Холодно. Тепло. Горячо.

Рыцарь Цветов, после гибели своего любимого короля, стал искал собственной смерти, не удосуживаясь особо скрывать этого. Лорасу было смешно и гадко смотреть на убогие в своем ничтожестве, шитые белыми нитками, манипуляции королевы-регентши, жаждущей, якобы ненавязчиво, подтолкнуть его к исполнению ее огромного желания прикончить его, на показ не замарав рук, тогда как он все равно собирался сделать это, по собственной воле. Ничем иным, как самоубийством, нападение на Штормовой Предел, с предоставленными в его распоряжение средствами, быть не могло. Погибнуть в бою… с именем своего короля на устах… с именем своего любимого человека… О чем посвященному в рыцари пылкому юноше мечтать еще? Раз уж другим мечтам, о страсти и нежности, не дано будет больше никогда осуществиться. Ренли Баратеон, молодой красавец-король, король во всем, которому бы еще жить да жить, царствовать всем на спокойствие, благоденствие и радость! Пасть в сражении, с мечом в сильной, ловкой руке, ведя в смертоносную для врагов атаку верных ему во всем людей – этого и то его любимому не было дано, изничтоженному черным, коварным, бесчестным колдовством. Как бы ему, Лорасу Тиреллу, хотелось сжать напоследок его уверенную длань в своей ладони, в смертный час короля, испить хоть еще один, самый последний раз, нектара его всегда сладостно опьяняющих уст, вбирая в себя до конца последний драгоценный вздох Ренли! Даже в этом боги отказали ему. Лорасу больше всего на свете, для него померкшем, когда закрылись глаза любимого, хотелось последовать за своим возлюбленным королем еще при битве на Черноводной. Это ведь он придумал облачиться во всем отлично знакомые зеленые королевские доспехи, напугав тем противников так, чтобы те побросали оружие и с воплями ужаса бросились бежать кто куда, даже не вступая в бой. Приняв его за него. Перед которым почтительно склонилась и, побежденная королем Ренли Баратеоном, униженно отползла восвояси сама смерть. Доспехи Ренли достались брату, а его смерть в бою и та обошла стороной, как не кидался он, очертя голову, в самые опасно кипящие места завязавшейся у стен Красного замка схватки. Если бы Лорас из дома Тиреллов мог, как раньше, чувствовать умершей следом за возлюбленным душой, хоть одно из всех чувств, испытываемых живым человеком, он пожалел бы тех, кто хотел жить и вернуться домой, но останется здесь, в отвоеванной у узурпатора Станниса Баратеона, прежде неприступной для всех прочих твердыне. А он вскоре к ним присоединится, к вящему своему облегчению и радости. Он все-таки нашел, что искал. Жаль, не сложив головы в бою сразу и нечеловечески мучаясь теперь от полученных ран, порой вырывавших из его все более слабой груди бесконтрольные крики и стоны от терзающей денно и нощно боли. Но теперь уже скоро… Если он не мог жить со своим любимым, то, по крайней мере, мог вместе с ним умереть! - Не нужно торопиться, Лорас. Незачем спешить. Когда-то Ренли сказал ему эти самые слова, с неимоверной лаской в голосе прошептав их ему на ухо, в ночь их первой плотской близости. Оттого Лорас решил, что это ожило, вдруг так ярко, воспоминание о былом и навечно ушедшем. А потом он его увидел… Сидящим рядом с ним на его смертном ложе, и держащим его за руку, так крепко, так тепло! Все ясно. Он кончается. Бредит. Слава богам, уж почти все… - Ты должен бороться. Должен жить! Вместо меня и ради меня. Пообещай мне это, Лорас, любимый мой, мой самый прекрасный рыцарь. Рыцарь Цветов упрямо сжал обескровленные губы и мотнул головой, отчего вмиг растерял те слабые крохи сил, что еще оставались в его израненном, умирающем теле. Зачем он это сделал? Спорить с собственным горячечным бредом – посмеяться б над этим, но на такое в нем сил уже нет. Пальцы свободной руки ласково погладили его щеку, поправили волосы, прилипшие целыми волнистыми прядями к вспотевшему лицу. Лорас прикрыл от наслаждения глаза… и не перестал из-за этого видеть Ренли. А потом все кругом померкло в ослепительном огне сладкого поцелуя, когда король склонился к его рту, приоткрытому от все более тяжело дающегося дыхания. - Живи, Лорас! Борись за свою жизнь и проживи ее, долгую, насыщенную, за нас с тобой двоих! Я никуда от тебя не денусь, я же тебе говорил. Я подожду тебя, мне это не трудно. Трудно будет тебе. Прошу тебя, любимый мой, сделай это ради меня. Живи! «Я сделаю все, как ты скажешь, Ренли, как я тоже уже тебе говорил». Произнести фразу вслух сил уже не достало. Но Лорас, будто очнувшись, точно взяв себя в руки, встряхнувшись, приложив неимоверное к тому усилие… Какими словами описать то, что он сделал из одной только любви, любя другого настолько несравнимо больше себя, что вытолкнул себя обратно к жизни на новые муки души и тела? Он выжил, находясь на тончайший волосок от смерти, всех тем глубоко поразив, а себя больше всех. Было однако и то, что поразило его несоизмеримо больше. Ходящий за больными мейстер обнаружил в его исхудавшей ладони, после ночи яростной агонии закончившейся победой над смертью, невесть откуда взявшуюся, судорожно смятую истончившимися пальцами юного рыцаря, но сохраняющую благоуханный свежий аромат розу. Мейстер удивился, конечно, сначала, но затем и расспрашивать служанок не стал, чтобы ту одну, что была так сильно в Рыцаря Цветов влюблена, не смущать. Удивление мейстера увеличилось бы в тысячу крат, узнай он от медленно, но верно пошедшего на поправку сира Лораса, что такие розы цветут лишь в его родном Хайгардене, и здесь ей было взяться неоткуда совершенно. Кроме как перенесенной таинственным волшебством по воздуху в единое мгновение человеческого ока… Лорас был потрясен, побелел вновь, словно мертвец. Но почти сразу же на его губах расцвела улыбка, понимая и бескрайнего счастья. Он поднес цветок, почти неотличимый от того, что однажды шутливо приподнес ему тогда младший брат ныне покойного короля, смотря на него глазами, что, в кои-то веки, были предельно серьезны. А потом Ренли его поцеловал. Впервые… В первый раз, но до сих пор не последний! Во что теперь Рыцарь Цветов всем сердцем верил.