Aedd Caerme

      Утро в "Шалфее и Розмарине" пришло с серым светом, что пробивался через мутные окна, и запахом свежего хлеба, который Золтан притащил от пекаря.       Ева поднялась с кровати, чувствуя, как усталость давит на виски, а воспоминания прошлой ночи — сны и образы — всё ещё цепляются за её разум, как паутина. Каэлир проснулся раньше, тихо гукал, лёжа на одеяле, и она улыбнулась ему, хотя улыбка вышла вымученной.       Она покормила его остатками молока, переодела в чистое и оставила играть с деревянной ложкой, которую он сжимал крохотными пальцами.       День в таверне начался как обычно — шум голосов, звон кружек, скрип половиц под ногами. Ева взяла поднос и принялась разносить эль, но мысли путались.       Её движения были медленнее, чем обычно, взгляд то и дело застывал на пустых углах. Она уронила ложку, разнося суп одному из завсегдатаев — краснолюду с густой бородой, — и тот буркнул: "Эй, девка, проснись, мать твою!"       Ева извинилась, нагнувшись за ложкой, но, подняв голову, замерла. В толпе у стойки мелькнуло лицо — знакомое, с мягкой улыбкой и глазами, как лёд. Гюнтер о’Дим.       Она моргнула, и лицо исчезло, сменившись грубой физиономией какого-то торговца.       — Чего уставилась? — рявкнул тот, и Ева покачала головой, пробормотав: "Простите, показалось."       Она вернулась к работе, но сердце колотилось. Кошмары, решила она. Просто кошмары. Они спутали ей голову, вот и мерещится всякое. Она протёрла стойку, налила эль Лютику, который уже бренчал на лютне, но её взгляд снова зацепился за миску с водой на столе.       В мутном отражении мелькнула тень — тёмный костюм, лёгкий наклон головы. Ева резко отвернулась, чуть не опрокинув кувшин. "Это не он," — сказала она себе, стиснув зубы. Просто усталость. Просто сны.       Позже, подавая кружку Золтану, она прошла мимо старого зеркала у входа — мутного, с трещиной в углу. Её отражение было бледным, глаза запали, но за её плечом... Ева замерла. Там стоял он — Гюнтер, с той же зловещей улыбкой, что преследовала её в снах. Она обернулась, но за спиной была только стена и пьяный посетитель, что спал, уронив голову на стол.       Ева выдохнула, прижав руку к груди. "Кошмары," — повторила она про себя, как заклинание. "Он не здесь." Золтан заметил её состояние, нахмурился, вытирая руки о фартук.       — Эй, Ева, ты чего, мать твою, как привидение ходишь? Бледная, как будто тебя утопить пытались. Спишь плохо?       Она заставила себя улыбнуться, покачав головой.       — Да, просто... не выспалась. Каэлир ночью ворочался.       Золтан на хмыкнул, но его взгляд остался цепким.       — Ну, смотри, девка. Если что — говори. Не дело, когда ты кружки роняешь, как Лютик свои стишки.       Лютик, услышав своё имя, вскинулся от стойки, чуть не пролив эль.       — О, Золтан, как грубо! Мои стихи — это искусство, а не какая-то там посуда! Ева, моя прекрасная, скажи ему, что ты просто вдохновляешься моей музыкой, а не спишь из-за этого бородатого хрыча!       Ева слабо улыбнулась, но её мысли были далеко. Она вернулась к работе, разнося подносы, но каждый шорох, каждый взгляд из толпы заставлял её вздрагивать. Гюнтер о’Дим не отпускал её — не во плоти, а в тенях её разума. Она списывала это на сны, на усталость, но где-то в глубине шевельнулся страх: а что, если он действительно близко?       К полудню таверна наполнилась гулом голосов, и Ева почти забыла свои видения, погрузившись в привычный ритм. Но когда она убирала пустую кружку со стола, её пальцы дрогнули — в капле эля на столе мелькнуло его лицо, всего на миг. Она стёрла её тряпкой, стиснув зубы. "Кошмары," — сказала она себе в третий раз. Но уверенности в этом становилось всё меньше.       День в "Шалфее и Розмарине" шёл своим чередом — шум голосов, звон кружек, запах эля и жареного мяса. Ева сновала между столами, но её мысли были где-то далеко.       Она то и дело замирала, глядя в пустоту, или вздрагивала от случайных теней, что казались ей лицом Гюнтера о’Дима. Поднос в её руках чуть дрожал, и она едва не пролила эль на одного из посетителей, буркнувшего что-то про "неуклюжих девок".       Ева стиснула зубы, стараясь сосредоточиться, но рассеянность брала верх.Лютик, сидевший у стойки с лютней в руках, заметил её состояние ещё утром. Его пальцы лениво перебирали струны, но взгляд то и дело скользил к Еве.       Несмотря на его вечные шутки и порой дурацкое поведение, он не был глупцом — годы странствий с Геральтом научили его видеть больше, чем он обычно показывал. Когда Ева подошла к стойке, чтобы забрать пустые кружки, он отложил лютню и наклонился к ней, понизив голос.       — Ева, моя прекрасная муза, что с тобой творится? — начал он, его тон был мягким, без привычной театральности. — Ты сегодня как тень сама по себе. Глаза запали, руки дрожат... Это из-за той истории, что ты нам вчера рассказала, да?       Ева замерла, её пальцы сжали край подноса. Она бросила на него быстрый взгляд, пытаясь отмахнуться.       — Просто не выспалась, Лютик. Кошмары. Ничего страшного.       Он прищурился, явно не поверив, и подвинулся ближе, опершись локтем на стойку.       — Кошмары, говоришь? Ох, Ева, я может и бард, а не ведьмак, но чую — тут что-то большее. Ты весь день как будто ждёшь, что из-за угла кто-то выскочит. Это связано с тем эльфом, да? Или с этим... Гюнтером?       Ева сглотнула, её взгляд метнулся к зеркалу за стойкой, но там было только её собственное отражение — бледное, с тёмными кругами под глазами. Она вздохнула и пожала плечами.       — Может, и связано. Не знаю. Просто... всё это не отпускает.       Лютик кивнул, его лицо стало серьёзнее, чем обычно. Он побарабанил пальцами по стойке, а потом, словно решившись, задал вопрос, который она не ожидала.       — Слушай, Ева, а... у тебя остались какие-то чувства к этому Имлериху? Ну, к тому ужасному эльфу, что тебя... ну, ты поняла. Я не осуждаю, боги свидетели, но ты так о нём говорила вчера — с болью, да, но и с чем-то ещё. Это ведь не просто ненависть, верно?       Ева замерла, её дыхание сбилось. Вопрос ударил прямо в сердце, вскрыв то, о чём она старалась не думать. Чувства к Имлериху? Она ненавидела его — его жестокость, его властность, его холодные руки, что оставляли синяки.       Но были моменты — его дрожащие пальцы, когда он касался её лица, его голос, полный странной тоски, когда он называл её "beanna". Её разум кричал "нет", но где-то в глубине души ответ был мутным, как вода в луже. Она покачала головой, опустив взгляд.       — Нет, Лютик. Никаких чувств. Всё, что было... это, наверное, стокгольмский синдром. Когда начинаешь привязываться к тому, кто тебя мучает. Это не настоящее.       Лютик выпучил глаза, его брови взлетели вверх, а рот приоткрылся в искреннем недоумении.       — Сток... что? Стокгольмский синдром? Это что, какая-то болезнь? Звучит как что-то, от чего у тебя бородавки вырастут или уши отвалятся!       Ева закатила глаза, едва сдержав улыбку. Она забыла, что в этом мире нет такого понятия — стокгольмский синдром остался в её прошлом, в мире торговых центров и психологии. Её усталость на миг отступила, и она фыркнула, качая головой.       — Нет, Лютик, не болезнь. Это... ну, когда ты долго с кем-то, кто тебя держит в плену, и начинаешь его... не то чтобы любить, но чувствовать что-то. Просто потому, что он рядом. У нас это так называется. А тут, наверное, и слов таких нет.       Лютик почесал затылок, его шляпа с пером слегка съехала набок.       — Хм, занятная штука. У нас тут проще — либо любишь, либо ненавидишь, либо бьёшь по морде. Но, знаешь, Ева, если это не настоящее, то и мучиться не стоит. Ты же теперь здесь, с нами, а не с тем остроухим ублюдком. И слава богам, потому что я бы точно не вынес, если бы мою музу держали в каком-то там Тир на Лиа!       Ева слабо улыбнулась, его слова немного сняли напряжение. Но внутри всё ещё ворочался ком сомнений. Стокгольмский синдром — удобное объяснение, но было ли это правдой? Или в ней действительно осталось что-то — не любовь, не привязанность, а тень чего-то сложного, чему она не могла дать имя? Она отмахнулась от мыслей, подхватив поднос.       — Спасибо, Лютик. Ты прав, я здесь. И это главное.       Он кивнул, снова взяв лютню, и заиграл что-то лёгкое, глядя на неё с хитринкой.       — Вот и славно! А теперь, моя прекрасная, улыбнись пошире — я уже придумываю балладу про деву, что сбежала от эльфов и нашла покой среди эля и песен!       Ева покачала головой, уходя к столам, но его музыка осталась с ней, как слабое утешение. Вопрос Лютика всё ещё звенел в ушах, и она знала — точного ответа у неё нет. Пока нет.

***

      Прошло несколько дней с той ночи, когда кошмары и разговор с Лютиком всколыхнули прошлое Евы.       Она старалась держаться, погрузившись в будни "Шалфея и Розмарина". Утро начиналось с Каэлира — его тихого гуканья, пока она меняла ему пеленки и кормила молоком, что покупала у торговки на углу.       Он уже научился переворачиваться и тянуть к ней ручки, и Ева улыбалась, глядя, как он играет с деревянной ложкой или старой тряпкой. Потом — работа: подносы с элем, протирка столов, уклонение от шаловливых рук пьяниц.       Золтан порой ворчал, но оставлял ей кусок хлеба или мяса после смены, а Тесак, заглядывая в таверну, подначивал её сыграть в гвинт.       Партии в карты стали её маленьким ритуалом. Она проигрывала чаще, чем выигрывала, но Золтан с Тесаком учили её хитростям — как разыгрывать "Приманку" или блефовать с "Голубыми Полосками".       Иногда она даже выигрывала раунд, и Тесак, сплёвывая в сторону, бурчал: "Ну, мать твою, новичкам везёт!" Ева улыбалась, чувствуя, как эти моменты с краснолюдами понемногу залечивают её раны.       Разговоры с Лютиком были другим утешением. Он болтал без умолку — о своих приключениях с Геральтом, о женщинах, что разбивали ему сердце, о балладах, что рождались из пролитого эля. Ева слушала, иногда подшучивая над ним, и его музыка стала фоном её дней.       Золтан же был груб, но надёжен — то посылал её на рынок за рыбой или специями для таверны, то просто молча подливал ей эля, когда она выглядела уставшей.       Прогулки по Новиграду случались редко — она брала Каэлира на руки и шла вдоль узких улочек, вдыхая запах моря и грязи, но всегда возвращалась быстро, боясь чужих глаз.       Так и текли дни — спокойные, почти мирные, если бы не тень прошлого, что иногда мелькала в её мыслях. Но однажды, ближе к вечеру, когда таверна начала заполняться гулом голосов, Лютик подскочил к Еве с таким энтузиазмом, что чуть не опрокинул свой кувшин. Его шляпа с пером подпрыгивала, глаза сияли, а улыбка растянулась до ушей.       — Ева, моя прекрасная муза! — воскликнул он, размахивая руками. — У меня идея, от которой ты не сможешь отказаться! Сегодня в "Зимородке" выступает моя знакомая, Присцилла — голос, как у ангела, песни, что рвут душу! Я хочу, чтобы ты пошла со мной, послушала её. Тебе нужно развеяться, а то ты тут как тень ходишь — работа, Каэлир, гвинт, и всё по кругу!       Ева, протирающая стойку, замерла и посмотрела на него с лёгким раздражением. Она покачала головой, возвращаясь к тряпке.       — Нет, Лютик. Не хочу. Да и не могу — за Каэлиром следить надо, и надеть мне нечего. Так что забудь.       Но Лютик не сдался — его энтузиазм только разгорелся. Он хлопнул в ладоши, чуть не свалив лютню со стойки, и наклонился к ней ближе, сияя, как ребёнок с новой игрушкой.       — О, Ева, я всё продумал! За Каэлиром присмотрит нянечка — есть у меня одна знакомая, добрая душа, я ей заплачу пару крон, и она будет рада. А одежду... Ха! У моего друга Элихаля, портного с золотыми руками, найдётся что-нибудь для тебя. Он такие наряды шьёт — эльфийские принцессы позавидуют! Ну же, скажи "да", не ломай мне сердце!       Ева закатила глаза, но уголки её губ дрогнули в слабой улыбке. Лютик был неисправим — его энергия могла пробить стену, а уж её усталое сопротивление и подавно. Она вздохнула, отложив тряпку.       — Лютик, ты серьёзно? Нянечка, одежда... Это слишком сложно. И я... я не знаю, хочу ли куда-то идти. Мне и тут нормально.       Он прижал руку к груди, притворно страдая, и его голос стал театрально жалобным.       — О, Ева, ты ранишь меня! Нормально — это не для такой девы, как ты! Ты пережила эльфов, порталы, Гюнтера этого проклятого, а теперь откажешься от музыки и танцев? Присцилла поёт так, что даже Золтан, старый хрыч, пустил бы слезу! Идём, прошу! Один вечер, и я больше не буду приставать... ну, хотя бы до завтра.       Ева посмотрела на него, чувствуя, как его настойчивость пробивает её броню. Ей действительно хотелось забыться — хоть на час, хоть на песню. Но страх — страх чужих глаз, страх оставить Каэлира, страх, что прошлое найдёт её даже в толпе — держал её на месте. Она покачала головой, но уже мягче.       — Я подумаю, Лютик. Но не обещай ничего нянечкам и портным пока, ладно?       Он просиял, хлопнув в ладоши.       — Это почти "да"! О, Ева, ты не пожалеешь! Я всё устрою, и мы с тобой зажжём "Зимородок", как факелы на празднике Беллетэйна!       Золтан, услышав шум, подошёл к стойке, вытирая руки о фартук, и буркнул:       — Лютик, мать твою, если ты опять Еву достаёшь своими песнями, я тебе лютню в глотку засуну. А ты, девка, если хочешь идти — иди, я тут присмотрю. Но не вздумай напиваться с этим хреном, а то обратно тебя тащить придётся.       Ева слабо улыбнулась, глядя на них обоих. Может, и правда стоило согласиться? Один вечер — что в нём страшного?       Ева стояла у стойки, всё ещё сжимая тряпку, пока Лютик смотрел на неё с такой надеждой, что отказать становилось всё сложнее. Его энтузиазм был как солнечный луч в пасмурный день — раздражающий, но тёплый.       Она вздохнула, бросив взгляд на Золтана, который хмыкнул и махнул рукой, мол, "делай что хочешь, девка". Наконец, она сдалась.       — Ладно, Лютик, — сказала она тихо, отложив тряпку. — Пойду. Но если что-то пойдёт не так, я тебя из-под земли достану.       Лютик подпрыгнул, хлопнув в ладоши так громко, что пара посетителей обернулась. Его шляпа с пером чуть не слетела, но он поймал её в последний момент и расплылся в улыбке.       — О, Ева, ты не пожалеешь! Это будет вечер, о котором я напишу балладу! "Дева таверны в Зимородке сияла..." — начал он напевать, но Ева подняла руку, останавливая его.       — Сначала нянечка и одежда, Лютик. И никаких песен, пока я не увижу, что всё под контролем.       Он кивнул с серьёзностью, которой от него никто не ожидал, и тут же рванул к выходу, бросив через плечо: "Жди меня, моя муза! Я мигом всё устрою!"       Через полчаса Лютик вернулся, ведя за собой женщину средних лет — невысокую, с добрыми глазами и аккуратным узлом седеющих волос. Её звали Марта, и она сразу заговорила мягким голосом, от которого Еве стало чуть спокойнее.       — Не переживай, милая, — сказала Марта, улыбнувшись. — У меня своих трое было, да внучка подрастает. С твоим малышом справлюсь, глаз не спущу. Ты иди, развейся, а я тут всё сделаю как надо.       Ева привела её в комнатёнку, показав, где лежат молоко и чистые пеленки для Каэлира. Малыш лежал на кровати, тихо гукал, глядя на незнакомку своими серо-голубыми глазами. Ева наклонилась к нему, погладила по головке и шепнула: "Я скоро вернусь, мой хороший." Её сердце сжалось — оставить его было страшно, но Марта выглядела надёжной, а Лютик всё ещё сиял рядом, подбадривая её.       — Всё будет отлично, Ева! Марта — золото, я ей пару крон дал, она счастлива. А теперь — за одеждой!       Он схватил её за руку и потащил к двери, не дав опомниться. Улицы Новиграда встретили их шумом и сыростью — запах рыбы, мокрой земли и дыма от костров смешивался в воздухе.       Лютик шагал впереди, напевая что-то себе под нос, а Ева следовала за ним, кутаясь в старый плащ. Она то и дело оглядывалась, будто ожидая увидеть знакомое лицо — Гюнтера или кого похуже, — но видела только толпу: торговцев, что орали про свой товар, краснолюдов с молотами, эльфов, прячущих взгляды.       Её тревога не ушла, но шаги Лютика и его болтовня немного заглушали её. Они свернули в узкий переулок, где дома жались друг к другу, и остановились у обшарпанной двери с вывеской — нитка с иглой, вышитая на куске ткани.       Лютик постучал, громко крикнув: "Элихаль, открывай, это я, твой лучший клиент!" Дверь распахнулась, и на пороге появился эльф — худощавый, с длинными тёмными волосами, собранными в хвост, и ярким шарфом на шее. Его глаза блеснули любопытством, когда он увидел Еву.       — Лютик, ты опять с какой-то красавицей? — Элихаль скрестил руки, ухмыляясь. — Что на этот раз? Сшить ей плащ или спасти от твоих песен? — Элихаль, ты ворчун, — Лютик хлопнул его по плечу. — Это Ева, моя муза! Ей нужен наряд для "Зимородка" — что-то изящное. Давай, твори своё волшебство! Элихаль окинул Еву взглядом, прищурившись, и кивнул.       — Хм, фигура хорошая, глаза живые... Есть у меня кое-что. Заходите.       Он провёл их внутрь — тесная мастерская была завалена тканями, нитками и странными шляпами с перьями. Ева чувствовала себя не в своей тарелке, но Лютик уже рылся в углу, вытаскивая что-то синее и шёлковое. Элихаль достал платье — простое, но элегантное, с глубоким синим цветом и тонкой вышивкой на рукавах. Он протянул его Еве.       — Примерь. Если что — подгоню за минуту. Лютик, не трогай мои перья, а то я тебе их в... ну, ты понял.       Ева взяла платье, её пальцы скользнули по мягкой ткани. Её сердце дрогнуло — не от страха, а от чего-то забытого, почти детского. Она шагнула за ширму, переоделась и вышла, чувствуя, как платье обнимает её фигуру. Лютик ахнул, театрально прижав руку к груди.       — О боги, Ева, ты как эльфийская принцесса, сбежавшая от остроухих тиранов! Элихаль, ты гений! Теперь "Зимородок" наш!       Элихаль хмыкнул, поправив ей рукав.       — Не перехвали, бард. Ну что, идёт тебе? Чувствуешь себя человеком?       Ева посмотрела на себя в мутное зеркало на стене. Она выглядела... иначе. Не беглянкой, не матерью в вечной тревоге, а просто женщиной. Она кивнула, слабо улыбнувшись.       — Да. Спасибо, Элихаль.       Лютик хлопнул в ладоши.       — Тогда в путь, моя прекрасная! "Зимородок" ждёт, Присцилла ждёт, и я жду, чтобы увидеть, как ты улыбаешься по-настоящему!       Ева последовала за ним, всё ещё держа в груди комок тревоги за Каэлира, но теперь с лёгким предвкушением. Может, вечер и правда будет не таким страшным?