днём, пока от мальчика, нашедшего меня, почти ничего не осталось, — Салазар вздохнул. — Но сейчас это не имеет значения. То, чем он стал, для тебя важнее, чем путь, который привёл его туда. — Ему нельзя позволить вернуться. — Том редко останавливался в получении того, что он хотел. И никто из нас не знает, как он собирается вернуться. — В этом вопросе книга оказалась особенно бесполезной, — Гарри ткнул пальцем в старый фолиант, поморщившись от боли в руке. — Мне нужно немного отдохнуть. Я очень устал. — Забудь ненадолго о Томе и Дамблдоре, Гарри, — пробормотал Салазар. — Сосредоточься на себе как можно больше, пока ещё можешь. Если ты посвятишь свою жизнь тому, чтобы избежать судьбы, которую они запланировали тебе, то ты обретёшь победу, так же, как и потерпишь поражение. Выживание важно, но жизнь — это нечто большее, чем просто быть живым. Гарри отвернулся от картины и уставился на маленькие золотые песочные часы, свисающие с крючка на столе. — Я знаю. Он задушил пустоту, пока её когти не вонзились слишком глубоко. Истощение утолило голод из пустоты. Его разум затуманился, заглушая ощущение. Однажды я тоже буду свободен от этого небытия. И тогда я больше никогда не позволю этому прикоснуться к себе.