Aedd Caerme

      Ева вылетела из палатки, полог хлопнул за её спиной, как выстрел в ночи. Холодный ветер ударил в лицо, но он не мог остудить жар её гнева. Она сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы.       «Исенгрим — упрямый, невыносимый осёл!» Она пришла сюда, думая, что разберётся наконец — с ним, с собой, с этим проклятым выбором между ним и Ламбертом. А вместо этого всё стало только хуже, как клубок змей, который она не могла распутать.       Её шаги были резкими, почти топчущими, пока она шла прочь от палатки, не оглядываясь. В голове крутились мысли, острые, как осколки стекла. Она стиснула зубы, её грудь вздымалась от рваного дыхания.       «Боится, трус! Боится открыться, боится признать, что я ему не безразлична. А я-то, дура, надеялась…»       Ева остановилась, потерла переносицу пальцами, чувствуя, как пульсирует головная боль. Ламберт всплыл в памяти — его ехидная ухмылка, грубая прямота, никаких этих эльфийских игр в недосказанность.       С ним проще, чёрт возьми. Никаких стен, никаких «я потерял слишком многое». Да он тоже не любитель говорить о своих чувствах. И скрывает многое за своим ворчанием и язвительностью. Но по крайней мере он признался что она ему нужна. А Исенгрим? Этот эльф скорее сгорит в своём упрямстве, чем признает правду. Может, к чёрту всё это? К чёрту его?       Она плюхнулась на бревно у костра, не замечая, как трещат поленья, выбрасывая искры в тёмное небо. Её взгляд застыл на пламени, но мысли не утихали.       «Блять, и что мне теперь делать?»       Она пришла сюда с надеждой поставить точку — выбрать, остаться с Исенгримом или уйти к Ламберту, который, по крайней мере, не прятался за маской холодности. А теперь? Теперь она сидела тут, злая, растерянная, с пустотой в груди, которая жгла не хуже огня перед ней.       Рядом у костра сидел Яевинн, его силуэт вырисовывался в отблесках пламени. Он молчал, покуривая трубку, и, казалось, не замечал её присутствия. Его длинные пальцы постукивали по колену, а взгляд был устремлён куда-то в лес, будто он видел там что-то, чего не видела она. Ева даже не посмотрела на него — ей было не до разговоров, не до его спокойной эльфийской мудрости. Её мир рушился, и этот костёр был единственным, что хоть немного держало её в реальности.       Она подтянула колени к груди, обхватив их руками, и тихо выдохнула, глядя в огонь. Исенгрим или Ламберт? Ответа не было. Только треск дров и холод ночи, который медленно пробирался под её плащ.       Она не заметила, как Яевинн, сидевший неподалёку, повернул голову в её сторону. Его трубка дымилась, тонкая струйка поднималась в воздух, а острые эльфийские глаза внимательно изучали её сгорбленную фигуру.       Он хмыкнул — коротко, насмешливо, как будто её смятение было для него забавным спектаклем.       — Что такое, Aélluriél, не в настроении? — протянул он, специально выделив её новое прозвище с язвительной интонацией, будто пробуя его на вкус. Голос был низким, с лёгкой хрипотцой от дыма, но в нём сквозила издёвка, тонкая, как лезвие кинжала.       Ева поморщилась, её губы сжались в тонкую линию. Она бросила на него быстрый взгляд, полный раздражения, но тут же отвернулась обратно к огню. Только этого мне не хватало — его острого языка.       — Отстань, Яевинн, — буркнула она, стараясь, чтобы голос звучал ровно, но нотка злости всё равно просочилась.       Он прищурился, угол его рта дрогнул в лёгкой ухмылке. Выпустив колечко дыма, он наклонился чуть ближе, опираясь локтем на колено.       — О, да ты прямо искры мечешь, — продолжал он, не обращая внимания на её попытку отмахнуться. — Что случилось в палатке у Исенгрима, а? Вылетела оттуда, как баньши с горящим подолом. Неужто наш суровый командир довёл тебя до белого каления?       Ева фыркнула, резко втянув воздух через нос.       — Ничего, — отрезала она, её голос был холодным, но в нём дрожала тень напряжения.       Она сильнее сжала колени, стараясь не смотреть на него. Пусть думает что хочет, но никому не нужно знать, что между мной и Исенгримом что-то есть. По крайней мере, пока.       Яевинн приподнял бровь, его ухмылка стала шире, обнажая острые зубы. Он постучал трубкой по бревну, стряхивая пепел, и продолжил, не унимаясь:       — Ничего, говоришь? А вид у тебя, будто ты готова либо зарезать кого-то, либо завыть на луну. Неужто Исенгрим опять строил из себя ледяную статую? Или ты ему в душу полезла, а он тебя за это пинком выставил?       Ева стиснула зубы, её щёки слегка вспыхнули от раздражения. Проклятый эльф, слишком наблюдательный для своего же блага. Она повернула голову, бросив на него взгляд, полный яда.       — Может, тебе лучше заняться своими делами, а не лезть в мои? — огрызнулась она, её голос стал резче. — Или у скоя’таэлей теперь мода такая — совать нос куда не просят?       Яевинн хохотнул, откинувшись назад, его смех был коротким, но звонким, как треск ветки в огне.       — О, какая колючая Aélluriél! — протянул он, снова выделяя прозвище с явным удовольствием. — Да я просто интересуюсь, что творится в лагере. Когда командир и его… гостья ссорятся, это ведь всех касается, нет? Или ты думаешь, что твои вопли в палатке никто не слышал?       Ева замерла, её сердце пропустило удар. Вопли? Неужели слышали? Она сглотнула, стараясь сохранить лицо, и бросила небрежно:       — Не было никаких воплей. И ничего не творится. Так что заткнись и кури свою трубку.       Яевинн прищурился, его взгляд стал острым, как стрела, но он лишь пожал плечами, возвращая трубку к губам.       — Как скажешь, — протянул он с ленцой, но в его тоне всё ещё звенела насмешка. — Только не сиди тут всю ночь, пыхтя как дракон. Утро само не разберётся с твоими бедами.       Ева отвернулась, её пальцы сжали край плаща так, что ткань затрещала. Она снова уставилась в огонь, игнорируя его присутствие. Пусть болтает, мне плевать. Главное, чтобы он не узнал правду. Никто не узнает.       Но внутри её всё ещё трясло — от гнева на Исенгрима, от слов Яевинна, от того, что её выбор между эльфом и Ламбертом стал ещё более запутанным.       Треск дров и холод ночи едва заглушали бурю в её голове. Яевинн, сидевший неподалёку, выпустил очередное колечко дыма из трубки и повернул голову к ней, его острые эльфийские глаза блеснули в отблесках пламени.       — Что, Aélluriél, всё ещё дуешься? — протянул он, выделив её прозвище с язвительной насмешкой, будто смакуя его звучание. Его голос был низким, с хрипотцой от дыма, и в нём сквозила издёвка.       Ева нахмурилась, её губы сжались в тонкую линию. Она бросила на него раздражённый взгляд, но терпение лопнуло.       — Почему вы меня так зовёте? — спросила она резко, её голос дрогнул от сдерживаемого гнева. — Что это вообще значит?       Яевинн хмыкнул, его ухмылка стала шире, обнажая ровные зубы. Он постучал трубкой по бревну, стряхивая пепел, и откинулся назад, словно собираясь рассказать байку у костра.       — Это древняя легенда эльфов, ещё со времён Aen Undod, — начал он, его тон стал чуть серьёзнее, но насмешка никуда не делась. — Задолго до появления пророчества Итлины и всего прочего. Многие детали забылись спустя столетия — войны, разрушения, время стёрло их. Единственное, что осталось, — это рассказ о том, что на закате времён появится кто-то, рождённый ночной тьмой, но со светом в сердце.       Он сделал паузу, выпустив ещё одно колечко дыма, и посмотрел на Еву с лёгким прищуром.       — Говорят, она приведёт народ эльфов к величию и победе над врагами. В легенде её звали Aélluriél — “дитя тьмы и звёзд”. Возможно, кто-то из наших вспомнил эту старую сказку, увидев, как ты билась на тракте. Твоя тьма… и то, как ты спасла Исенгрима.       Ева замерла, её взгляд застыл на огне, а слова Яевинна эхом отдавались в голове. “Рождённая ночной тьмой, но со светом в сердце” — это звучало как насмешка над её жизнью, полной хаоса и боли. Она сжала кулаки, её ногти впились в ладони, но не ответила. Яевинн пожал плечами, возвращая трубку к губам, и добавил с ленцой:       — Или просто красивое имя для девчонки, которая размахивает тьмой, как мечом. Кто знает?

***

      Ева сидела у костра, её пальцы всё ещё теребили край плаща, а взгляд был прикован к угасающему пламени. Треск дров становился тише, искры гасли в холодном воздухе. Эльфы вокруг постепенно расходились — кто-то ушёл к палаткам, кто-то растворился в тенях леса, унося с собой шорох шагов и обрывки Старшей речи.       Яевинн, докурив трубку, бросил на неё последний насмешливый взгляд, пожал плечами и тоже ушёл, его силуэт исчез в темноте. Ева осталась одна, лишь отблески огня танцевали на её лице.       Вдалеке мелькнула фигура Йорвета — высокий, напряжённый, как натянутая тетива. Он стоял у своей палатки, отдавая приказы двум эльфам с суровыми лицами. Его зелёный глаз сверкнул в свете факела, когда он повернул голову, но её он не заметил.       «Наверняка занят поисками предателя,» — подумала Ева, её губы сжались в тонкую линию.       Она вздохнула, её грудь вздымалась от усталости и раздражения. Сидеть тут и пялиться в огонь больше не было сил — мысли крутились, как осы в гнезде, и она встала, отряхнув плащ.       Ева решила прогуляться по лесу, но не слишком далеко — знала, что стоит ей пропасть из виду, и Йорвет примчится с подозрениями, что она либо сбегает, либо замышляет что-то тёмное. Её сапоги тихо хрустели по опавшим листьям, пока она шла вдоль лагеря, вдыхая холодный воздух с запахом мха и сосен.       В пяти минутах пути, в низине, журчал небольшой ручей — его серебристая лента блестела под луной, пробивавшейся сквозь ветви. Ева спустилась к воде, опустилась на колени и зачерпнула ладонями ледяную влагу. Она умыла лицо, смывая грязь и пот, а потом напилась — вода обожгла горло своей чистотой, но немного прояснила голову.       Лес вокруг шептал своими звуками — шорох листвы, журчание ручья, далёкий крик ночной птицы. Она пыталась собрать мысли воедино, но они ускользали, как дым от костра. Исенгрим, Ламберт, Яевинн с его проклятой легендой — всё смешалось в тяжёлый ком в её груди.       Вдруг мир замер. Звуки леса оборвались, словно кто-то захлопнул книгу. Тишина стала густой, почти осязаемой, и Ева напряглась, её сердце пропустило удар. Тьма внутри всколыхнулась, как разбуженная змея, и она медленно подняла голову. Он появился.       Гюнтер о’Дим шагнул из теней, будто соткался из самой ночи. Его высокий силуэт в тёмном плаще казался чуть размытым, но глаза — золотистые, с вертикальными зрачками — горели ярко, как угли. Ухмылка играла на его губах, острые зубы блеснули, когда он склонил голову в лёгком насмешливом поклоне.       — Ну здравствуй, моя дорогая, — протянул он, его голос был мягким, бархатным, с лёгкой хрипотцой, пропитанной сарказмом. — Что это ты прячешься у ручья, такая задумчивая? Неужто эльфы надоели со своими острыми ушами и острыми языками?       Ева вскочила с камня, её кулаки сжались, а тьма внутри дрогнула, откликаясь на его присутствие. Она бросила на него взгляд, полный раздражения, но голос остался твёрдым:       — Чего тебе, Гюнтер? Я не в настроении выслушивать твои шуточки.       Он хмыкнул, его ухмылка стала шире, и он шагнул ближе, его движения были лёгкими, почти танцующими.       — О, какие мы серьёзные, — протянул он, притворно удивляясь, и приложил руку к груди, будто его задели её слова. — А я-то думал, ты обрадуешься старому другу. Особенно после того, что мне довелось услышать… “Aélluriél”, да? — Он выделил прозвище с явным удовольствием, его глаза блеснули. — Забавная легенда, не находишь? Эльфы и их сказки… “Рождённая ночной тьмой, но со светом в сердце”. Звучит красиво, почти поэтично.       Ева нахмурилась, её пальцы сжали край плаща, но она промолчала, ожидая, куда он клонит. Гюнтер наклонился чуть ближе, его тон стал задумчивым, но сарказм никуда не делся:       — Яевинн, конечно, рассказал тебе лишь обрывки. А ведь в старых версиях этой байки было больше деталей. Говорили, что Aélluriél не просто спасительница эльфов, а дитя двух миров — тьмы и чего-то… иного. Одни называли это светом, другие — хаосом. Её сила, видишь ли, была даром, но не от богов, а от кого-то куда более… любопытного. Интересная легенда, не так ли, моя дорогая? — Он хмыкнул, его взгляд стал острым. — Эльфы обожают свои красивые мифы. Но знаешь, любой миф не берётся из пустоты. За ним всегда что-то стоит… или кто-то.       Ева стиснула зубы, её терпение трещало по швам. Его голос, его ухмылка — всё в нём раздражало её до дрожи. Она шагнула вперёд, её голос стал резким:       — Хватит болтать загадками. Что ты хочешь сказать? И что тебе нужно от меня?       Гюнтер выпрямился, его улыбка стала мягче, но глаза оставались холодными, как лёд. Он развёл руками, будто объясняя что-то очевидное:       — Сказать? О, я просто размышляю вслух. Видишь ли, тьма в тебе — она не случайность, не шутка природы. Я её взрастил, напитал, сделал твоей. Это мой маленький… вклад в твою судьбу.       Ева замерла, её дыхание сбилось, а гнев вспыхнул в груди, как сухая трава под искрой. Она шагнула ближе, её голос стал громче, требовательным:       — Что значит “взрастил”? Говори прямо, Гюнтер! Что ты сделал со мной? Откуда эта тьма?       Он прищурился, его ухмылка стала ленивой, почти снисходительной. Он медленно покачал головой, будто её гнев его забавлял.       — Прямо? О, Ева, жизнь не любит прямых ответов. Скажем так… всё в мире — это танец. Тьма и свет, хаос и порядок, ты и я. Я лишь подтолкнул тебя к тому, кем ты должна была стать. Разве не прекрасно, когда пазлы складываются? Или ты предпочла бы остаться серой мышкой, бегающей за ведьмаками и эльфами?       Ева задохнулась от ярости, её кулаки сжались так, что ногти впились в ладони. Его двусмысленные речи, его самодовольство — всё это било по нервам, как молот по наковальне. Тьма внутри рванулась, её зрачки сузились в вертикальные щёлки, и она крикнула, голос сорвался на хрип:       — Хватит! Я устала от твоих игр! Скажи мне правду, или клянусь, я…       Она не договорила — тьма вырвалась из неё, как чёрный вихрь, устремившись к Гюнтеру. Тёмные нити закружились, словно живые, и ударили в него с яростной силой. Но он лишь поднял руку, небрежно, как будто отмахиваясь от мухи. Тьма замерла в воздухе, сжалась в комок и рассыпалась, как пепел. Гюнтер рассмеялся — низко, хрипло, его смех эхом отозвался в мёртвой тишине леса.       — О, какая вспышка! — протянул он, его золотые глаза блеснули весельем. — Ты думаешь, твоя тьма — случайность? Нет, Ева, это мой дар тебе. Я дал тебе силу, чтобы ты стала больше, чем пешка в чужой игре. И знаешь что? — Его голос стал тише, но острым, как лезвие. — Ты ещё скажешь мне спасибо.       Ева стояла, тяжело дыша, её руки дрожали, а тьма утихла, оставив её с пустотой и гневом. Гюнтер смотрел на неё, его ухмылка была спокойной, почти добродушной, но глаза выдавали холодный расчёт.       Гюнтер смотрел на неё, его золотые глаза сияли в темноте, а ухмылка оставалась спокойной, почти добродушной. Но что-то в его осанке изменилось — он шагнул ближе, его движения стали медленными, хищными, как у зверя, почуявшего добычу. Воздух вокруг сгустился, лесная тишина стала давящей, и Ева невольно отступила, её сапоги скользнули по мокрой траве.       Он наклонился к ней, его голос, до того мягкий и саркастичный, понизился до угрожающего шёпота, пропитанного холодом:       — Ты думаешь, это всё игра, моя дорогая? — Его глаза сузились, зрачки вытянулись в тонкие щёлки. — Ты лишь тень на моей доске, но тень, которую я сам отбрасываю. “Vaéss aen t’aegh ane”, как сказали бы твои остроухие друзья.       Ева нахмурилась, её кулаки сжались сильнее. Старшая речь? Она знала её достаточно, чтобы понять — “Тень в вечности” или что-то близкое, — но смысл ускользал, как дым. Его слова звучали как загадка, и это только сильнее разожгло её гнев.       — Что ты несёшь? — огрызнулась она, её голос сорвался на хрип. — Говори нормально, или я…       Она не договорила — тьма снова рванулась из неё, чёрные нити закружились, устремляясь к нему. Но Гюнтер лишь поднял руку, небрежно сжал пальцы, и её сила замерла в воздухе, рассыпавшись в пыль. Он выпрямился, его ухмылка исчезла, сменившись чем-то более мрачным, почти торжествующим.       — “Quo vadis, filia noctis?” — произнёс он тихо, почти нараспев, его голос стал глубже, как эхо из бездны. — Куда идёшь, дочь ночи? Ты даже не знаешь, откуда пришла.       Ева задохнулась от ярости, её терпение лопнуло, и она шагнула к нему, крикнув:       — Хватит! Что ты хочешь от меня? Говори, или я найду способ тебя заставить!       Гюнтер замер, его глаза вспыхнули, и он медленно поднял руку. Воздух перед ней задрожал, как горячий мираж, и лес исчез. Вместо деревьев и ручья перед ней развернулись картины — расплывчатые, но живые, словно вырванные из её собственного разума.       Сначала она увидела женщину — молодую, с длинными тёмными волосами, лежащую на грубой постели. Её лицо было скрыто тенью, но тело сотрясалось от боли. Кровь текла по простыням, её крики заглушал шум ветра. Она умирала, рожая, её руки цеплялись за воздух. Голос Гюнтера прорезал видение, холодный и бесстрастный:       — Она была лишь сосудом для моей воли. Хрупкая, но полезная.       Картина сменилась. Новорождённая Ева — крохотная, с чёрными волосами, лежала в деревянной колыбели, её крик был слабым, но пронзительным. Рядом суетились женщины в длинных платьях, их лица были размыты. Одна из них взяла младенца, но в спешке уронила свёрток с другим ребёнком. Хаос, крики, и в итоге Еву унесли, перепутав с чужим дитя. Гюнтер хмыкнул, его голос стал тише, почти ласковым:       — Судьба — такая забавная штука, не находишь? Случайность, что сделала тебя той, кто ты есть. Или не случайность?       Ева смотрела, её сердце колотилось, а горло сжалось от ужаса. Видение снова дрогнуло, и теперь она увидела двух людей — мужчину и женщину, которых она звала родителями. Они стояли у очага, смеялись, глядя на маленькую Еву, играющую с деревянной лошадкой. Их лица были такими знакомыми, такими тёплыми, но голос Гюнтера разрушил иллюзию:       — Они растили тебя, не подозревая о подмене. Бедные, простые души. Ты была чужой в их доме, но они любили тебя… как могли.       Картины исчезли, лес вернулся, и Ева стояла, тяжело дыша, её глаза были широко распахнуты. Гюнтер смотрел на неё, его ухмылка вернулась, но теперь в ней было что-то хищное. Он шагнул ещё ближе, его голос стал низким, угрожающим:       — Я сплёл твою судьбу ещё до того, как ты открыла глаза. И теперь ты будешь играть по моим правилам.       Ева задрожала, её кулаки сжались так, что ногти впились в ладони, оставляя кровавые следы. Она крикнула, её голос сорвался на хрип:       — Ты лжёшь! Это не дар, это проклятье! Кто ты такой, чтобы решать за меня?       Гюнтер рассмеялся — низко, хрипло, его смех эхом отозвался в тишине. Он поднял руку, останавливая её, и его глаза блеснули золотом:       — Решать? О, милая, я не решаю. Я создаю. Ты — моё творение, нравится тебе это или нет.       Ева больше не могла терпеть. Тьма вырвалась из неё с яростным рёвом — чёрный вихрь рванулся к нему, сотрясая землю. Но Гюнтер лишь сжал пальцы, и её сила замерла, рассыпавшись в воздухе, как угли от костра. Он покачал головой, его смех стал громче:       — Бей сколько угодно, Ева. Это всё равно моё.       Она стояла, тяжело дыша, её руки дрожали, а перед глазами всё ещё мелькали образы — умирающая женщина, колыбель, её “родители”. Гюнтер смотрел на неё, его ухмылка была спокойной, но глаза горели холодным триумфом.       Мысли метались, как стая перепуганных птиц, разрывая её изнутри. Это не может быть правдой. Её жизнь — всё, что она знала о себе, — оказалось ложью? Она сжала кулаки, ногти впились в ладони, оставляя кровавые следы, и еле слышно прошептала, словно пытаясь убедить саму себя:       — Нет… это не может быть правдой… нет…       Гюнтер смотрел на неё, его золотые глаза сияли в темноте, а на губах играла лёгкая, почти добродушная ухмылка. Он тихо рассмеялся — низко, хрипло, звук его смеха прокатился по мёртвому лесу, как шепот ветра.       — О, какая драма, — протянул он, его голос был мягким, но пропитанным сарказмом. — Ты прямо картина скорби, моя дорогая. Хватит строить из себя девицу в беде. Ты достаточно сильна, чтобы вершить свою судьбу. — Он сделал паузу, его ухмылка стала шире, и добавил с ехидной ноткой: — Ну, конечно, с некоторыми… нюансами.       Ева подняла взгляд, её глаза полыхнули гневом, но в груди всё ещё колотился страх. Она сглотнула, пытаясь собрать мысли, но его слова только сильнее разжигали её раздражение. Он снова водил её за нос, ускользая от прямых ответов, как тень.       — Что ты хочешь от меня? — бросила она, её голос стал резче, дрожь в нём сменилась яростью. — Хватит этих игр! Скажи прямо, что тебе нужно!       Гюнтер прищурился, его ухмылка стала ленивой, почти снисходительной. Он медленно покачал головой, будто её гнев был детской выходкой.       — Прямо? — переспросил он, растягивая слово с насмешкой. — О, Ева, прямоту ещё нужно заслужить. Не всё в этом мире подаётся на блюдечке, даже для таких, как ты. “Aen esse’ath aen t’aegh” — тень видит вечность, но не её начало. Понимаешь?       Ева стиснула зубы, её терпение лопалось, как тонкая нить. Его странные фразы, его самодовольство — всё это било по нервам. Она шагнула ближе, её голос сорвался на хрип:       — Перестань говорить загадками! Что это значит?       Гюнтер выпрямился, его глаза блеснули холодным золотом, но голос остался мягким, почти ласковым:       — Время платить по счетам всё ближе, моя дорогая. Пока я позволяю тебе жить спокойно — видишь, какой я великодушный? — Он сделал театральный жест рукой, будто даря ей весь мир.       Ева задохнулась от возмущения, её кулаки сжались так, что побелели костяшки. Она крикнула, её голос дрожал от гнева:       — Это ты, мать твою, называешь спокойно жить? Ты ломаешь мне жизнь, а я должна тебе кланяться?       Гюнтер хмыкнул, его смех был коротким, но острым, как лезвие. Он наклонил голову, его взгляд стал пронизывающим:       — Ломаю? Нет, Ева, я её строю. “Quo vadis, filia mea?” — куда идёшь, дочь моя? Ты ещё не видишь всей картины, но скоро поймёшь. — Он сделал паузу, его ухмылка стала холоднее. — Всё в этом мире — цепи, даже свобода. И твоя тьма — лишь звено в моей.       Он шагнул назад, его силуэт начал растворяться в тенях, но напоследок бросил с лёгкой насмешкой:       — Увидимся, Ева. Не скучай.       И он исчез.       Лес ожил — шорох листвы, журчание ручья вернулись, как будто ничего не было. Ева осталась одна, её руки дрожали, а в голове гудело от его слов. Она упала на колени, её дыхание сбилось, а перед глазами всё ещё мелькали образы прошлого и его последние фразы. “Дочь моя”? “Платить по долгам”? Что он задумал?