"Ты моя летняя пора, ты моя грусть"

      Вернувшись в офис полиции, Бернд и Дитер вместе с Луисом продолжили привычную деятельность. В этот день, как и обычно, происходили всевозможные мелкие хулиганства. Бывали, конечно, и серьёзные случаи, когда стражам порядка предстояло, к примеру, задержать целую банду малолетних бандитов. Но совершенно ясно, что подобное не могло происходить каждый день. Особую нишу занимали убийства и другие тяжкие преступления, которые обычно совершают поодиночке. Такое имело место быть не очень часто, но и не очень редко, и в любом случае ложилось тяжким грузом в сердцах и душах тех полицейских, которые вели это дело.       В общем-то ни Бернд, ни Дитер, ни Луис до конца так и не понимали, как их угораздило выбрать такую сферу деятельности. Она была достаточно далека от того, чем бы им на самом деле хотелось заниматься в жизни, ведь все трое были творческими людьми, а не воинствующими Гераклами. Тем не менее в этой работе, а точнее в представлении людей об этой работе, была романтика, которая была им необходима. Спасать юные заблудшие души, менять настоящее, тем самым влияя на будущее — определённо работа Дитера, Бернда и Луиса была окутана дымкой большой осмысленности, хотя порой хотелось застрелиться.       Рабочий день плавно подходил к концу, хотя у полицейских график не совсем нормированный. Нельзя ведь сказать «Ну вы как-нибудь там сами со школьным стрелком разберитесь, потому что меня дома очень ждут чипсы и телевизор». Сегодня, на радость служащих, никаких казусов не случилось, и, разобравшись с последними делами, все начали собираться по домам, чтобы увидеть свои семьи и, наконец, расслабиться.       Дитер накидывал на себя куртку, пока его сослуживцы проделывали всё то же самое. Он думал том, как завести с Луисом разговор про сегодняшнюю встречу с Элизабет. Те же мысли крутились и в голове Бернда. Они оба чувствовали, что рассказать об этом важно, но одновременно им казалось, что Луис сразу поймёт их тайные намерения, которые им удавалось утаивать даже от себя, и сочтёт их спятившими. К неожиданности и облегчению коллег, Луис сам решил задать вопрос:       — Ну что, как день прошёл? Как к той прогуливающей девочке сходили?       — Это оказалась скорее девушка, а не девочка. В общем, подростковый возраст, сам понимаешь, — задумчиво, но добродушно ответил Бернд.       — Несчастная влюблённость? — предположил Луис.       — Да, она это тоже так называет, — сказал Дитер, переглянувшись с Берндом. — В общем, пьёт девочка.       — Эх, жалко девчонку. Молодая, ещё, небось, красивая, — тут Дитер и Бернд кивками согласились, — и так себя губит.       — Она просто трудный подросток, — сообщил Дитер, — ей скучно и одиноко, в школу ходить надоело, вот и бунтует. Сам короткий промежуток времени был таким.       — Вы знаете, а ведь она одна из тех немногих людей, которые задумываются о том, зачем они вообще ходят в школу, — уверенно произнёс Бернд.       — Да, но она пообещала нам взяться за голову. Мы сказали, что ещё придём к ней, — продолжил описание визита к Элизабет Дитер.       — Вы её запугали или нежнее действовали, как с девочкой положено? — спросил Луис.       — Мы таким странным способом на неё подействовали, — сказав эти слова, Бернд стал чуть взволнованным. — В общем, Дитер сыграл ей на гитаре, а я спел. Ей понравилось, и мы сказали, что ещё проведём с ней время, если она будет ходить в школу и бросит пить.       После этих слов Луис даже не понял сразу, что ответить. Он тоже, как и Бернд с Дитером, давно отвык от музыки, с которой когда-то в молодости проводил каждый день. Это всколыхнуло яркие эмоции, немного обделённые заботливой памятью, которая не хотела отвлекать своего хозяина от службы. Стоявшие рядом коллеги сразу же поняли, что Луис вовсе не собирается одаривать их порцией насмешек. Напротив, он был настроен точно так же. Очевидно, настало время вернуться к жизни, музыкальной жизни.       — Знаете что, ребята, — нарушил немую сцену Луис, — мы давненько не собирались вместе, ничего не слушали, не играли.       — Завтра? — предложил Дитер.       — Нет, сегодня, — ответил Луис, — у меня в гараже.       Когда Луис произнёс эту фразу, то кабинет озарили сразу три улыбки. Также в глазах Дитера, Бернда и Луиса зажглись лукавые огоньки, возвращавшие вымотанным полицейским юность. Они словно даже не контролировали себя, всё происходило так, как будто кто-то свыше направлял их в заветное место. Туда, где иногда они встречали самих себя из прошлого.

***

      Для Элизабет сегодняшний вечер тоже означал возвращение к жизни. К той жизни, которую она раньше старательно проживала, хотя и не могла терпеть. Девушка представила, как вновь будет вставать ранним утром, наспех собираться практически при отсутствии завтрака и идти в самое скучное для неё место на земле. Туда, где словно специально с целью поиздеваться собирают все самые неинтересные факты со всех концов света. Неинтересные для Элизабет. Единственным проблеском света в этой тьме бессмысленности и никому не нужности были уроки философии, на которых Элизабет оживала и превращалась буквально из бездушного робота в человека. Только там прекрасная преподавательница с ярко-рыжими волосами и совершенно умиротворённым видом пыталась вместе с учениками выяснить, кто они и зачем они здесь. Этим лекциям Элизабет внимала с подлинной заинтересованностью, наконец-то она могла узнать всю суть, а не просто получать отрывочные знания, задействующие лишь одно из полушарий мозга.       От размышлений юную диссидентку отвлёк звук открывавшейся входной двери. Это означало, что с работы пришла её мама, потому что папа был дома уже полчаса и ничего не сказал дочери, кроме мрачного «Привет!». В коридор зашла Патриция Грант, которую здесь и ожидали увидеть. На ней был хорошо сидящий деловой костюм, но лицо, полное смятения, в той же степени ей не подходило. Немного посмотрев в сторону дочери, мама Элизабет поставила пакеты на пол и сделала шаг ближе. Мать и дочь смотрели друг другу в глаза, отчего им обеим становилось и грустно, и страшно.       — Неужели это правда, Лиззи? — спросила мама.       В первую секунду, только услышав слова матери, Элизабет уже хотела машинально, как обычно, сказать, что её уже не следует так называть, но слова застыли у неё на языке. Она понимала, что это одна из худших вещей, которые она может сейчас сделать. Внезапно над всеми эмоциями Элизабет стал доминировать страх, причём практически животный. Всё, что она могла сейчас — убежать к себе в комнату, даже зная, что мама пойдёт следом. Так и случилось.       Мама Элизабет мигом зашла к ней в комнату. Там она обнаружила, что её дочь скрылась под одеялом. Казалось, что обе вот-вот заплачут, но Патриция Грант сумела снова сдержаться, а плакать одной Элизабет опять же по-животному было страшно. Мама подошла к дочери вплотную. Ей очень хотелось её обнять, но желание дисциплинировать дочь так, чтобы не испытывать больше чувство стыда, было сильнее. Патриция пыталась сделать командный тон, но сразу этого у неё не получилось. Она сорвалась на восклицание:       — Боже, какой стыд! Я по-прежнему не могу в это поверить! Ладно, значит так, мы с папой переводим тебя в интернат, где за тобой и твоими проступками будут тщательно следить, и ты становишься паинькой.       — Нет, пожалуйста, мама, только не в интернат! — испуганно вскрикнула Элизабет повернувшись. — Я теперь и так буду послушной.       — Да ну.       — Да, мама, честно, ко мне приходили полицейские, и они меня убедили. Они всё изменили.       После диалога с дочерью Патриция пошла в их с мужем спальню, чтобы отдохнуть за просмотром телевизора. Ей было не по себе при мысли, что в её дом нагрянула полиция. Мама Элизабет не имела понятия, о чём они говорили с её дочерью, но решила, что они наверняка её припугнули. В конце-концов, смотря вполглаза передачу, Патриция решила обсудить происходящее с мужем. Вместе они пришли к выводу, что пока дочь лучше не трогать. С ней уже поговорили серьёзно, да и к тому же так было спокойнее для всех: и для Элизабет, к которой не будут лишний раз приставать, и для родителей, нежелающих проводить воспитательные работы вновь. Но, разумеется, Роберт и Патриция также решили, что если подобное повторится, то они незамедлительно исполнят все свои угрозы касательно интерната.       Элизабет, в свою очередь, когда мама вышла из комнаты, сначала решила немного погрустить и попереживать насчёт завтрашнего дня. Затем, поняв, что всё не настолько плохо, как она представляет, девушка села за свой письменный стол. Она с наслаждением вырвала лист в клеточку из своей тетради по математике, достала ручку и принялась раздумывать над своим следующим стихотворением. «В конце-концов, пока сегодня вечером у меня есть возможность заняться тем, что делает меня счастливее, я должна этим пользоваться», — подумала Элизабет. Пока она находилась в режиме ожидания вдохновения, ей захотелось немного порисовать. На полях Элизабет нарисовала бутон цветка и две слезинки. Так как она рисовала всё это синей ручкой, то и слезинки, и бутон были одинаково темны и выглядели мрачно. Такую эстетику Элизабет любила.       Вдохновение вновь, будто по приказу, велело Элизабет писать о любви. Самой Элизабет уже начинало это надоедать. Она будто говорила этому побуждению, что приходило к ней свыше: «Ну сколько можно! Давай о чём-нибудь другом, зачем опять одно и тоже?» И всё же вдохновение было непреклонно. Ему как будто и вовсе не надо было соглашаться с Элизабет. Она послушно начала записывать первые строки своего стихотворения. Они выглядели так:       «Будешь ли ты любить меня,       Когда я больше не буду красивой и молодой?       Будешь ли ты любить меня,       Когда я останусь лишь с израненной душой?»       Взглянув на эти строки, Элизабет поняла, почему большинство стихотворений и песен пишутся о влюблённости и любви. Просто людям тяжело спорить с тем, что приходит свыше и так настойчиво. К тому же, тексты, в которых воспевается любовь, получаются всегда самыми красивыми и запоминающимися. Очевидно, именно она является самым ярким явлением за всю историю. Воспевание насыщенных чувств и эмоций — это то, что всегда воспринимается публикой «на ура». Похоже, что создать нечто лирическое, что не будет связано с отношениями двух людей, и при этом затронуть все струны человеческой души — это высший пилотаж в наше время. И есть люди, которым это удаётся.       Элизабет осталось только решить, чем продолжить стихотворение. У неё всегда хорошо получалось писать любовную лирику, хотя она в своей жизни ни разу не влюблялась в человека. Просто Элизабет была по своей натуре романтична и чувствительна, что и проецировала на своё творчество. Написать что-то о влюблённости, в особенности о несчастной, не составляло для неё никакого труда. Сегодня ей надо было придумать конец для истории, которую она сама сочинила. Лишних страданий испытывать не хотелось, а вот подарить себе надежду — вполне. Именно поэтому в этот раз Элизабет наотрез отказалась от любовных неудач. Она написала ещё строчку:       «Я знаю, что будешь.»       От этой строчки Элизабет стало теплее на душе, её настроение также улучшилось. Посмотрев время на телефоне, она поняла, что пора идти в кровать, потому что вставать с утра ей надо было рано. Элизабет отложила лист с бумагой в сторону, решила, что продолжит завтра после учёбы, и пошла спать.

***

      Придя в гараж Луиса, все трое полицейских ощутили сильное поднятие духа. В последний раз в этом месте они собирались уже довольно давно, но сам гараж ничуть не изменился. В нём так же, как и раньше, было много всяких инструментов, парочка велосипедов, которые принадлежали Луису и его жене, ну и конечно, несколько предметов быта, которые уже отслужили свой срок и отправились в гараж как на промежуточную станцию между домом и свалкой. К своему счастью, Луис и его жена не любили захламлять пространство, поэтому время нахождения хлама на промежуточной станции обещало быть недолгим.       Но была у Луиса в гараже ещё одна вещь, которую в гараже трудно встретить в принципе: звукозаписывающая машинка. Причём выглядела она так, как будто переместилась во времени из восьмидесятых. Именно тогда, ещё будучи довольно молодым, Луис самостоятельно её и сделал. За время своего существования с аппаратом не раз случались проблемы. Один раз он так серьёзно сломался, что Луис не мог уснуть практически всю неделю, пока пытался его починить. В конечном счёте ему это удалось, чему полицейский-музыкант был очень рад. Судя по всему, он надеялся на то, что машинка будет работать на протяжении всей его жизни. Бернду и Дитеру же казалось, что сам аппарат уже не имеет никакой ценности, кроме ностальгии и сентиментальности, и что давно стоило его продать. Своё мнение они спокойно высказывали другу, хотя лучше бы они этого не делали.       — У меня тут недавно вдохновение появилось. Вот, послушайте, что я записал, — предложил Луис.       — Твоя машинка ещё не разобрана на запчасти? — ехидно задал вопрос Дитер, усаживаясь в кресло вместе с бутербродом, оставшимся у него с обеда.       — Ты что? — резко повернулся к другу Луис. — Она вполне исправна и очень хорошо работает.       — Настолько хорошо, что когда ты решаешь вставить туда чей-то вокал, кажется, что кто-то на заднем плане одновременно жуёт и делает обратное действие, — присоединился к диалогу Бернд, усаживаясь в соседнее кресло. На этот раз уже без бутерброда. — Серьёзно, Луи, тебе надо избавиться от этого старья и купить что-то посовременнее. Эта машинка должна быть украшением помойки, а не твоего гаража.       — Ничего вы не понимаете, — обиженно сказал Луис, — не буду вам ничего показывать.       — Ну не зли-ись, — шутливо протянул Дитер.       — Буду злиться, пока вы не перестанете шутить над моей гордостью.       — Ладно, — сговорчиво произнёс Бернд, — мы берём свои слова насчёт этого прекраснейшего устройства назад.       — И завтра с особо доставучими мелкими вы разбираетесь без меня.       — Хорошо.       После достигнутого согласия Луис наконец-то включил запись своего творения. В этой композиции, как и в других, угадывался его неповторимый стиль. Он заключался в том, чтобы всё грохотало настолько сильно, чтобы музыкальные способности композитора-любителя оценила вся округа. Это были восьмидесятые в своём чистейшем и в чём-то даже гипертрофированном виде. Довольно необычный и ещё более зажигательный вид диско.       — Круто, — отреагировал Бернд, как только прослушивание записи закончилось.       — Ты, как всегда, на высоте, — вторил ему Дитер.       — Ребят, а как вы думаете, это можно куда-нибудь выложить? — спросил Луис. — На YouTube, например?       — Анонимно можешь попробовать, — ответил Дитер. — Но я не думаю, что сейчас это кто-то ещё заценит.       — Восьмидесятые снова в моде, — заметил Бернд.       — Это да, но стиль всё равно немного меняется, а то, что звучит старомодно, никто не будет слушать.       — Я думаю, ты ошибаешься, — серьёзным тоном сказал Луис.       — Впрочем, одного слушателя мы тебе завтра приведём, — сообщил Дитер, переглянувшись с Берндом.       — Кого?       — Нашу новую знакомую.

***

      Наступил следующий день, первую часть которого Элизабет, как и положено примерной девочке, провела в школе. Ей было сначала неловко заходить туда, поскольку казалось, что, как только она туда войдёт, на неё тут же уставятся одноклассники и начнут перешёптываться между собой. Но на деле мало кому было дело до Элизабет, и умом девушка это понимала. В основном, при виде долго отсутствующей ученицы, заходившей в класс, одноклассники всего лишь на миг поднимали на неё взгляд, а затем заново возвращались к своим делам. Лишь пара человек спросила у Элизабет, почему её так долго не было. На это она лишь лгала им: говорила, что болела. Благо, никто не докучал с подробными расспросами.       Что касается эмоционального состояния Элизабет, оно было довольно нестабильным. Весь учебный день Элизабет ощущала себя словно не в своей тарелке. Это было вовсе неудивительно, ведь за своё практически недельное отсутствие в школе она уже привыкла к одурманивающему чувству свободы. Теперь же Элизабет находилась в закрытом помещении, где ей требовалось находиться в определённом помещении и делать определённые вещи в определённые промежутки времени, чью границу она устанавливала несамостоятельно. Элизабет хотелось сравнивать себя с птицей в клетке или с заключённой в тюрьме. У неё никак не укладывалось в голове, почему её заперли в этом оранжевом здании как раз в том возрасте, когда хуже всего в голове усваиваются всякие запреты, чтобы потом, когда её психика будет лучше относится ко всяким ограничениям, мечтать сюда вернуться.       Вопрос одиночества в этот день также стал острее для Элизабет. Когда она находилась одна и была в не совсем адекватном состоянии, то могла нырнуть в свой самодостаточный мир фантазий. Но находясь среди людей, к тому же в ясном уме, было невозможно не заметить того, что она среди них чужая, что кругом кипит жизнь. Люди находили, чем себя развлечь в этом здании, и лишь одна Элизабет, как ей казалось, умирала от скуки. Возможно, что именно так и начинается депрессия, но точно по поводу своего состояния Элизабет ничего знать не могла.       Наконец, после окончания уроков можно было выйти на свободу. Больше всего на свете Элизабет радовалась этому факту, хотя толком и не понимала, чем будет заниматься. Она быстрым шагом двигалась по коридору. Её взгляд скользнул в сторону двери кабинета, откуда выходил параллельный класс. Знакомого лица Элизабет по известной ей причине среди идущих людей не увидела. «Надо будет с ней помириться», — подумала она. Что ж, Элизабет осознавала, что это вряд ли удастся.       Выходя из здания школы, Элизабет снова вспомнила про своих новых знакомых. Это были единственные люди, которые за последнее время позволили ей осознать, что она не одинока и что есть люди с похожими стремлениями. От своих мыслей Элизабет улыбнулась. Она догадывалась, что полицейские захотят её проведать в ближайшее время, но не думала, что это произойдёт буквально в следующую минуту.       Прямо ей навстречу шли Дитер, Бернд и Луис. Последний изначально вовсе не собирался к ней идти, но неотложных дел сегодня не было, да и Дитер с Берндом прожужжали ему все уши на тему того, что девушку нужно вытащить из депрессии и того, что она всей душой любит музыку. Для Луиса эта встреча также означала то, что у него появился потенциальный слушатель среди молодёжи. Это очень воодушевляло полицейского. В итоге все трое коллег решили проведать Элизабет. Они специально созвонились с её классной руководительницей, чтобы точно знать, когда закончатся уроки у её класса. Чтобы не привлекать излишнего внимания, было решено дойти только до угла, но не до самого школьного двора. Именно туда и повернула Элизабет.       — Элизабет, познакомься, это наш коллега Луис, — сказал Дитер, указывая на Луиса, когда они встретились.       — Очень приятно.       — Взаимно.       — Как ты себя чувствуешь? Как прошёл день в школе? — спросил Бернд у Элизабет.       — В целом вполне нормально, только тяжело без уроков философии. Но я вроде справляюсь. Хорошо, что есть интернет, а то не представляю, как иначе справляться с домашкой. Всё выглядит как китайские иероглифы.       — У неё в глазах Китай, — напел про себя Бернд, переглянувшись с Дитером и Луисом.       — Ты что-то напел? — спросила Элизабет.       — Да так, вспомнилась одна песня.       — Ладно, мы пойдём тогда работать дальше, раз с тобой всё хорошо, — потихоньку подводил диалог к концу Луис. — Мне сказали, что ты музыку очень любишь, ведь так?       — Да, — довольно ответила Элизабет.       — А стиль восьмидесятых тебе нравится? — продолжал расспрашивать Луис.       — Ну, — Элизабет замялась, — честно говоря, я больше люблю пятидесятые и шестидесятые, но против вашей любимой музыки ничего не имею.       — Хорошо, — улыбнулся Луис, — давай тогда вечером мы за тобой заедем, и я дам тебе послушать мою новую запись.       — Давайте, будет классно, я думаю, — неожиданно быстро даже для самой себя согласилась Элизабет.       — Хорошо, тогда до вечера!       — Пока!       Попрощавшись со своими новыми знакомыми, Элизабет направилась домой. Она уже предвкушала, как ей будет весело вечером, хотя и понимала, что компания собирается необычная. Мама в детстве учила её опасаться незнакомых и малознакомых людей, особенно мужчин. Но всё же Элизабет понимала, что идёт с хорошими людьми. Они ведь полицейские, да и в общении довольно близкие ей по духу. В общем, культурно-развлекательная программа на вечер была уже готова. Осталось только решить вопрос с китайскими иероглифами.

***

      Прошло ещё где-то четыре часа, и рабочий день Дитера, Луиса и Бернда уже подходил к концу. Последняя проблема, с которой коллеги должны были разобраться, прежде чем отправиться на заслуженный отдых — это поимка одного юного наркодилера. Они уже вышли на него и теперь, стоя в кабинете, решали, как будут ловить его с поличным. На первый взгляд это кажется несложной задачей, но на деле провести много знающего о своём деле человека не так просто. Поэтому Луис и предложил свою идею:       — Он далеко не дурак, и я думаю, что он явно заподозрит что-то неладное, если к нему за дозой придёт человек среднего возраста. Нам нужен кто-то совсем молодой.       — Разве все наркоманы должны быть молодыми? — возразил Дитер. — Ладно, даже если и так, мы можем просто попросить наших коллег помоложе помочь нам. И всё хорошо.       — Я думаю, что в идеале надо бы отправить туда подростка, — произнёс Луис, наблюдая изумление Дитера и Бернда. — Да, я знаю, что вы начнёте мне возражать и говорить, что так делать нельзя, но, чёрт возьми, если бы бабушка Джоффри была жива, то она непременно бы разрешила ему помочь нам. Она ведь всегда была так благодарна нам за то, что мы наставили её внука на путь истинный. Увы, теперь её с нами нет, а с упрямыми ос… то есть родителями Джоффри мы точно не договоримся. Хотя, знаете, я догадываюсь, кто может нам помочь…       В этот момент две пары глаз снова удивлённо уставились на Луиса.