Холодно. Тепло. Горячо.

Атласа била крупная дрожь, вовсе не от холода, к которому он давно уж привык, сейчас же и вовсе не замечал. Джон, Джон… Принявший сперва его за убийцу, значит, что-то подозревавший даже тогда и опасавшийся предательского нападения еще с той их ночи, оборвавшейся едва начавшись, но в нужный момент оказавшийся не готовым к наносимому удару. Множеству ударов! Не ведающих о чести людей! Выстоять ни за что не сумел бы и более опытный воин. Может быть, если бы он был тогда с ним, прикрывал ему спину… Или если бы успел заслонить собой его грудь, уберечь его драгоценное сердце, в котором сразу провернули для верности кинжал, разрезая в клочья, чего всей этой высокопоставленной мрази и то оказалось недостаточным, так они его боялись, так бешено ненавидели. Если бы… Если бы только он мог выиграть для Джона хоть пару мгновений, давая время выхватить меч! Если б он мог хотя бы погибнуть с ним рядом… И вот Джона Сноу нет теперь, а он есть, зачем?! Атлас смотрел на сооруженный во дворе Черного замка большой костер, но видел одного только Джона, бездыханно лежащего на нем, сжимая в мертвых, сложенных другими руках меч прошлого лорда-командующего Ночным Дозором, которым так недолго успел пробыть сам. Эти проклятые мерзавцы ни за что бы не сделали и этого, если б не решили лицемерно явить всем сплошную показуху. Не похоронили бы Джона вообще, кинув обескровленное тело на корм лесному зверью, если б не страшились, что Джон вернется за ними ближайшей же ночью. С ярко-синими, ледяными и пустыми глазами живого мертвеца. Если бы они с Джоном стали любовниками той их единственной ночью, до сих пор горящей у него на губах жаркими поцелуями, он почти наверняка был бы в тот страшный, бесповоротный миг рядом с ним! Потому что их бы тянуло друг к другу, им бы хотелось использовать любую возможность для того, чтобы побыть вместе, пускай лишь для того, чтобы ненадолго встретиться взглядами и обменяться парой ничего не значащих для других слов! Если бы только не совершенная им катастрофическая ошибка, когда он, стремясь помочь Джону расслабиться, предложил ему думать о нем, как о другом человеке, которого тот не только хотел, но и любил. А потом потерял. Как теперь он, Атлас, навек утратил его, самой жестокой карой свыше, за им тогда сделанное, сказанное, запретное. Что теперь терять… Кроме жизни, которая без него ему не нужна. Атлас, не чуя под собой ног, никого не видя вокруг, подошел к посмертному ложу Джона, склонился над ним, бережно и ласково взял, в свои, не от стужи дрожащие, его холодные руки, и поцеловал. В губы. Долгим, страстным поцелуем, роняя на отчаянно любимое лицо тут же застывающие в жгучий мороз горячие, как кровь из разверстой раны, слезы, одну за другой, заискрившиеся под ослепительным солнцем маленькими бриллиантиками. Его оттащили, били, ему что-то кричали. Ему было все равно. Он ничего не чувствовал. Душе было так страшно больно, что боль тела мозгом не воспринималась. Вспыхнул погребальный костер… Языки красного пламени, густой черный дым скрыли от его глаз всем сердцем любимого. Навсегда. Вскоре почти ничего не осталось. Почерневшие кости, среди дотлевающих черных углей, неотличимые от них. Оглушительно громко завыл Призрак, где-то неподалеку, прятавшийся все время, что не повернуть вспять, к моменту убийства, которое не предотвратить. За этим воем Атлас не сразу расслышал удивленные возгласы, а его ослепшие от слез глаза не сразу увидели вновь поваливший от кострища дым. Следом и огонь снова взметнулся, чуть ли не в Стену вышиной, вызвав у бросившихся врассыпную братьев откровенные крики недоумения пополам с ужасом. Преждевременные. Действительно страшно всем стало, когда лорд Сноу, качнувшись было, твердо встал на ноги с будто только что собранного ими для сожжения трупа костра, словно не коснувшегося не пряди его черных, как ночь убийства, волос. Белый, как свежий снег, Призрак, мигом очутился с ним рядом, возникнув будто из неоткуда, заплясал вокруг ног радостно, бесконечно обрадованным возвращению хозяина щенком. - Из соли и пепла восстанет он. – раздался четкий голос Красной жрицы Огненного бога и в смятенном, боящемся поверить собственным глазам и жестоко обмануться, сознании Атласа живо всплыло полузнакомое имя чужих ему богов - Азор Ахай. - Подведи меня к нему, мальчик. – оказывается, был третий, кто не бросился наутек при виде восставшего из мертвых – с глазами такими же, какие они были при жизни, дело никем, нигде и никогда прежде не виданное. Атлас, действуя точно в тягучем сне, с трудом поднявшись со снега, окрасившегося кровью из его разбитой головы, машинально сделал, как ему было велено мейстером Эйемоном. Не отрывая расширившихся глаз от любимого лица, приближающегося к нему с каждым его шагом, но не развеивающегося колдовским мороком. В мыслях промелькнуло: соль – его слез… Заигравших в солнечном свете волшебно-прекрасными драгоценными каменьями. - Меч. – подсказал Атласу старик слепец, не в первый раз, казалось, видящий получше зорких молодых, нечто полностью скрытое от их глаз, и Атлас послушно вытянул его руку к оружию, рукоятку которого Джон продолжал сжимать обеими ладонями, сам с виду продолжающий пребывать во сне и не осознающий окружающей действительности. Юноша сделал, как ему было велено и лишь потом спохватился, что мейстер сожжет пальцы до костей, о раскалившуюся в огне добела валирийскую сталь. Однако этого не произошло, образом не менее поразительным, что все остальное, случившееся у всех на виду и все равно не дающее в себя поверить. – Теплый. – по лицу старика разлилась солнечным лучиком улыбка, сделавшая его моложе на десяток лет. - Как было предсказано. – величаво подплыла к ним ближе Мелиссандра из Асшая, с легкостью отбросив за ненадобностью прежнюю истовую веру в Станниса. – Вот он, обещанный нам принц! Защитник царства людей в темной ночи, полной ужасов! Во двор начали потихонечку выползать разбежавшиеся кто куда братья Ночного Дозора. Любопытство победило. - Когда-нибудь об этом еще сложат сказку, все на свете переврав. – шелестящее усмехнулся мейстер Эйемон, скрывая собственное глубочайшее потрясение всем случившимся. Атлас, не жив, не мертв, а что-то среднее, то есть ощущая почти то же самое, что происходило сейчас с Джоном, вновь припал к его губам, со стоном муки и невыразимой никакими словами радости. Не понимая ничего, того даже, взаправду ли сделал это или только в катящихся кувырком мыслях. Губы Джона снова были живыми. Теплыми. Податливыми. И откликнувшимися на соприкосновение.