Aedd Caerme

      Ева проснулась с первыми лучами солнца, пробивавшимися сквозь старые занавески, их слабый свет ложился полосами на потёртый паркет. Её сон был коротким, но глубоким — гнев на пьяную троицу, казалось, выгорел за ночь, оставив после себя лишь усталость и жгучее желание отомстить мелкими, но изощрёнными способами.       Она встала, её босые ноги коснулись холодного пола, и умылась холодной водой из крана, плеснув её на лицо, надеясь прогнать остатки злости, что всё ещё тлели в груди. Вода стекала по щекам, холод пробирал до костей, но гнев не уходил, лишь затаился, как зверь перед прыжком.       Она занялась делами — покормила Каэлира, который радостно хихикал, хлопая ладошками по столу, его серо-голубые глаза блестели, пока каша размазывалась по подбородку. Ева улыбнулась ему, её сердце смягчилось, но потом решила, что лучший способ выпустить раздражение — устроить уборку. И устроила.       Половицы грохотали под её шагами, мебель двигалась с оглушительным скрежетом, будто она сражалась с невидимым врагом, а посуда гремела в раковине так, словно в кухне началась битва. Ева швыряла кастрюли, стучала вёдрами, нарочно хлопала дверцами шкафов, её движения были резкими, почти яростными, а тряпка втиралась в стол с такой силой, что дерево скрипело.       Золтан сидел в кресле в гостиной, ухмыляясь, попивая пиво — да, утром! — его бутылка звякала о подлокотник, пока он наблюдал за её “битвой”.       — Мать твою, девка, — сказал он, поглаживая бороду, его голос был хриплым и довольным. — Такой задор, такая ярость! Ты бы в бой с такой энергией шла, а не в уборку!       — Никогда ещё месть не была такой чистой, да? — фыркнула Ева, втирая тряпку в стол с таким усердием, будто это была физиономия Ламберта, её губы дрогнули в злой усмешке.       — Да уж, если бы вчера я был с ними, — сказал Золтан, потягиваясь, его суставы хрустнули, — я бы им всем навалял, а не только похмелье подарил.       — Если бы ты был с ними, то меня бы сегодня вызывали не в полицию, а в морг, — сухо ответила она, её голос был резким, она швырнула тряпку в раковину с громким шлепком.       Золтан захохотал так, что пиво чуть не выплеснулось из бутылки, его смех прогремел по дому, громче, чем было безопасно для троицы, спящей наверху.       В саду Трисс была занята своими делами — она колдовала над чем-то среди яблонь, её руки время от времени вспыхивали слабым голубоватым светом, воздух вокруг дрожал от магии. Ева мельком глянула в окно, но решила не отвлекать её, её мысли всё ещё были заняты местью.

***

      К полудню раздалось первое проклятие с верхнего этажа, хриплое и глухое, пробившееся сквозь скрип половиц.       — Ох… мать вашу… — приглушённый голос Ламберта донёсся из-за двери, полный страдания.       Затем раздался стон Лютика, такой жалобный, что даже Каэлир вздрогнул, его ложка звякнула о стол.       — Я… я умираю… — пробормотал бард, его голос был тонким, как писк мыши.       Ламберт, застонав, вышел первым, его шаги были тяжёлыми, как у раненого зверя. Его волосы торчали в разные стороны, лицо было мрачным, а глаза красные, как у утопца после долгой ночи в болоте.       — Мать вашу… кто свет такой яркий сделал? — проворчал он, жмурясь, его рука прикрыла лицо, защищаясь от солнца.       Лютик выполз следом, шатаясь, как после кораблекрушения, его зелёная рубашка была мятой, а лютня болталась за спиной, как проклятие.       — О, боги, за что?! — захныкал он, схватившись за голову, его пальцы вцепились в волосы, будто пытаясь вырвать боль.       Геральт шёл последним, двигаясь медленно, как человек, переживший битву с архигрифоном, его белые волосы падали на лицо, а походка была чуть кривой. Он взялся за голову, массируя виски, его голос был хриплым, низким:       — Лютик, будь потише…       — Да я ещё ни слова не сказал! — возмутился бард, его голос сорвался на писк, он чуть не рухнул обратно на лестницу.       — Вот и не говори, — глухо ответил Геральт, его рука потёрла глаза, пытаясь прогнать муть.       Ева взяла чашки, приготовила чай, но… особый. Она насыпала в три кружки соль вместо сахара, её движения были спокойными, почти зловеще точными, а глаза блестели от предвкушения. Когда троица с опухшими лицами и мутными взглядами наконец сползла вниз, она уже ждала их за столом, спокойно попивая свой чай, её губы дрогнули в лёгкой, невинной улыбке.       Лютик сел, его лютня болталась за плечом, словно орудие палача, которое он теперь ненавидел, его руки дрожали, когда он взял кружку. Геральт опустился на стул, устало потирая виски, его лицо было серым от похмелья. Ламберт с хмурым видом схватил свою кружку, поднёс её к губам и сделал глоток… Его лицо исказилось, глаза расширились, а потом он буквально выплюнул чай обратно в чашку, брызги разлетелись по столу.       — Что за хрень?! — воскликнул он, вытирая рот рукавом, его голос был хриплым и яростным, он чуть не швырнул кружку в стену.       Ева невинно моргнула, её улыбка стала шире, почти ангельской.       — Ой, прости, наверное, перепутала сахар с солью, — сказала она, её голос был сладким, как яд, она пожала плечами, будто это была мелочь.       Золтан захохотал так, что чуть не свалился с кресла, его пиво плеснулось на пол, а смех загремел по дому, как гром.       — Мать твою, Ева! — прохрипел он, вытирая слёзы. — Это шедевр!       Геральт закатил глаза, его рука потёрла лоб, но он молча сделал глоток своего чая, его лицо скривилось, но он проглотил, делая вид, что всё в порядке.       Лютик заорал от новой волны страданий, его голос был высоким и жалобным:       — О боги, это… это конец! — Он рухнул лбом на стол, его кружка звякнула, чуть не опрокинувшись.       — Потише, бард, — простонал Геральт, закрывая лицо руками, его голос был глухим, как из могилы. — Голова раскалывается.       Ламберт бросил на Еву яростный взгляд, его волосы всё ещё торчали в разные стороны, как у ощетинившегося зверя, глаза сверкнули злостью.       — Ты… ты это специально сделала! — рявкнул он, его голос сорвался, он стукнул кулаком по столу, кружка подпрыгнула.       — Что ты, Ламберт, — мило улыбнулась Ева, её глаза блестели от злорадства. — Я просто была немного рассеяна.       Геральт бросил на Ламберта взгляд, полный сожаления, его голос был тихим, почти шепчущим:       — Не зли её, Ламберт…       Ламберт с гневом посмотрел на Геральта, потом на чашку, потом снова на Еву, его лицо покраснело ещё больше, он вздохнул, его плечи опустились.       — Будь ты проклята, ведьма… — проворчал он, его голос был хриплым, он откинулся на стул, сдаваясь.       Лютик простонал и сполз на стол, его лицо уткнулось в ладони, голос был тонким, как писк:       — О-о-о… я поклялся, что больше никогда не буду пить…       Геральт устало вздохнул, его рука потёрла шею, взгляд был мутным.       — Ты это говоришь после каждой попойки, Лютик, — пробормотал он, его голос был низким, с лёгкой хрипотцой.       — Но на этот раз… я серьёзен… — простонал бард, его пальцы вцепились в волосы.       — До следующего кабака, — сухо ответил Геральт, его губы дрогнули в слабой усмешке.       Золтан усмехнулся и налил себе ещё пива, бутылка звякнула о стол, его глаза блестели от веселья.       — Вот это утро, мать его, — прогудел он, отпивая глоток, его смех эхом отозвался в комнате.       Ева откинулась на спинку стула, её довольная улыбка стала шире, она наблюдала за тем, как трое страдальцев мучаются от вчерашнего веселья, их стоны и жалобы были музыкой для её ушей. Золтан ржал, Лютик страдал, Геральт жалел, что вообще проснулся, а Ламберт ворчал, но все они знали — они это заслужили.       Ева сделала глоток своего чая — сладкого, горячего, настоящего, — и её взгляд стал почти довольным, месть была подана холодной, солёной и идеально точной.

***

      После завтрака Ева не дала себе передышки. Она знала, что если остановится, гнев на пьяную троицу вспыхнет снова, как сухая трава под искрой, и тогда она либо разнесёт дом, либо их физиономии. Убрав тарелки, вытерев стол с яростным скрежетом тряпки и игнорируя жалобные вздохи Лютика, что доносились из гостиной, она вышла в сад, где её уже ждала Трисс.       Воздух был свежим, пропитанным запахом влажной земли и яблок, а солнце пробивалось сквозь ветви, отбрасывая пятна света на траву.       — Готова? — спросила чародейка, её голос был спокойным, но твёрдым, она стояла с прямой спиной, руки сложены перед собой.       Ева взяла себя в руки, сделала глубокий вдох, её грудь поднялась, а глаза закрылись на миг, прогоняя остатки злости.       — Готова, — ответила она, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони.       Тренировка началась. Трисс вела её через простые упражнения — контроль дыхания, концентрацию, попытки направить силу. Ева чувствовала, как внутри загорается знакомая тьма — холодная, чужая, но родная, как старая рана, что ноет перед дождём. Её пальцы дрожали, когда чёрный дымок заклубился вокруг ладоней, его нити вились, как тени в ветре, холод пробирал кожу.       — Не гони её, — сказала Трисс, наблюдая за ней, её взгляд был внимательным, почти пронизывающим. — Почувствуй её движение. Контролируй, а не просто выпускай.       Но Ева знала, что это не так просто. Тьма не слушалась, она была как зверь, которого нельзя приручить, только удерживать на цепи, и цепь эта трещала под её напором. Она направила её на кусок дерева, что Трисс поставила перед ней — старый пень, покрытый мхом. Сила вырвалась неровным потоком, чёрный дым ударил, расколол дерево, но разлетелся в стороны, задев траву, оставив выжженные пятна.       — Слишком резко, — заметила Трисс, её голос был спокойным, но с ноткой предупреждения, она шагнула ближе, её мантия чуть колыхнулась.       Ева выругалась, её голос был тихим, но яростным:       — Чёрт… — Она сжала кулаки сильнее, её дыхание стало рваным.       Трисс улыбнулась, но с ноткой понимания, её глаза смягчились.       — Ты злишься, — сказала она, её голос стал чуть теплее, она скрестила руки на груди.       Ева фыркнула, её взгляд метнулся к чародейке, полный раздражения.       — Как не злиться, когда эти трое в хлам напились, а я их от полиции вытаскивала?! — рявкнула она, её голос сорвался, она пнула траву ногой, оставив вмятину.       Трисс покачала головой, её улыбка стала шире, но осталась сдержанной.       — Не направляй злость на силу, иначе она начнёт управлять тобой, — сказала она, её тон был мягким, но твёрдым, как совет старшего.       Ева сжала зубы, её челюсть напряглась, но она кивнула, выдохнув через нос. Она попробовала снова. На этот раз дымка собралась ровнее, не разрываясь в стороны, её чёрные нити заклубились плотнее, ударили в новый кусок дерева, оставив аккуратную трещину, но всё же не так, как хотелось бы — сила всё ещё сопротивлялась, выскальзывала из-под контроля.

***

      Золтан тем временем изучал очередное чудо техники в гостиной. На этот раз ему в руки попался старый утюг — потёртый, с облупившейся краской и шнуром, что свисал, как дохлый уж. Он вертел его в руках, щурясь, его борода чуть дрогнула, когда он поднёс его к глазам.       — Ну и что за хрень это такая? — буркнул он себе под нос, его голос был хриплым, он стукнул по утюгу пальцем, проверяя звук.       Он поднёс его ближе, осматривая со всех сторон, его пальцы прошлись по гладкой подошве.       — Не похож на оружие… — заметил он, прищурив один глаз, его тон был полон сомнения.       Потом поднёс утюг к уху, будто ожидая услышать что-то внутри, его брови нахмурились.       — Может, это магическая штука? — пробормотал он, его голос стал задумчивым.       Он нажал на кнопку, и шнур дёрнулся, чуть не выскользнув из его руки. Золтан вздрогнул, его глаза округлились, а борода затряслась.       — Тьфу ты, мать твою! Живое, что ли? — рявкнул он, чуть не уронив утюг на пол, его рука замерла в воздухе.       Он поставил его на стол с глухим стуком и задумчиво почесал бороду, его взгляд стал серьёзнее.       — Может, это ловушка? Или… хрен его знает, щит для карликов? — пробормотал он, оглядываясь, но рядом никого не было, чтобы спросить.       Золтан решил разобраться сам, его пальцы снова потянулись к утюгу, он нажал кнопку ещё раз, и утюг издал слабый щелчок, заставив краснолюда отскочить с тихим:       — Мать твою…

***

      В гостиной страдали трое похмельных героев. Ламберт валялся лицом вниз на диване, он стонал и ругался на весь мир, его голос был глухим, утопленным в подушку:       — Мать вашу, кто придумал солнце… — пробормотал он, его рука шарила по дивану, ища что-то, чем можно закрыть голову.       Лютик накрылся подушкой, проклиная день, когда решил попробовать текилу, его голос был тонким и жалобным, доносясь из-под ткани:       — Боги… я умираю… — простонал он, его пальцы вцепились в подушку, как в спасательный круг.       Геральт просто лежал на спине, безразлично смотря в потолок, его белые волосы разметались по подушке, а взгляд был мутным, он желал, чтобы весь мир исчез, его рука потёрла виски, пытаясь унять пульсирующую боль.       Лютик вздохнул, его стон был долгим и театральным:       — Боги… я умираю…       Ламберт фыркнул с кровати, его голос был хриплым и язвительным:       — Так бы и было лучше, бард, чтобы ты сдох и не ныл.       Геральт протянул руку и нащупал подушку, накрыл ею лицо, его голос был глухим, почти мёртвым:       — Помолчите…       Лютик простонал, его голос стал ещё жалобнее:       — Это была легендарная ночь…       Ламберт тихо фыркнул, его лицо уткнулось в матрас:       — Ага… жаль, я её не помню.       Геральт потёр виски сильнее, его голос был низким, с лёгкой хрипотцой:       — Я помню только, как Ева была в бешенстве.       Лютик засмеялся, но тут же схватился за голову, его смех сорвался на стон:       — Боги, не смешите меня, мне больно…       Ламберт вздохнул и закинул руку за голову, его взгляд упёрся в потолок:       — Это всё ты виноват, бард.       Лютик шмыгнул носом, его голос стал тонким:       — Но оно того стоило…       Геральт пробормотал сквозь зубы, его голос был усталым:       — Ты так думаешь? Тогда иди вниз и скажи это Еве.       Лютик тут же замолчал, его подушка снова накрыла лицо, и он простонал что-то неразборчивое. Так они и страдали, каждый со своими мыслями и головной болью, их стоны эхом разносились по дому.

***

      День после похмельного утра прошёл на удивление спокойно. Лютик тихо играл на лютне в углу гостиной, избегая Евиного взгляда, его пальцы двигались медленно, мелодия была слабой и печальной. Геральт ушёл бродить по саду, собираясь с мыслями, его шаги были медленными, он останавливался у яблонь, глядя в никуда. Ламберт бурчал про «идиотскую магию» и избегал всех, кроме Золтана, с которым перекидывался короткими фразами, сидя в тени крыльца.       Трисс продолжала тренировать Еву, её голос доносился из сада, спокойный и ровный. А Золтан… ну, Золтан пытался приручить технику, его ворчание смешивалось с щелчками утюга.       Даже ужин прошёл без происшествий — Ева молча поставила тарелки с картошкой и мясом, её взгляд был холодным, но она не сказала ни слова, а троица ела, не поднимая глаз, только Золтан хмыкал, попивая пиво.       Когда солнце начало клониться к закату, все решили выйти в сад, подышать свежим воздухом и выпить чаю. Вечерний воздух был прохладным, приятно свежим, пахло травой и яблоками, а небо окрасилось оранжевым и розовым.       Золтан устроился на стуле, потягивая чай и рассуждая вслух, его голос был громким и довольным:       — Этот мир странный, мать его, но выпивка в нём неплохая, — прогудел он, его борода дрогнула, когда он отхлебнул глоток.       Трисс тихо беседовала с Геральтом, который больше молчал, чем говорил, его взгляд был задумчивым, он кивнул ей, держа кружку в руках. Лютик вдохновлённо напевал что-то себе под нос, сидя на скамейке, записывая в блокнот обрывки будущей баллады про «героев в ночи», его пальцы дрожали от похмелья, но глаза сияли.       Но ни Евы, ни Ламберта среди них не было.       — А где этот ворчливый осёл? — фыркнул Золтан, бросая взгляд на пустой стул, его голос был полон насмешки.       — Лучше не спрашивай, — тихо ответил Геральт, отпивая чай, его голос был низким, с лёгкой хрипотцой, взгляд мельком скользнул к дому.       Ева в это время укладывала Каэлира в комнате. Мальчик зевал, его маленькие пальцы цепляли одеяло, глаза медленно закрывались. Ева провела рукой по его волосам, уложила его поудобнее, её движения были мягкими, и тихо пробормотала:       — Спи, малыш. Всё хорошо.       Каэлир закрыл глаза, его дыхание стало ровным, тихим, как шорох листвы за окном. Ева осталась сидеть рядом ещё несколько минут, прислушиваясь к его дыханию, её рука лежала на краю кровати, а взгляд смягчился. Когда она убедилась, что он крепко спит, встала и вышла на кухню, её шаги были тихими, почти бесшумными. Она просто хотела попить воды перед сном, её горло пересохло от дня.       Она поднесла стакан к губам, наслаждаясь тишиной, прохлада воды стекала по горлу… но тут тишину разорвал грохот и громкий мат, резкий, как удар молота:       — Мать твою!!!       Затем послышался ещё один удар и звон стекла, эхо разнеслось по дому. Ева замерла, её рука сжала стакан, вода чуть плеснулась на стол, а сердце дало скачок — сперва она подумала, что кто-то напал на дом, её тьма шевельнулась в груди. Но тут раздался ещё один громкий голос, хриплый и раздражённый:       — Какого хрена, блять?! Эта штука не работает!!       Ева прикрыла глаза и шумно выдохнула, её плечи опустились, а губы сжались в тонкую линию.       — Нет… — пробормотала она сквозь зубы, её голос был полон усталости и гнева. — Только не это…       Она развернулась и направилась к ванной, её шаги стали резче, почти марширующими. Дверь резко распахнулась с громким скрипом, чуть не слетев с петель. И оттуда вылетел… Ламберт. Практически полуголый — на нём были только тёмные брюки, пояс расстёгнут, а грудь оставалась открытой, капли воды стекали по коже, блестя в тусклом свете лампы. Он был мокрый, злой и чёртовски раздражённый, его волосы торчали в разные стороны, а лицо было красным от гнева и пара.       — Что за хрень, мать твою?! — зарычал он, глядя на неё, его голос был хриплым и яростным, он махнул рукой, чуть не задев косяк. — Как эта магическая хреновина работает?!       Ева моргнула, её взгляд замер на его мокрой фигуре, потом медленно сжала пальцы в кулаки, её ногти впились в ладони.       — Какое ещё магическое… — начала она, но вдруг поняла. Он про душ.       Ева прикрыла лицо рукой, её пальцы сжали переносицу, и она прошептала себе под нос, её голос был полон отчаяния:       — Я его убью…       Но она подавила в себе желание дать ему пощёчину — или что похуже — и устало вздохнула, её плечи опустились.       — Ты серьёзно не можешь включить воду? — спросила она, её голос был ровным, но с ноткой сарказма, она шагнула в ванную. — Раньше же как то включал.       Ламберт фыркнул, его ухмылка была злой, он скрестил руки на груди, вода капала на пол.       — Оно горячее, потом холодное, потом вообще ледяное! — зарычал он, его голос стал громче, он ткнул пальцем в сторону душа. — И что за бешеный напор?! Я чуть глаза себе не выбил!       Ева медленно покачала головой, её взгляд был полон усталого презрения, она прошла мимо него в ванную, её плечо чуть задело его, и включила душ. Вода зашумела, она отрегулировала её, поворачивая ручку с лёгким скрипом, пока струя не стала ровной и тёплой.       — Вот, — коротко бросила она, выключая воду, её голос был резким, как удар. — Ручка вправо — горячая, влево — холодная. Не перепутай.       Ламберт прищурился, посмотрел на неё, потом на кран, его брови нахмурились, но он промолчал, лишь хмыкнул, словно всё ещё был не уверен, но спорить не стал. Ева вытерла руки полотенцем, её движения были быстрыми, и направилась к выходу, её шаги стучали по полу.       Но Ламберт вдруг ухмыльнулся, его голос стал ленивым, с насмешкой:       — Что, и на этот раз меня раздевать не будешь?       Ева замерла, её рука остановилась на косяке, она медленно обернулась. Его ухмылка была до ужаса самодовольной, глаза плясали от пьяной наглости, что всё ещё не выветрилась с прошлой ночи.       — Ты, наверное, ждала, когда я тебя попрошу намылить мне спину, да? — протянул он, его голос был хриплым, с язвительной лёгкостью, он шагнул ближе, капли воды стекали по его груди.       Ева сжала полотенце так, что побелели пальцы, её взгляд стал ледяным, как зимняя стужа. Она развернулась, вышла из ванной, её шаги были резкими, и, не оглядываясь, громко хлопнула дверью, её удар эхом разнёсся по дому, заставив стекло в окне задрожать. Она знала, что если останется ещё хоть на секунду, то ударит его — или хуже, тьма вырвется и разнесёт ванную к чёрту.       Она кипела. Пошла на кухню, её руки дрожали, взяла стакан, налила воды, стекло звякнуло о кувшин. Выпила залпом, вода пролилась по подбородку, но раздражение не уходило, её грудь вздымалась от гнева. Этот идиот… Она его убьёт.       Ева стояла на кухне, её рука всё ещё сжимала стакан, пальцы дрожали от сдерживаемого гнева после сцены в ванной. Она сделала глубокий вдох, пытаясь прогнать раздражение, что кипело в груди, и уже собралась уходить к себе в комнату, чтобы наконец отдохнуть от этого бесконечного дня. Но тут дверь скрипнула, и в кухню вошёл Ламберт — снова.       В этот раз он был в одном полотенце, обёрнутом вокруг бёдер, его влажные волосы прилипли к шее, а капли воды стекали по груди, поблёскивая в тусклом свете лампы. Он прошёл к раковине, его шаги были ленивыми, но уверенными, налил себе воды из-под крана в стакан, что Ева только что оставила, и неспешно выпил, его кадык двигался с каждым глотком. Ева замерла, её взгляд метнулся к нему, а затем к двери, она шагнула к выходу, её плечи напряглись, но Ламберт, заметив это, насмешливо бросил ей в спину:       — Ты уже уходишь, эльфийская принцесса? — Его голос был хриплым, с язвительной лёгкостью, он повернулся к ней, опираясь бедром о стойку, его ухмылка была самодовольной.       Ева резко остановилась, её кулаки сжались, она развернулась к нему, её глаза сверкнули гневом.       — Пошёл ты, Ламберт, — рявкнула она, её голос был резким, как удар хлыста, она шагнула к нему, её терпение лопнуло.       Ламберт фыркнул, его ухмылка стала шире, он отставил стакан с тихим стуком и скрестил руки на груди, его взгляд был полон насмешки.       — О, какие мы нежные, — проворчал он, его голос стал ниже, с издёвкой. — Что, опять пощёчину дать хочешь, женушка?       Ева кипела, её гнев вспыхнул, как сухая трава под искрой, она шагнула к нему, её рука взлетела, чтобы влепить ему пощёчину, её пальцы дрожали от ярости. Но Ламберт был быстрее — он перехватил её запястье, его хватка была крепкой, почти болезненной, и держал её, его самодовольная улыбка стала ещё шире, глаза блестели от удовольствия.       — Не так быстро, принцесса, — протянул он, его голос был хриплым, с лёгкой угрозой, он шагнул ближе, его пальцы сжали её ещё сильнее. — Будешь меня воспитывать? Или тебе просто нравится, когда я злю тебя?       Ева задохнулась от гнева, её магия бурлила в груди, холодная и горячая одновременно, готовая вырваться наружу, её свободная рука сжалась в кулак, а тьма заклубилась в венах, её жар пробежал по коже.       Она рванулась, пытаясь выдернуть руку, но Ламберт решил наглеть дальше — он шагнул к ней, его тело прижало её к стойке, дерево врезалось в её спину, и он впился в её губы страстным, грубым поцелуем, его дыхание было горячим, с привкусом текилы.       Ева замерла на миг, её глаза расширились от шока, а потом она начала бить его по груди, её кулаки молотили по его мокрой коже, пытаясь вырваться, её ногти оставляли красные следы.       — Отпусти, ублюдок! — прорычала она в его губы, её голос был яростным, но приглушённым, она толкала его, её тело напряглось, как пружина.       Но у неё не получилось — Ламберт был сильнее, его руки сжали её талию, пальцы впились в бёдра, удерживая её на месте, его поцелуй стал глубже, почти звериным, полный злости и желания. Ева сопротивлялась ещё секунду, её грудь вздымалась, но потом что-то щёлкнуло — злость на Ламберта, её гнев, её напряжение переродились в страсть, дикую и необузданную. Она сдалась, её руки перестали бить, а начали цепляться за его плечи, её ногти впились в кожу, оставляя глубокие следы, и она ответила ему, её губы сжали его с той же яростью, что и его. Это не была любовь — это был выплеск, столкновение двух бурь, их агрессия и эмоции сплелись в одно.       Ламберт ухмыльнулся в поцелуй, его руки подхватили её под бёдра, он поднял её с лёгким рыком и усадил на стол, его пальцы сжали её кожу, оставляя следы. Ева обхватила его талию ногами, её пятки впились в его спину, а ногти вонзились в его плечи, её дыхание стало рваным, полным злости и жара.       Со стола посыпалось всё — стакан звякнул о пол, ложка упала с глухим стуком, а чайник соскользнул на край, его крышка загремела. Их стоны — громкие, хриплые, полные напряжения — разнеслись по кухне, смешиваясь с шумом падающих вещей, их тела двигались в яростном ритме, как два зверя, сцепившихся в схватке.       Тем временем Лютик зашёл в дом, чтобы поставить чашку на кухню, его шаги были лёгкими, он напевал что-то про «девицу из Виковаро», его голос был слабым от похмелья.       Но услышав громкие стоны, доносящиеся с кухни — хриплые, страстные, полные злости, — он замер, его рот открылся, лицо покраснело, как спелый помидор, а глаза округлились от смущения.       Чашка чуть не выскользнула из его рук, он попятился назад, его шаги стали быстрыми и неловкими, и он выскочил из дома, чуть не споткнувшись о порог, его напевание оборвалось на высокой ноте.