Aedd Caerme

      Деревянный стол в углу “Зимородка” постепенно обрастал пустыми кружками. Эль тёк рекой, и с каждым новым кувшином голоса становились громче, а смех свободнее.       Лютик, уже слегка покачиваясь, размахивал руками, рассказывая очередную байку — на этот раз про то, как он однажды “спас” корову от стаи волков, сыграв на лютне такую мелодию, что звери разбежались в ужасе.       — И вот, представьте, эта корова — здоровенная, с рогами, как у чудовища, — смотрит на меня, а я ей: “Мадам, вы мне обязаны жизнью!” — Лютик хлопнул ладонью по столу, чуть не опрокинув кружку Присциллы. — А она мне в ответ — му-у-у! Благодарность, чистая благодарность!       Присцилла закатила глаза, но её губы дрогнули в улыбке. Она сделала глоток эля и посмотрела на Еву, которая сидела, обхватив свою кружку обеими руками, будто грелась о неё.       — Не верь ему, Ева, — сказала Присцилла, слегка пихнув Лютика локтем. — Единственное, от чего он спас ту корову, — это от его собственного пения. Волки просто не выдержали.       Ева хмыкнула, и её улыбка стала чуть шире. Эль гудел в голове, размывая края её обычной настороженности. Она откинулась на спинку стула, чувствуя, как тепло разливается по телу. Впервые за долгое время она не оглядывалась по сторонам, не ждала шороха шагов или холодного дыхания за спиной.       Здесь были только смех, музыка и эти двое — шумный Лютик и спокойная Присцилла, которые, кажется, приняли её без лишних вопросов.       Лютик, вдохновлённый её улыбкой, перегнулся через стол, чуть не смахнув пустую кружку на пол.       — Ну же, Ева, ты сегодня слишком тихая! Расскажи что-нибудь!       Присцилла мягко покачала головой, но её взгляд стал внимательнее. Она поставила кружку на стол и повернулась к Еве, её голос стал тише, почти заговорщический:       — Он, конечно, болтун, но в одном прав — у тебя глаза рассказчика. Я не настаиваю, но… если захочешь, мы послушаем. Без осуждения.       Ева поколебалась, глядя в свою кружку. Эль согрел её изнутри, притупив привычную осторожность. Она подняла взгляд на Присциллу — в глазах певицы не было осуждения, только тепло и искреннее участие.       — Я… — Ева сделала глоток для храбрости. — Я не из этого мира.       Присцилла подалась вперёд, забыв про свой эль.       — О! О-о-о! Это как история Цири? Другие миры, порталы, погони?       — Не совсем, — Ева покачала головой. — Всё началось с кошмаров. А потом… потом был портал. И Дикая Охота.       Она вдохнула поглубже и начала — с того самого дня, когда проснулась от кошмара, с дыма, криков и стука копыт. Её голос дрожал, но с каждым словом становился твёрже. Она рассказала про портал в торговом центре, про Велен, про крестьянина, спасшего её, и про ночь, когда Дикая Охота сожгла деревню. А потом — про Имлериха.       — Он… он был как буря, — Ева сглотнула, её пальцы задрожали. — Огромный, в этом странном закрытом шлеме. Он называл меня beanna. Я ненавидела его. Ненавидела всем, что во мне было. Но он… он не просто убивал. Он смотрел на меня так, будто я что-то значила. Он забрал меня. Держал в Тир на Лиа. Бил, унижал… а потом говорил странные вещи. Про судьбу эльфов, про ребёнка. Моего ребёнка.       Лютик то и дело прерывал её восклицаниями:       — Погоди-погоди! То есть этот эльф… он правда… Мать моя Мелитэле! А Геральт… он знал? А кинжал… О боги, это же готовая баллада!       Присцилла положила руку на её запястье, мягко, но уверенно.       — Ева, ты не обязана продолжать, если не хочешь, — сказала она тихо. — Но я слушаю.       Ева покачала головой, её глаза блестели — то ли от эля, то ли от слёз.       — Нет, я хочу. Надо.       Она сделала ещё глоток и продолжила: про Геральта, который спас её, про заточение у Имлериха, про рождение Каэлира и побег. Про Гюнтера о’Дима, чей голос до сих пор звенит в её ушах, и про Новиград, где она пытается спрятаться от прошлого.       Когда она закончила, в углу “Зимородка” повисла тишина. Даже гомон таверны будто притих. Присцилла смотрела на неё с мягким, почти материнским сочувствием, её рука всё ещё лежала на запястье Евы. Лютик, наоборот, вскочил, чуть не опрокинув стул, и всплеснул руками.       — Ева! Это… это невероятно! Дикая Охота, Имлерих, ребёнок, Гюнтер о’Дим — да это же готовая баллада! Нет, эпос! Я напишу об этом, клянусь! Но… — он осёкся, его лицо стало серьёзнее, — ты правда пережила это? Вот так вот, наяву?       Ева кивнула, чувствуя, как ком в горле наконец растворился.       — Да. И я до сих пор не знаю, закончилось ли это. Иногда мне кажется, что он — Имлерих — всё ещё где-то рядом. Или о’Дим. Или оба.       Присцилла слушала молча, только иногда касаясь руки Евы в молчаливой поддержке. Когда рассказ подошёл к концу, она тихо спросила:       — Это нужно записать! — Лютик лихорадочно зашарил по карманам в поисках пера. — “В чертогах льда жила она, в плену у эльфа-короля…”       — Лютик! — одёрнула его Присцилла. — Не сейчас.       Лютик плюхнулся обратно на стул, потирая лоб.       — Ну и дела… А я-то думал, что мои приключения с Геральтом — это нечто. Но твой Имлерих… он что, правда тебя… ну… любил? Или это была просто его игра?       — Не знаю, — Ева пожала плечами, её голос стал глухим. — Иногда он смотрел на меня так, будто я была больше, чем просто пленница. А иногда бил до крови. Я не понимаю его. И не хочу понимать.       Присцилла сжала её руку чуть сильнее.       — Ты сильная, Ева. Сильнее, чем многие. И твой сын — он с тобой. Это важно. А остальное… оно отпустит. Со временем.       Лютик вдруг хлопнул в ладоши, прерывая тишину.       — Ладно, хватит мрака! Мы тут пьём эль, а не оплакиваем судьбу мира! Ева, скажи честно — если бы ты могла дать Имлериху в морду, ты бы это сделала?       Ева моргнула, а потом неожиданно рассмеялась — коротко, но искренне.       — Да. Сразу после того, как отобрала бы у него этот дурацкий шлем.       Лютик захохотал, Присцилла присоединилась, и их смех разнёсся над столом, заглушая гул таверны. Они снова чокнулись кружками, уже почти пустыми, и разговор потёк дальше — о песнях, о глупых выходках Лютика, о том, как Присцилла однажды заставила краснолюда плакать своей балладой. Ева слушала, иногда вставляла слово, и с каждым мгновением чувствовала, как тяжесть прошлого становится чуть легче — хотя бы на этот вечер.       Но за окном, в тени переулка, мелькнула фигура в плаще. Незнакомец, которого она заметила по пути сюда, стоял неподвижно, глядя в сторону “Зимородка”. Его лицо скрывал капюшон, но Ева не увидела его — она отвернулась к свету, к смеху, к друзьям.       Пока не увидела.       Смех Лютика всё ещё звенел в ушах, когда Ева откинулась на спинку стула, чувствуя, как эль мягко кружит голову. Присцилла что-то тихо напевала, перебирая пальцами по столу, будто играла на невидимых струнах, а Лютик уже снова затянул историю — на этот раз про то, как он однажды чуть не женился на дочери мельника из-за недоразумения с её отцом и бочкой мёда.       Ева слушала вполуха, её взгляд блуждал по залу “Зимородка” — по краснолюдам, что спорили за угловым столом, по служанке, ловко лавирующей между посетителями с подносом, по тусклому свету масляных ламп, что отражался в потёртых стёклах окон.       Но что-то кольнуло её — едва заметное, как укол иглы. Она повернула голову к окну, и на мгновение ей показалось, что тень за стеклом шевельнулась. Ева моргнула, списав это на эль и усталость, но ощущение не уходило.       Она нахмурилась, пытаясь разглядеть что-то в темноте за окном, но там был только мрак переулка, искажённый отблесками света.       — Ева, ты чего? — Лютик заметил её взгляд и перегнулся через стол, чуть не задев локтем кружку Присциллы. — Ты бледная, как призрак! Или это мой рассказ тебя так впечатлил? Признавайся, я гений, да?       Ева покачала головой, заставив себя улыбнуться.       — Нет, просто… задумалась. Эль, наверное, слишком крепкий.       Присцилла посмотрела на неё внимательнее, её пальцы замерли на столе.       — Ты уверена? Если что-то не так, скажи. Мы тут не только чтобы напиваться и слушать Лютика, — она бросила на барда шутливый взгляд, — хотя это уже подвиг.       — Всё хорошо, — Ева махнула рукой, стараясь прогнать тревогу. — Просто устала. Пойду-ка я обратно в Шалфей и Розмарин, Каэлир, наверное, уже заждался.       Лютик театрально вздохнул, прижав руку к груди.       — О, моя муза покидает меня! Но я великодушен — отпущу тебя. Сожалею, что не могу проводить тебя до нашего великолепного заведения - пожалуй, я слишком пьян. Если Золтан будет спрашивать, передай, что я остался в Зимородке.       Ева слабо улыбнулась, вставая из-за стола.       — Спасибо вам… за вечер.       Присцилла поднялась следом, мягко коснувшись её плеча.       — Я провожу тебя до двери. Новиград ночью — не самое дружелюбное место, а ты в этом платье выглядишь слишком заметно.       Ева хотела возразить, но кивнула — отказываться от компании было глупо, да и Присцилла не выглядела человеком, который легко отступает. Они вышли из зала, оставив Лютика допивать эль и что-то бормотать про “рифмы для третьей строфы”.       Улица встретила их холодным ветром и сыростью — в Новиграде только что прошёл дождь, и мостовая блестела в свете редких фонарей.       — Ты правда в порядке? — спросила Присцилла, когда они отошли от входа. Её голос был мягким, но в нём чувствовалась тревога. — После того, что ты рассказала… я бы на твоём месте не спала спокойно.       Ева пожала плечами, запахивая плащ, который прихватила из “Шалфея”.       — Я привыкла. Кошмары — это уже часть меня. Но сегодня… сегодня было хорошо. Спасибо, что выслушала.       Присцилла улыбнулась, её золотые волосы качнулись на ветру.       — Всегда рада. И если что — заходи в “Зимородок”. Или пошли Лютика, он найдёт меня, даже если я спрячусь в подвале.       Ева кивнула, но её взгляд невольно скользнул в сторону переулка. Там, в тени между двумя домами, снова мелькнула фигура — высокая, закутанная в плащ. Её сердце ёкнуло, но она не успела ничего сказать: Присцилла вдруг обернулась, заметив её напряжение.       — Что там? — певица прищурилась, вглядываясь в темноту.       — Ничего, — быстро ответила Ева. — Показалось. Пойду, Марта, наверное, уже волнуется.       Присцилла нахмурилась, но не стала настаивать.       — Будь осторожна, ладно? И береги своего мальчика.       Они попрощались, и Ева свернула к Шалфею и Розмарину, стараясь не оглядываться. Но шаги за спиной — тихие, едва слышные на мокрой мостовой — заставляли её сердце биться быстрее. Она ускорила шаг, сжимая кинжал Гюнтера, спрятанный под плащом.       Улицы Новиграда, такие шумные днём, ночью казались пустыми и угрожающими, и каждый шорох эхом отдавался в её голове.       Ева толкнула тяжёлую дверь “Шалфея и Розмарина”, и скрип петель разнёсся в тишине опустевшего зала. После гомона “Зимородка” здесь было почти гулко — огонь в очаге потрескивал, бросая длинные тени на стены, а запах травяного настоя смешивался с сыростью, принесённой с улицы.       Она шагнула внутрь, всё ещё сжимая кинжал под плащом, и замерла, будто наткнулась на невидимую стену.       У стойки, освещённой тусклым светом единственной лампы, стоял Золтан. Его широкие плечи сутулились, а борода чуть растрепалась — видно, он весь вечер провёл за стойкой. Но не он заставил её сердце пропустить удар. Рядом с ним, опираясь локтем на потёртое дерево, стоял Геральт. Его белые волосы чуть отливали золотом в свете огня, а глаза — жёлтые, как у волка, — смотрели прямо на неё. Чуть поодаль, скрестив руки на груди, маячил Ламберт — угловатый, с вечной насмешкой в уголках губ.       Геральт выпрямился, и на мгновение в его взгляде мелькнуло что-то — удивление? Усталость? Ева не успела понять. Прошло больше года с их последней встречи в Шаэрраведде, когда он оставил её с Исенгримом, а сам ускакал, лишив её права решать свою судьбу. Тогда он был зол, почти груб, а теперь… теперь он выглядел старше, чем она помнила. Шрамы на лице стали резче, а в осанке появилась тяжесть, будто он нёс на плечах ещё больше историй, о которых не расскажет.       — Ева, — его голос, низкий и чуть хриплый, прорезал тишину. Он шагнул вперёд, но остановился, словно не зная, что сказать дальше.       Ламберт фыркнул, оттолкнулся от стойки и скрестил руки ещё крепче, глядя на Еву с кривой ухмылкой.       — Ну надо же, знакомая мордашка. Это не та ли девица, что прискакала в Каэр Морхен искать нашего белоголового героя? — он кивнул на Геральта, не скрывая насмешки. — Я тогда подумал, очередная твоя девка, Геральт, только с особым талантом влипать в дерьмо. Видать, не ошибся.       Ева резко вскинула голову, её щёки вспыхнули от возмущения. Она шагнула к Ламберту, сжимая кулаки, и её голос задрожал от гнева:       — Я тебе не “девка”, Ламберт, и не смей так говорить!       Ламберт поднял брови, явно довольный её реакцией, но Геральт бросил на него холодный взгляд.       — Заткнись, Ламберт. Не начинай.       Золтан кашлянул, почёсывая бороду, и попытался разрядить обстановку, бросая взгляды то на Еву, то на ведьмаков.       — Ну вот, я же говорил, она вернётся к ночи. А вы всё ворчали, что я зря вас сюда тащил. Ева, девочка, не стой столбом, заходи.       Ева медленно разжала кулаки, но её взгляд всё ещё метался между Золтаном и Геральтом. Обида, которую она носила с Шаэрраведда, вспыхнула с новой силой. Она повернулась к Геральту, её голос стал тише, но резче:       — Зачем ты здесь? Ты бросил меня тогда с Исенгримом, решил всё за меня, а теперь явился, как ни в чём не бывало? Я не просила тебя возвращаться.       Геральт отвёл взгляд, глядя куда-то в сторону очага. Его пальцы сжались в кулак, а потом медленно разжались.       — Золтан написал мне, — коротко ответил он. — Сказал, что ты здесь. И что тебе может понадобиться помощь.       Ева нахмурилась, переводя взгляд на краснолюда.       — Ты написал ему? Почему? Я справляюсь сама.       Золтан пожал плечами, но его тон стал серьёзнее, а в глазах мелькнула тревога.       — Справляешься, говоришь? Ева, я не слепой. Ты связана с Дикой Охотой — этими ублюдками, что хуже чумы. А ещё этот Гюнтер о’Дим — хрен пойми кто или что такое, но от него у меня аж борода дыбом встаёт. А ты сама — ты думаешь, я не заметил? Что в тебе что-то просыпается. Магия, или что похуже. Я беспокоился, вот и написал Геральту. Думал, он разберётся лучше, чем я.       Ева застыла, чувствуя, как тепло эля сменяется холодным уколом страха. Она вспомнила тот момент в Тир на Лиа — кинжал Гюнтера, вонзённый в её сердце, тьму, что сомкнулась вокруг, и голос о’Дима, обещавшего ей жизнь. С тех пор её раны затягивались слишком быстро, а иногда она чувствовала жар в кончиках пальцев, будто что-то рвалось наружу.       Геральт шагнул ближе, его голос стал тише, но твёрже:       — Я не собираюсь снова решать за тебя. Но если Золтан прав, и эта магия — или Охота, или о’Дим — идёт по твоему следу, тебе не помешает кто-то, кто знает, с чем ты столкнулась. Я не прошу прощения за Шаэрраведд. Я сделал то, что считал правильным.       Ева сжала губы, её обида боролась с усталостью. Она хотела крикнуть, что он не имел права отнимать у неё выбор, но вместо этого тихо сказала:       — Ты всегда считаешь, что знаешь, что правильно. А я тогда осталась одна, Геральт. С Исенгримом, с кинжалом, с этой… тьмой внутри. И теперь ты здесь, когда мне почти удалось забыть.       Ламберт хмыкнул, прерывая их напряжённый обмен взглядами.       — Ну прям любовная сага с привкусом эльфийской крови. Если за тобой и правда гонится Дикая Охота, лучше скажи сразу, а то я не хочу просыпаться от их воя под окном.       — Хватит, Ламберт, — Геральт бросил на него ещё один холодный взгляд, а потом снова посмотрел на Еву. — Я не останусь, если ты не захочешь. Но дай мне хотя бы проверить, что происходит. Ради твоего сына.       Золтан хлопнул ладонью по стойке, прогоняя тишину.       — Ладно, хватит вам тут глаза строить! Ева, иди к малому, а вы, ведьмаки, садитесь, налью вам чего покрепче эля. Утро разберётся, что к чему.       Ева поднялась по лестнице, чувствуя, как взгляд Геральта провожает её.       Сейчас в Шалфее и Розмарине было тихо и посетителей почти не было. Закрыв дверь, она подошла к колыбели. Каэлир лежал тихо, его маленькое лицо было спокойным, но острые эльфийские уши чуть высовывались из-под одеяла. Ева наклонилась, убирая прядь волос с его лба, и вдруг услышала шорох за окном. Она резко обернулась, но там было пусто — только ветер качал ветки.       Когда Ева легла спать, кинжал остался под подушкой. А в её снах снова появился голос — бархатный, глубокий, от которого дрожало всё внутри:       — Dearme, foile beanna.