Aedd Caerme

      Чуть позже Ева вышла с Каэлиром на руках погулять во двор крепости. Утро в Каэр Морхене было холодным, но ясным — небо над горами было бледно-голубым, а солнце едва пробивалось сквозь редкие облака, отбрасывая длинные тени от полуразрушенных стен. Воздух пах снегом и хвоей, а ветер гнал сухие листья по каменной площадке, что окружала крепость.       Ева держала Каэлира крепко, его маленькое тело прижималось к её груди, а острые эльфийские уши выглядывали из-под одеяла, что она накинула ему на плечи.       Они гуляли медленно, осматривая двор — старые тренировочные манекены, покрытые зарубками от мечей, ржавые цепи, свисающие с обвалившейся стены, и тропинки, что вились между камней и редких кустов. Периодически Ева опускала Каэлира на землю, придерживая его за руки. Он неуклюже бегал вокруг, его шаги были шаткими, а он то и дело падал на мягкую траву, смеясь и хватаясь за её ноги. Малыш изучал мир вокруг — тянулся к колючим растениям, что росли у стены, трогал холодные камни и радостно хлопал ладошками, когда ветер шевелил его волосы. Ева улыбалась, её усталость отступала, глядя на его невинное любопытство, но в груди всё ещё тлела тень меланхолии.       Они дошли до тренировочной площадки — открытого участка, окружённого низкими стенами, где земля была утоптана годами шагов ведьмаков. Ламберт, Геральт и Эскель уже были там, их мечи сверкали в утреннем свете, а звон стали эхом отдавался от камней. Геральт двигался плавно, его удары были точными, как у хищника, а Эскель отвечал с лёгкой ухмылкой, парируя каждый выпад. Ламберт же рубил манекен с яростной энергией, его движения были резкими, почти грубыми, а пот блестел на его лбу.       Ева остановилась у края площадки, её взгляд зацепился за Ламберта. Она смотрела, как он размахивает мечом, как его мышцы напрягаются под кожаной курткой, как он хмыкает, отбрасывая волосы с лица. И вдруг её мысли унеслись — к их ночи, к его теплу, к тому, как он притянул её к себе.       Она вспомнила, как ещё в том мире твердила себе: не привязываться к нему. Это было временное увлечение, способ выпустить пар, ничего больше. А в итоге что? Она спит с ним в одной кровати, прижимается к нему, ведёт себя так, словно они пара. Ева помотала головой, её губы сжались в тонкую линию, а в груди закололо.       И вдруг перед глазами всплыло лицо Исенгрима — суровое, с резкими чертами, его тёмные глаза, что смотрели на неё с болью и страстью. Она вспомнила их поцелуй в Новиграде, у “Семи Котов”, когда Лютик своими дурацкими махинациями свёл их вместе. Тот момент был яростным, почти отчаянным, и он оставил след в её сердце, который она не могла стереть. Укол вины пронзил её, острый и холодный, как лезвие. Она чувствовала себя предательницей — не только перед Исенгримом, но и перед собой. Куда себя деть? Она запуталась окончательно, её мысли кружились, как листья на ветру, а ответов не было.       Каэлир засмеялся, потянув её за рукав, и Ева моргнула, возвращаясь к реальности. Она опустила взгляд на сына, его серо-голубые глаза сияли радостью, и она слабо улыбнулась, прогоняя тяжесть в груди. Ведьмаки продолжали тренировку, их мечи звенели, а Ламберт, заметив её, бросил быстрый взгляд в её сторону. Его ухмылка мелькнула, но он тут же отвернулся, рубанув манекен с новой силой. Ева вздохнула, её рука сжала Каэлира чуть крепче, и она осталась стоять, глядя на них, пока ветер холодил её лицо.       Ближе к вечеру в Каэр Морхене наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием очага и далёким воем ветра за стенами. День прошёл в спокойной суете — ведьмаки тренировались, Ева гуляла с Каэлиром, а крепость медленно возвращалась к своей привычной жизни. Солнце уже скрылось за горами, оставив небо тёмно-синим, а холодный воздух просачивался сквозь щели, заставляя огонь в очаге гореть ярче. Ева сидела у стола в главном зале, Каэлир дремал у неё на коленях, его маленькие пальцы сжимали край её красной рубашки.       Дверь скрипнула, и в зал вошла Трисс, её шаги были лёгкими, но решительными. Её рыжие волосы были собраны в небрежный пучок, а джинсы и футболка из мира Евы сменились мантией — тёмно-зелёной, с вышитыми узорами, что подчёркивали её чародейскую сущность. Она остановилась у стола, её взгляд скользнул по собравшимся — Геральту, что точил меч у очага, Ламберту, что сидел с кружкой эля, Весемиру, что чистил старый кинжал, и Еве с Каэлиром.       — У меня есть дела в Новиграде, — сказала Трисс, её голос был спокойным, но твёрдым. — Я не могу долго здесь оставаться. Завтра вечером я ухожу.       Золтан, стоявший у стены с топором в руках, хмыкнул, его борода дрогнула, когда он кивнул.       — Мать твою, я тоже с тобой, — буркнул он, его тон был ворчливым, но довольным. — Хочу обратно в “Шалфей и Розмарин”. Хватит мне этих гор, да и эль в Новиграде получше.       Лютик, сидевший на скамье с лютней в руках, тут же подскочил, его глаза загорелись.       — О, я тоже! — воскликнул он, театрально взмахнув рукой. — “Шалфей” ждёт своего барда! Я уже сочинил балладу о нашем путешествии, и Присцилла должна её услышать!       Трисс кивнула, её губы дрогнули в слабой улыбке, но потом она повернулась к Еве, её взгляд стал серьёзнее.       — Если ты тоже с нами, Ева, будь готова к завтрашнему вечеру, — сказала она, её голос был мягким, но с ноткой настойчивости. — Мы уйдём вместе.       Ева замерла, её пальцы сжали Каэлира чуть крепче, а взгляд упал на его спящее лицо. Она не ответила сразу, её мысли закружились — Новиград, “Шалфей и Розмарин”, Исенгрим, Гюнтер, её тьма. Её сердце сжалось от укола вины и путаницы, что не отпускали её весь день. Она вдохнула, собираясь что-то сказать, но её голос застрял в горле.       Ламберт, сидевший рядом с кружкой эля, ощетинился, слушая слова Трисс. Его брови нахмурились, а пальцы сжали керамику так, что костяшки побелели. В его глазах мелькнуло раздражение — острое, почти яростное, но он промолчал. Его взгляд метнулся к Еве, задержался на ней на миг, а потом он отвернулся, отхлебнув эля с громким глотком. Его молчание было громче любых слов, и Весемир, заметив это, слегка прищурился, но ничего не сказал, продолжая чистить кинжал.       Геральт отложил меч, его жёлтые глаза скользнули по Трисс, потом по Еве.       — Решай сама, — сказал он, его голос был ровным, но с лёгкой тенью понимания. — Мы здесь, если что.       Ева кивнула, её губы сжались в тонкую линию, но она всё ещё молчала. Трисс посмотрела на неё ещё мгновение, потом повернулась к Золтану и Лютику.       — Тогда собирайтесь, — сказала она, её тон стал деловым. — Завтра уходим.       Она вышла из зала, её мантия колыхнулась, а шаги затихли в коридоре. Золтан хмыкнул, бросив топор на плечо, и пошёл за ней, бурча что-то про “проклятые порталы”. Лютик подскочил, схватив лютню, и напевая что-то про “возвращение в Новиград”, последовал за ними. Весемир остался у стола, его взгляд вернулся к Еве, но он не стал ничего спрашивать, только тихо хмыкнул, продолжая свою работу.       Ламберт всё ещё сидел, его кружка звякнула, когда он поставил её на стол. Его взгляд снова скользнул к Еве, но он промолчал, только фыркнул себе под нос, словно сдерживая очередной комментарий. Ева почувствовала его раздражение, но не подняла глаз, её пальцы погладили Каэлира по голове, а мысли закружились ещё сильнее. Она не знала, что делать — остаться или уйти, и это молчание между ней и Ламбертом становилось всё тяжелее.

***

      Под вечер в Каэр Морхене решили устроить прощальный ужин — Золтан, Трисс и Лютик собирались уйти завтра, и Ева всё ещё не дала ответа, остаётся ли она с ними. Зал наполнился запахом жареного мяса, хлеба и эля, а очаг горел ярче, отбрасывая тёплые отблески на каменные стены.       Весемир принёс из кладовой старый котёл, в котором Золтан сварил густую похлёбку с мясом и травами, а на столе появились миски, хлеб и бутылки с элем — крепким, пахнущим хмелем, совсем не похожим на то, что они пили в мире Евы.       Все собрались за столом, их голоса смешались в весёлый гул. Ева сидела с Каэлиром на коленях, подкармливая его маленькими кусочками хлеба, пока он смеялся и тянулся к её ложке. Геральт ел молча, но его глаза блестели от лёгкого веселья, когда Лютик размахивал руками, рассказывая очередную историю. Трисс сидела рядом, её мантия была слегка помята, но она улыбалась, отхлёбывая эль. Золтан ворчал про “политику Новиграда”, утверждая, что “все эти короли — сплошные ослы”, а Весемир хмыкал, подливая ему ещё эля.       Лютик, как всегда, был в центре внимания, его голос звенел над столом:       — А эти их железные телеги! — воскликнул он, чуть не опрокинув кружку. — Они гудят, как драконы, и воняют хуже утопцев! Но этот их “фудкорт” — о, боги, пицца! Я бы забрал её сюда, если б знал, как готовить!       Эскель хохотнул, его шрам дрогнул, когда он откусил кусок мяса.       — Да ты бы спалил крепость, пытаясь её сделать, — буркнул он.       Геральт кивнул, его ухмылка стала шире.       — Он чуть не спалил дом Евы той штукой… плитой, — сказал он, и все засмеялись, даже Весемир тихо хмыкнул.       Ева слушала их вполуха, её взгляд скользил по лицам друзей, а усталость смешивалась с лёгким теплом от их болтовни. Она отхлебнула эля, его горечь приятно обожгла горло, и улыбнулась, когда Каэлир потянулся к её кружке, заставив её отставить её подальше. Ламберт сидел рядом, его кружка была почти пуста, а он подливал себе ещё, бросая на Еву редкие взгляды, но молчал, только ухмылялся шуткам Эскеля.       Чуть позже Ева поднялась, взяв Каэлира на руки.       — Пойду уложу его, — тихо сказала она, её голос был хриплым от усталости.       Трисс кивнула, её улыбка стала мягче.       — Спокойной ночи, — сказала она, а Лютик театрально поклонился, чуть не свалившись со стула.       Ева ушла, её шаги затихли на лестнице, и спустя ещё около часа, потихоньку все начали разбредаться. Золтан ушёл первым, бурча про “старые кости”, Трисс последовала за ним, а Весемир поднялся, унося котёл в кладовую.       В зале остались только Геральт, Ламберт и Эскель. Они продолжили пить, их кружки звякали о стол, а разговор стал тише, ленивее. Огонь в очаге потрескивал, бросая тени на их лица, а эль лился рекой.

***

      Ночь в Каэр Морхене углубилась, и очаг в главном зале почти догорел, оставив лишь тлеющие угли, что слабо освещали лица трёх ведьмаков. Бутылки эля на столе множились, их звон сопровождал каждый тост, а воздух стал густым от запаха хмеля, дыма и пьяного смеха. Геральт, Ламберт и Эскель становились всё пьянее, их языки заплетались, а слова растягивались в невнятный гул. Их голоса то затихали, то взрывались хохотом, разносясь эхом по каменным стенам.       Эскель, уже еле державшийся на стуле, вдруг перегнулся через стол, чуть не опрокинув пустую бутылку, и ткнул Ламберта пальцем в грудь.       — Слушай, Ламберт, — прогундосил он, его язык запинался на каждом слове, — ты мне колись, что с Евой-то? Ты ж её глазами пожираешь, а молчишь, как утопец!       Ламберт фыркнул, его кружка звякнула о стол, когда он попытался поставить её ровно, но промахнулся, и эль плеснул ему на руку.       — Ничего, мать твою, — пробормотал он, вытирая руку о штаны, но его взгляд был мутным, а слова смазались.       Геральт хмыкнул, его голова чуть покачнулась, но он всё ещё держался лучше остальных.       — Врёшь, — сказал он, его голос был хриплым, но твёрдым. — Ты весь день как пёс на цепи, когда она рядом.       Эскель, пытаясь подлить себе эля, промахнулся и вылил половину бутылки себе на штаны. Он замер, глядя вниз, а потом расхохотался так громко, что чуть не свалился со стула.       — Мать твою, я теперь как Лютик после таверны! — прогудел он, хлопая себя по колену, а Геральт фыркнул, его ухмылка стала шире.       Ламберт закатил глаза, но угол его губ дрогнул, и он тоже хохотнул, отхлебнув ещё эля.       — Идиот, — буркнул он, но его голос был скорее весёлым, чем злым.       Эскель, всё ещё смеясь, снова ткнул его пальцем, чуть не попав в глаз.       — Давай, колись, нам всем интересно! — прогундосил он. — Что там у тебя с ней?       Ламберт стиснул зубы, его лицо покраснело от эля и раздражения, но под напором их пьяных подколок он не выдержал. Он грохнул кружку о стол, эль плеснул через край, и его взгляд стал диким, почти яростным.       — Ладно, мать вашу! — рявкнул он, его слова смазались, но были полны эмоций. — Эта поганая ведьма залезла мне в голову и не выходит оттуда, ясно вам? Я… я всё время думаю о ней, как она фыркает, как смотрит… Чёртова баба!       Геральт и Эскель замерли, их ухмылки медленно исчезли, сменившись удивлением. Эскель откинулся назад, чуть не упав, а Геральт хмыкнул, его взгляд стал внимательнее. Ламберт сжал кулаки, его голос стал тише, почти ворчливым:       — Она… она меня бесит, но… — Он замолчал, отхлебнул эля и буркнул: — Поганая ведьма.       Эскель, всё ещё держась за стол, чтобы не рухнуть, заплетающимся языком спросил:       — А ты… ты хочешь, чтоб она уехала?       Ламберт фыркнул, его взгляд упал в кружку, а потом он медленно покачал головой.       — Не хочу, — пробормотал он, его голос был хриплым и пьяным. — Но её эти поганые эльфы…       Эскель поднял брови, его глаза округлились, хоть и мутно блестели от эля.       — Что за поганые эльфы? — прогундосил он, подливая себе ещё, хотя половина пролилась мимо.       Ламберт махнул рукой, чуть не задев Геральта, и начал говорить, его язык заплетался всё сильнее:       — Исенгрим, этот лесной выродок, и ещё один, папаша её сопляка, — буркнул он, его голос был полон злости. — Она по-любому думает о них. У неё с ними история, мать их. А я что? Несколько раз согрел ей кровать? Да я нахер ей не нужен.       Эскель чуть не упал со стула, его смех перешёл в икоту, но он ухватился за стол и выпрямился, его взгляд стал хитрым.       — Иди в комнату… — икнул он, — и признайся ей в чувствах, щенок!       Ламберт фыркнул так громко, что эль чуть не вылился из его кружки.       — Нахер надо, — рявкнул он, его слова смазались. — Я что, на Лютика похож, чтоб болтать о своих чувствах?       Геральт, покачиваясь на стуле, подался вперёд, его голос был хриплым, но твёрдым:       — Если не признаешься, она точно уйдёт, — сказал он, его взгляд стал острее, несмотря на эль. — Если б ей ты был безразличен, она б сразу согласилась с Трисс. А тут она тянет до последнего.       Эскель кивнул, чуть не уронив голову на стол, и прогундосил:       — Точно… Она… ик… не знает, что делать. Давай, Ламберт, хуже не будет точно!       Он подтолкнул Ламберта локтем, чуть не свалив его со стула, и оба расхохотались, их смех эхом отразился от стен. Ламберт фыркнул, его взгляд был мутным, но в нём мелькнула тень задумчивости. Он отхлебнул ещё эля, его рука дрожала, а потом буркнул:       — Нахер… — Но его голос был уже тише, почти неуверенным.       Они продолжили пить, их голоса становились всё невнятнее, а смех переходил в пьяный гул. Ламберт сидел, глядя в кружку, его мысли путались, а эль развязывал язык всё меньше, оставляя лишь пьяную тишину и тлеющие угли в очаге.       Очаг в Каэр Морхене почти догорел, тлеющие угли бросали слабый свет на стол, заваленный пустыми бутылками и кружками. Эль сделал своё дело — Геральт, Ламберт и Эскель были пьяны вусмерть, их голоса превратились в невнятный гул, а движения стали шаткими и неуклюжими.       Бутылка, которую Эскель пытался поднять, выскользнула из его рук и с грохотом упала на пол, вызвав у него новый приступ хриплого смеха. Геральт фыркнул, его голова чуть покачнулась, а Ламберт сидел, уставившись в пустую кружку, словно она могла дать ему ответы.       После их разговора ведьмаки втроём решили встать из-за стола. Эскель резко поднялся, его стул скрипнул, и он тут же пошатнулся, чуть не рухнув на пол. Его рука вцепилась в край стола, но он всё равно накренился, хохотнув:       — Мать твою… — прогундосил он, и тут Геральт, сам едва держась на ногах, схватил его за плечо, чтобы придержать.       Но Геральт тоже пошатнулся, чуть не завалившись вместе с Эскелем, и оба расхохотались, их смех эхом отразился от стен. Ламберт фыркнул, глядя на них, его кружка звякнула, когда он попытался её поставить, но промахнулся, и она упала на бок, пролив остатки эля.       — Идиоты, — буркнул он, его язык заплетался, но он тоже поднялся, шатаясь, как корабль в шторм.       Эскель, всё ещё держась за Геральта, выпрямился и хлопнул себя по груди.       — Хорош с меня пить, — прогундосил он, икнув. — Ещё чуть, и я обблюю всё вокруг. А тут, мать твою, дамы в гостях… Неудобно ж перед ними будет.       Он замер, его мутный взгляд скользнул к Ламберту, и ухмылка вернулась на его лицо.       — Кстати о дамах, — сказал он, подмигнув Геральту, и шагнул к Ламберту, чуть не споткнувшись о стул. — Пошли!       Ламберт нахмурился, его брови сдвинулись, но он не успел возразить. Эскель схватил его за плечо, а Геральт, хмыкнув, подтолкнул с другой стороны. Они потащили Ламберта к лестнице, их шаги были шаткими, а смех Эскеля переливался в икоту.       — Давай, щенок, — прогундосил Эскель, — пора с ней говорить!       Ламберт буркнул что-то невнятное, пытаясь вырваться, но его пьяные ноги не слушались, и он лишь сильнее вцепился в стену, когда они поднялись по скрипучей лестнице. Геральт шёл сзади, его рука лежала на плече Эскеля, чтобы тот не рухнул, а сам он покачивался, но держался твёрже остальных. Они добрались до комнаты Ламберта, и Эскель, с громким хохотом, толкнул дверь ногой, чуть не сорвав её с петель.       Ева не спала. Она сидела на кровати, её глаза были полузакрыты от усталости, а Каэлир спал рядом в колыбели. Её рубашка была слегка расстёгнута, волосы растрёпаны, а в руках она держала монетку Гюнтера, задумчиво вертя её между пальцами. Услышав шум, она подняла голову, и её глаза округлились, когда в дверях показались трое вусмерть пьяных ведьмаков. Её взгляд стал шокированным, а брови взлетели вверх, когда Эскель ввалился внутрь, таща Ламберта за собой.       Эскель выпрямился, насколько мог, и широко ухмыльнулся, его язык заплетался сильнее с каждым словом:       — Извиняюсь… ик… мадемуазель, — прогундосил он, чуть не упав на Ламберта. — Я привёл к вам вашего кавалера… он хочет вам что-то сказать!       Ламберт ухватился за стену, его рука соскользнула, и он чуть не рухнул, но удержался, шатаясь. Его лицо было красным от эля, взгляд мутным, а он буркнул что-то невнятное, пытаясь выпрямиться.       Ева смотрела на него с вытаращенными глазами, её рука замерла с монеткой, а потом она фыркнула, её голос был хриплым от удивления:       — Вы что, совсем с ума сошли?       Эскель хохотнул, хлопнув Ламберта по спине так, что тот пошатнулся ещё сильнее.       — Спокойной ночи, мадемуазель! — прогундосил он, махнув рукой, и повернулся к Геральту. — Пошли… ик… брат!       Геральт, чуть покачиваясь, кивнул Еве, его ухмылка была слабой, но тёплой.       — Спокойной, — пробормотал он, его голос смазался, и он подхватил Эскеля под локоть.       Они неуклюже удалились, их шаги гулко отдавались по коридору, сопровождаемые икотой Эскеля и тихим фырканьем Геральта. Дверь осталась открытой, а Ламберт всё ещё цеплялся за стену, его взгляд метнулся к Еве, мутный, но полный пьяной решимости.       Ева сидела на кровати, её глаза всё ещё были широко распахнуты от шока, а монетка Гюнтера лежала в её руке, холодная и тяжёлая. Каэлир тихо спал в колыбели, его дыхание было едва слышно за шумом, что принёс Ламберт.       Он пошатываясь подошёл к кровати, его шаги были тяжёлыми, а тело качалось, как корабль в шторм. Он плюхнулся на край кровати, чуть не завалившись на Еву, и пьяно икнул, его глаза — мутные, блестящие от эля — уставились на неё. Его лицо было красным, волосы растрёпаны, а дыхание пахло хмелем. Он икнул ещё раз, громко, и чуть не свалился на бок, но ухватился за край кровати, удерживаясь.       Ева нахмурила брови, её взгляд стал острым, и она уже открыла рот, чтобы выгнать его:       — Ламберт, какого… — начала она, её голос был хриплым от усталости и раздражения.       Но он прервал её, подняв руку, его пальцы дрожали, а голос был пьяным, но твёрдым:       — Поганая ведьма, — буркнул он, его слова смазались, и он икнул снова, глядя на неё с пьяной решимостью.       Ева сжала губы, её брови сдвинулись ещё сильнее, и она уже готова была вставить своё слово, но Ламберт не дал ей шанса. Он наклонился ближе, его лицо оказалось в опасной близости от её, и пробормотал:       — Оставайся в Каэр Морхене.       Ева замерла, её глаза округлились от удивления, а монетка чуть не выскользнула из её пальцев. Она посмотрела на него, её взгляд стал мягче, но всё ещё полон недоверия.       — Что? — тихо спросила она, её голос дрогнул.       Ламберт фыркнул, его тело качнулось, и он чуть не упал на неё, но удержался, опираясь на руку. Его мутные глаза поймали её взгляд, и он буркнул:       — Чего так смотришь? Неужели не понятно, что я не хочу, чтоб ты уезжала? — Он икнул, его голос стал громче, почти яростным. — Какого вообще чёрта ты так крепко схватила меня за яйца? Ни к одной бабе я не привязывался никогда, а тут вдруг втрескался в любительницу эльфов!       Ева открыла рот, её брови снова поднялись, но он опять её прервал, его пьяная тирада полилась рекой, слова смазались, но были полны эмоций:       — Нахер нужны тебе эти эльфы? — рявкнул он, его рука махнула в воздухе, чуть не задев её лицо. — Оставайся!       Он замолчал, его грудь тяжело вздымалась, а потом он качнулся вперёд, чуть не рухнув на неё, и его голос стал тише, почти шёпотом:       — Ты мне нужна, ведьма.       Ева замерла, её глаза расширились ещё больше, а дыхание сбилось. Его слова — пьяные, грубые, искренние — ударили её, как холодный ветер Каэр Морхена. Она смотрела на него, его красное лицо, его мутные глаза, его дрожащие руки, и не знала, что сказать.       Монетка выпала из её пальцев, тихо звякнув о пол, а её мысли закружились — Ламберт, Исенгрим, Имлерих, её тьма. Она сжала кулаки, её сердце колотилось, но голос застрял в горле.       Ламберт икнул снова, его тело качнулось, и он рухнул на кровать рядом с ней, его голова упала на подушку, а рука осталась лежать на её колене. Его глаза закрылись, дыхание стало тяжелее, и он пробормотал что-то невнятное, проваливаясь в пьяный сон.