Aedd Caerme

            Полчаса пролетели в болтовне Лютика, который, казалось, мог говорить бесконечно. Его голос то взлетал в восторженных тонах, то срывался на пьяный хрип, пока он рассказывал очередную историю — то ли про Геральта, то ли про свои любовные похождения, Ева уже не разбирала. Эль в его кружке давно закончился, и он теперь размахивал пустым кувшином, как дирижёрской палочкой, подливая себе воображаемого пойла.       — Ева, моя прекрасная, ты не представляешь, как вдохновляешь меня! — воскликнул он, чуть не свалившись с табурета. — Останься ещё чуть-чуть! Я вот-вот придумаю припев для твоей баллады! "Дева бежала в ночи, как звезда..." Нет, постой, "как луч в тьме"! О, гениально!       Ева слушала его, сидя за стойкой, но её взгляд всё чаще скользил к двери комнаты. Усталость накатывала волнами, ноги ныли после долгого дня, а в голове звенело от голоса Лютика. Она сделала последний глоток эля — ровно столько, чтобы не потерять ясность, — и поставила кружку на стол.       Каэлир, наверное, скоро проснётся, и его нужно будет покормить. Да и завтрашний день — её первый день работы в таверне — требовал хоть немного отдыха.Она поднялась, чуть покачнувшись от усталости, и мягко улыбнулась Лютику.       — Спасибо за компанию, Лютик, но мне пора. Нужно отдохнуть. И ребёнка покормить. Лютик тут же вскочил, театрально хватаясь за сердце, его шляпа окончательно съехала на ухо.       — Что? Уходишь? О нет, моя муза, ты разбиваешь мне сердце! Останься ещё на минутку, я только начал! Мы же не допели... то есть не договорили! Ева, ты свет в этом мраке, не лишай меня вдохновения!       Он попытался схватить её за руку, но промахнулся и чуть не упал на стойку, уцепившись за край в последний момент. Ева покачала головой, её улыбка стала чуть шире.       — Спокойной ночи, Лютик. Допиши свою балладу без меня.       Лютик вздохнул так громко, что на него обернулся один из пьяных завсегдатаев, и горестно махнул рукой.       — Уходи, жестокая! Но знай, я посвящу тебе целую строфу о твоей непреклонности! Спокойной ночи, о звезда Новиграда!       Ева повернулась и направилась к двери за стойкой, слыша, как Лютик начал напевать что-то невнятное про "деву и тьму". Шум таверны — смех краснолюдов, звяканье карт, треск очага — остался позади, когда она вошла в коридор.       Дверь её комнаты скрипнула, открываясь, и в тусклом свете она увидела Каэлира, тихо посапывающего на кровати. Она закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и выдохнула.       Ева подошла к кровати, взяла Каэлира на руки и достала остатки молока. Малыш зашевелился, его серо-голубые глаза открылись, и она тихо прошептала:       — Всё хорошо, мой маленький. Мы пока в безопасности.       Но даже произнося эти слова, она знала, что это лишь временно. Завтра начнётся новый день, новая работа, новая жизнь. И где-то там, за стенами "Шалфея и Розмарина", её ждут те, от кого она бежала.

***

      Прошло две недели с тех пор, как Ева начала работать в "Шалфее и Розмарине". Поначалу всё было чужим — шумные голоса, запах эля и жареного мяса, грубые руки пьяниц, то и дело тянущиеся к её подносу или к ней самой.       В первые дни она вздрагивала от каждого окрика, прятала взгляд и держалась ближе к стойке, где Золтан мог её прикрыть. Но время шло, и она втянулась. Теперь она ловко сновала между столами, разнося кружки и тарелки, уверенно отшивала приставучих завсегдатаев коротким "Руки убрал" и даже научилась шутить в ответ на их подначки.       Меланхолия, что раньше сковывала её душу, медленно отступала. Ева оживилась — в её движениях появилась лёгкость, а в глазах, хоть и редко, мелькала искренняя улыбка. Золтан оказался хорошим — грубоватым, но справедливым. Он не раз выгонял пьяниц, что переходили границы, бурча: "Мать твою, лапай своё пойло, а не девку," — и всегда оставлял ей кусок хлеба или мяса после смены.       Лютик же не давал скучать — его бесконечные баллады, комплименты и нелепые истории стали частью её дня, как шум очага или скрип половиц.       Каэлир тоже рос. Он хорошо кушал — молоко, что она добывала у торговцев, и каши, которые варила на маленькой печке в комнате. Его взгляд становился всё более осознанным, и Ева замечала, как он следит за ней своими серо-голубыми глазами, будто понимая больше, чем должен малыш его возраста. Недавно он научился переворачиваться на живот, и Ева, возвращаясь с работы, часто заставала его в такой позе — пыхтящим и слегка недовольным, но живым и здоровым. Это грело её сердце сильнее, чем очаг в таверне.       Она сама немного поправилась — измождённая худоба, что делала её похожей на тень, уступила место мягким линиям. Щёки округлились, руки стали чуть полнее, и это не укрылось от внимательного взгляда Лютика. В тот вечер он сидел у стойки, потягивая эль и бренча на лютне, когда Ева прошла мимо с подносом пустых кружек.       — О, Ева, моя прекрасная муза!— воскликнул он, чуть не пролив эль на свои штаны. — Ты расцвела, как роза в этом прокуренном саду! Твои щёки — как спелые персики, твоя фигура — как изящная статуэтка эльфийских мастеров! Я должен написать об этом балладу! "Дева таверны, что светит в ночи, её красота — как эль для души..."       Ева закатила глаза, но улыбнулась, ставя поднос на стойку.       — Лютик, ты каждый день находишь что-то новое. Может, напишешь балладу про тишину? Мне бы пригодилась.       Лютик прижал руку к груди, притворно обижаясь.       — Тишину? О нет, моя дорогая, тишина — это враг поэзии! Ты — живая музыка, и я, Лютик, твой верный бард, буду воспевать тебя, пока Золтан не зашвырнет меня в бочку!       Из угла, где краснолюды играли в гвинт, раздался громкий голос Золтана.       — Ева, не слушай этого хрена, он и трезвый несёт чушь, а пьяный — вообще пиздец!       Ева рассмеялась — тихо, но искренне. Она взяла чистую тряпку и начала протирать стойку, чувствуя, как тепло таверны на миг заглушило холод её прошлого. Каэлир спал в комнате, сытый и спокойный, и это было маленьким чудом.       День в "Шалфее и Розмарине" выдался долгим — толпы посетителей, шумные споры, пролитый эль и бесконечные подносы с кружками. К вечеру таверна немного опустела, оставив лишь завсегдатаев да лёгкий гул голосов.       Ева вытирала стойку, чувствуя, как усталость оседает в костях, когда Золтан окликнул её от стола в углу.       — Эй, Ева, мать твою, иди сюда!— его голос прогремел над треском очага. — Хватит тряпкой махать, садись с нами!       Она обернулась. За столом сидели краснолюды — Золтан, Тесак и ещё двое, чьи бороды были усыпаны крошками от ужина. На столе уже лежали карты гвинта, потёртые и заляпанные элем, а рядом стояли кувшины и куча монет. Тесак, скрестив руки, ухмыльнулся, заметив её взгляд.       — Чего стоишь, девка? Или боишься, что мы тебя обчистим?— прогудел он, почесав шрам на щеке.       Ева покачала головой, вытирая руки о фартук.       — Я не умею играть. И мне ещё Каэлира проверить надо.       Золтан махнул рукой, чуть не опрокинув кувшин.       — Да ладно тебе, сопляк твой спит небось! Садись, научим. Не всё ж тебе кружки таскать, мать твою. Развлечёмся по-людски!       Тесак хмыкнул, пододвигая стул ногой. — Или ты ссышь, что проиграешь мне с первого хода? Давай, не пизди уж, садись уже!       Ева заколебалась, но взгляды краснолюдов — хитрые, но добродушные — и их громкий смех уговорили её. Она опустилась на стул, чувствуя себя немного не в своей тарелке. Золтан подвинул ей колоду.       — Смотри, как играют, и запоминай. Гвинт — это не просто карты, это, мать твою, искусство! Вот тебе "Северные королевства", крепкая колода, как мой кулак. Бей врага в лоб и не давай шанса, поняла?       Следующие пару часов Ева внимательно следила за игрой. Золтан объяснял правила, размахивая руками и ругаясь, когда карты ложились не в его пользу. Тесак комментировал каждый ход с ехидцей, а остальные краснолюды подливали эля и подначивали друг друга.       Ева запоминала — как разыгрывать "Героя", как ставить "Приманку", как блефовать, чтобы сбить противника с толку. Её взгляд стал острее, пальцы увереннее тасовали карты.Наконец Золтан хлопнул её по плечу.       — Давай, девка, сыграй с Тесаком! Посмотрим, чему научилась!       Тесак оскалился, разложив свою колоду "Скоя’таэлей".       — Ну, держись, мать твою. Я тебя в два хода уложу, и будешь мне эль таскать до утра!       Игра началась. Ева осторожно выкладывала карты, следуя советам Золтана, но добавляя свои хитрости — где-то притворялась растерянной, где-то неожиданно била сильной картой. Тесак сначала ухмылялся, но с каждым ходом его борода дёргалась всё сильнее.       В последнем раунде Ева выложила "Вильгефорца", спалив ему ключевую карту, и добила остатками пехоты. Тесак замер, глядя на стол, потом швырнул свои карты с громким "Хер с ним!"       — Ты, мать твою, меня уделала!— рявкнул он, хлопнув кулаком по столу, но в его голосе не было злости, только удивление. — Где ты так научилась, девка? Я ж тебя на куски рвать собирался!       Золтан расхохотался, чуть не подавившись элем.       — Ха! Тесак, мать твою, ты продул бабе с первого раза! Это ж надо в балладу записать!       Остальные краснолюды подхватили смех, подначивая Тесака, который сплюнул в сторону, но тоже ухмыльнулся.       — Ладно, хрен с вами. Новичкам везёт, мать их. Но в следующий раз я тебя, Ева, по стенке размажу!       Ева улыбнулась — широко, почти беззаботно. Её щёки порозовели от эля и неожиданной победы. Она не ожидала, что ей это понравится — шум карт, грубые голоса, ощущение маленькой, но своей силы. Впервые за долгое время она почувствовала себя не беглянкой, а частью чего-то живого.       — Ладно, Тесак, мать твою, не гони, — Золтан махнул рукой, отгоняя его ухмылку. — Давай-ка, Ева, сыграем ещё разок. Но теперь по-настоящему.       Ева подняла взгляд, не понимая. Золтан подвинул ей колоду, но его глаза стали цепкими, как у старого волка.       — Проиграешь — расскажешь правду. Всю, мать твою. Я не дурак, вижу, что ты не просто от эльфа какого-то сбежала. За твоей историей что-то большее, чем ты нам тут плела. Играем?       Тесак хмыкнул, откинувшись на стуле.       — О, это я послушаю. Давай, девка, сыграй с ним.       Ева замерла. Сердце заколотилось, пальцы сжали край стола. Она могла отказаться, уйти к Каэлиру, спрятаться за привычной ложью. Но в голосе Золтана не было угрозы — только твёрдая, почти отеческая настойчивость. И что-то внутри неё дрогнуло. Может, пора перестать бежать хотя бы здесь, среди этих грубых, но честных бородачей?       — Хорошо, — тихо сказала она, взяв колоду.       Игра началась заново. Золтан играл жёстко, но честно — никаких поддавков, только холодный расчёт.       Ева старалась изо всех сил: выложила "Голубые Полосы", попыталась перехитрить его "Шпионом", но Золтан был мастером. В последнем раунде он добил её "Осадной башней", оставив её карты в жалком беспорядке. Ева отложила колоду, её руки слегка дрожали.       — Ну что, девка, — Золтан откинулся назад, скрестив руки. — Проиграла. Теперь рассказывай. И без вранья, мать твою. Мы не осудим, ты ж хорошая, вижу. Но правду давай.       Таверна будто затихла — даже Лютик, сидевший у стойки с лютней, замолчал, повернувшись к ним. Его обычная болтовня улетучилась, сменившись редким для него вниманием. Краснолюды вокруг стола тоже притихли, глядя на Еву. Она сглотнула, чувствуя, как горло сжимается. Но отступать было некуда.       — Ладно, — начала она тихо, опустив взгляд на свои руки. — Меня зовут Ева. И я... я не просто сбежала от эльфа. Всё сложнее.       Она сделала глубокий вдох, и слова полились — сначала медленно, потом быстрее, как река, прорвавшая плотину. Она рассказала про Бан Глеанну, про кинжал Гюнтера о’Дима, что пронзил её сердце, и сделку, что дала ей жизнь и силу. Про Имлериха — его жестокость, его планы на Каэлира, его холодные глаза, что до сих пор преследуют её во снах. Про Тир на Лиа, побег через лес, портал, что выбросил её в Новиград. Про Геральта, отдавшего её Исенгриму, и про Исенгрима, чья тоска осталась где-то в прошлом. Про Aen Elle, охотников за колдуньями и страх, что тени прошлого найдут её здесь.       Голос дрожал, но она не останавливалась. Слёзы жгли глаза, но она сдерживала их, стиснув кулаки. Когда она закончила, в таверне повисла тишина — такая густая, что слышно было, как потрескивает очаг.       Лютик смотрел на неё широко раскрытыми глазами, его рука с пером замерла в воздухе. Тесак сплюнул в сторону, но без обычной грубости — скорее, от изумления. Золтан долго молчал, потом медленно кивнул.       — Ну, мать твою, — выдохнул он наконец, почесав бороду. — Это, Ева, не история, а целая сраная сага. И ты, значит, с этим всем живёшь? С Гюнтером этим, с эльфами, с ведьмаком?       Ева кивнула, её плечи опустились, как будто с них сняли тяжёлый груз.       Тесак хмыкнул, но в его тоне не было насмешки.       — Да уж, девка, наворотила ты дел. Но раз сюда добралась — значит, не слабая. А этого Имлериха, мать его, я бы сам топором зарубил, попадись он мне.       Золтан хлопнул ладонью по столу, заставив карты подпрыгнуть.       — Всё, хватит пиздеца на сегодня. Ева, ты с нами, и точка. Никто тебя тут не сдаст, ни эльфам, ни этому Гюнтеру хренову. Но, мать твою, если он явится — говори сразу. Я Геральта позову, разберёмся.       Ева подняла взгляд, её губы дрогнули в слабой улыбке. Впервые за долгое время она почувствовала не просто передышку, а что-то похожее на дом. Краснолюды переглянулись, кивнули друг другу, и Золтан подвинул ей кружку эля.       — Пей, девка. Заслужила.       Тишина после рассказа Евы всё ещё висела в воздухе, густая и тяжёлая, как дым от очага.       Краснолюды молчали, переваривая её слова, а Лютик, сидя у стойки, так и застыл с пером в руке, будто боялся шевельнуться и спугнуть момент. Золтан первым нарушил молчание, откашлявшись и почесав бороду.       — Гюнтер этот, Имлерих... и ведьмак в придачу. Ты, девка, как магнит для неприятностей.       Тесак сплюнул в сторону, но в его взгляде мелькнуло что-то похожее на уважение.       — Да уж, если этот остроухий ублюдок Имлерих сюда припрется, я ему топором голову укорочу, мать его. А Гюнтера твоего... ну, тут уж Геральту разбираться, он таких тварей рубить умеет.       Ева слабо улыбнулась, чувствуя, как напряжение в груди чуть отпускает. Она ожидала осуждения, насмешек, но вместо этого эти грубые бородачи приняли её историю как должное. Золтан подвинул ей кружку эля, кивнув.       — Пей. После такого не грех глотнуть.       Она взяла кружку, сделала маленький глоток, чувствуя, как тепло разливается по горлу. Лютик наконец очнулся, кашлянул и тихо сказал:       — Ева, я... я даже не знаю, как это в балладу уложить. Тут не песни нужны, а целая сага. Ты... ты смелее всех дам, о которых я пел.       Один из краснолюдов за столом — низкий, с густой рыжей бородой и шрамом через нос, — вдруг хмыкнул, подливая себе эля из кувшина.       — Слушай, Золтан, а ведь она про скоя’таэлей упомянула, да? Этот Исенгрим, бывший командир... Я тут краем уха слыхал кой-чего.       Все повернулись к нему, даже Ева подняла взгляд, её пальцы невольно сжали кружку. Золтан прищурился.       — Чего слыхал, Рагнар? Выкладывай, мать твою, не томи.       Рагнар отхлебнул эля, вытер рот рукавом и заговорил, понизив голос, будто делясь тайной.       — Ну, слухи ходят, что в лагере скоя’таэлей, что недалеко от Новиграда, новый эльф объявился. Высокий, суровый, с глазами, как сталь. Говорят, точь-в-точь Исенгрим Фаоильтиарна, тот самый, что бригаду Врихедд водил. Только Иорвет ему не шибко доверяет — мол, сбежал тот когда-то в Зерриканию, пропал на годы, а теперь вернулся, как ни в чём не бывало. Скоя’таэли гудят, спорят, кто он такой теперь.       Ева замерла. Имя Исенгрима ударило в неё, как холодный ветер, пробрав до костей. Она вспомнила его лицо — резкие черты, шрам через бровь, взгляд, полный боли и гордости. Его голос, когда он говорил ей о свободе, о долге перед своим народом.       Её сердце сжалось, но она стиснула зубы, подавляя волну эмоций. Краснолюды смотрели на неё, ожидая реакции, а Лютик даже подался вперёд, затаив дыхание. Золтан заметил её напряжение и нахмурился.       — Что, Ева? Это тот самый Исенгрим, о котором ты рассказала? Может, он тебя ищет?              Она покачала головой, заставив себя выдохнуть. Голос был тихим, но твёрдым.       — Нет. Не думаю. У него своя судьба, своя война. Я ему не нужна. И искать его не стану — у него и без меня проблем хватает. Пусть живёт своей жизнью.       Тесак хмыкнул, постукивая пальцами по столу.       — Ну, мать твою, разумно. Если он с Иорветом теперь, то ему точно не до баб с сопляками. Скоя’таэли — дело кровавое, там не до старых долгов.       Рагнар кивнул, почесав шрам на носу.       — Верно. Иорвет его, говорят, на коротком поводке держит. Не доверяет, да и сам Исенгрим вроде не рвётся в герои. Тихий какой-то, не как раньше. Золтан посмотрел на Еву, его взгляд стал мягче, но всё ещё цепким.       — Ты уверена? Если он где-то рядом, может, стоит хоть слово ему передать? Вдруг он всё-таки...       — Нет, — перебила она, резче, чем хотела. — Нам не по пути. И точка.       Она опустила взгляд в кружку, чувствуя, как внутри всё ещё дрожит. Исенгрим. Живой. Где-то там, в лесах, среди скоя’таэлей. Часть её хотела бросить всё, найти его. Но другая часть — та, что прижимала Каэлира к груди в тёмном лесу, — знала: это только принесёт боль. Ему не нужен её груз, а ей — его война.       Лютик кашлянул, нарушая тишину, его голос был непривычно серьёзным.       — Ева, это... это как в старых сказаниях. Два пути, что разошлись в ночи. Но, может, судьба ещё сведёт вас? Я бы написал об этом...       — Не надо, Лютик, — она слабо улыбнулась, но в её тоне была твёрдость. — Пусть это останется в прошлом.       Золтан хлопнул ладонью по столу, заставив кружки подпрыгнуть.       — Всё, мать твою, хватит ныть. Ева сказала — не ищет, значит, не ищет. А ты, Лютик, завязывай со своими соплями, а то я тебе лютню в жопу засуну. Ева, пей эль и не парься. Мы тут твоя семья теперь, поняла?       Тесак ухмыльнулся, поднимая свою кружку.       — За это и выпьем, мать его. За девку, что выжила там, где другие бы сдохли.       Рагнар и остальные краснолюды подхватили тост, звякнув кружками. Ева сделала ещё глоток, чувствуя, как тепло эля смывает остатки тревоги. Исенгрим остался в прошлом — или так она себе сказала. Но где-то в глубине души его имя всё ещё звенело, как эхо, которое не заглушить.       Разговор в таверне постепенно угасал. Краснолюды допивали эль, их голоса становились тише, растворяясь в потрескивании очага. Золтан хлопнул Тесака по плечу, буркнув что-то про "сраный гвинт", и потянулся за кувшином. Рагнар с другими бородачами поднялись, пошатываясь, и направились к выходу, бросив Еве короткие кивки — молчаливый знак поддержки. Лютик, всё ещё сидя у стойки, пробормотал что-то про "трагедию в ночи" и начал тихонько бренчать на лютне, но его пальцы вскоре замерли — он слишком устал, чтобы продолжать.       Ева сидела за столом ещё минуту, глядя в опустевшую кружку. Её грудь словно освободилась от тяжёлого камня — рассказав правду, она будто скинула часть груза, что тащила за собой из Тир на Лиа.       Краснолюды не отвернулись, не осудили, а приняли её, как свою. Это было странное, непривычное тепло, и она позволила себе в нём раствориться, хоть на миг.       — Ладно, мать твою, пора расходиться, — Золтан встал, скрипнув стулом. — Ева, иди отдыхай. Завтра опять кружки таскать, так что выспись.       Она кивнула, слабо улыбнувшись.       — Спокойной ночи, Золтан. И... спасибо.       Он хмыкнул, махнув рукой, и пошёл к стойке, где Лютик уже клевал носом. Тесак бросил на неё последний взгляд, ухмыльнулся и буркнул:       — Не ссы, девка. Мы тут, если что.       Ева поднялась, чувствуя, как усталость наваливается на плечи, и направилась к своей комнатёнке за стойкой. Дверь скрипнула, впуская её в крохотное убежище — запах сырости, старого дерева и молока, что она оставила для Каэлира. Малыш зашевелился на кровати, тихо хныкнув, и она подошла к нему, садясь на край.       — Эй, мой маленький, — прошептала она, мягко погладив его по головке. — Проснулся?       Каэлир открыл глаза — серо-голубые, холодные, как у Имлериха. Её сердце сжалось, но она улыбнулась, взяв его на руки. Он слабо загукал, потянувшись крохотными пальцами к её лицу, и Ева рассмеялась — тихо, почти беззвучно.       — Ну что ты за непоседа, а? Давай поиграем, пока ты не уснул опять.       Она легонько покачала его, напевая какую-то старую мелодию из своего прошлого. Каэлир смотрел на неё, его взгляд был слишком осмысленным для младенца, и Ева невольно задумалась, что он видит в ней — мать или тень того, от чего она бежала.       Она пощекотала ему животик, и он издал короткий смешок, заставив её улыбнуться шире.       — Вот так, мой хороший, смейся почаще.       Она достала тряпицу с молоком, смоченную заранее, и поднесла к его губам. Каэлир жадно принялся сосать, а Ева смотрела на него, чувствуя, как тепло его маленького тельца прогоняет холод воспоминаний. Но эти глаза... Они снова укололи её, как острый шип. Имлерих смотрел на неё через них — властный, холодный, неумолимый.       Ева вздрогнула, прогоняя образ его массивной фигуры, его голоса, что обещал забрать Каэлира. Она крепче прижала сына к груди, пока он не допил молоко и не затих, закрыв глаза. Его дыхание стало ровным, и она осторожно уложила его обратно, укрыв одеялом.       Тишина комнаты обволокла её, нарушаемая лишь далёким шумом таверны. Ева сидела, глядя на спящего Каэлира, и чувствовала, как усталость смешивается с чем-то горьким. Облегчение от разговора с краснолюдами всё ещё было с ней, но слухи об Исенгриме оставили след — тонкий, но острый, как лезвие.       Она встала, потянувшись к своему потёртому мешку с вещами, что лежал в углу. Ей захотелось проверить, всё ли на месте. Она развязала узел, перебирая скудное содержимое: кусок хлеба, пара тряпок, маленький нож.       А потом её пальцы наткнулись на что-то гладкое, прохладное. Ева нахмурилась и вытащила из мешка ракушку — яркую, переливающуюся, с узором, будто нарисованным самой природой.       Свет от тусклой свечи в комнате отразился в её перламутровой поверхности, и Ева замерла. Она вспомнила тот день. Лес, ручей, журчание воды. Её достал Исенгрим, специально для неё. Тогда всё было просто — никаких Aen Elle, никаких Имлериха, только они двое и этот тихий момент. А потом всё рухнуло — Имлерих нашёл её, вырвал из того короткого мига покоя, и ракушка осталась единственным, что связывало её с Исенгримом.       Её пальцы сжали ракушку, и сердце закололо, как от старой раны. Она вспомнила его голос, полный боли, но твёрдый, когда он говорил о своём народе. Его руки, что держали её, обещая защиту, которой он не смог дать. А теперь он где-то рядом, в лагере скоя’таэлей, но всё ещё так далеко.       Ева закрыла глаза, чувствуя, как слёзы подступают, но сдержала их. Она не станет его искать. Не станет бередить прошлое. У него своя война, у неё — своя.       Она убрала ракушку обратно в мешок, завязала узел и легла рядом с Каэлиром, прислушиваясь к его дыханию. Усталость накрыла её, как тяжёлое одеяло, но сон пришёл не сразу.       Тусклый свет свечи давно погас, оставив лишь слабые отблески от уличных фонарей, что пробивались через щель в окне. Усталость тянула её в сон, но стоило глазам закрыться, как тьма ожила.       Сначала всё было знакомо — её мир, тот, что остался за гранью портала. Торговый центр, шум машин, запах кофе из соседней кофейни. Она шла по улице, сжимая в руках сумку, и вдруг воздух задрожал. Земля под ногами треснула, и из разлома вырвался портал — мерцающий, холодный, как лёд.       Ева закричала, но её голос утонул в реве ветра, и она провалилась в него, как в бездну. Мир сменился. Велен, деревня Вересковка. Грязь под ногами, запах сырости и гниющих трав. Она стояла, оцепенев, среди кривых изб, когда небо раскололось, и на деревню обрушилась Дикая Охота.       Всадники в чёрных доспехах, лошади, выдыхающие мороз, крики крестьян, разбегающихся в панике. Ева бросилась к ближайшему сараю, спряталась за кучей сена, затаив дыхание. Но шаги приближались — тяжёлые, уверенные.       Дверь сарая с треском распахнулась, и в проёме возник Имлерих. Его глаза — холодные, как сталь, — нашли её мгновенно.       — Ты, — голос был низким, угрожающим. — Не прячься, beanna. Тебе не уйти.       Ева пыталась отползти, но он схватил её за волосы, швырнул на землю. Боль пронзила тело, но крик застрял в горле. Имлерих навис над ней, его садизм смешался с чем-то звериным, одержимым. Он насиловал её, а потом встал, бросив напоследок: "Ты ещё пригодишься."       Ева осталась лежать в грязи, дрожа, пока копыта его коня не стихли вдали. Сон перетёк. Геральт нашёл её — белые волосы, суровый взгляд, голос, полный усталой решимости. "Держись, я вытащу тебя." Он отнёс её к травнице — старухе с морщинистыми руками и резким запахом трав.       Ева приходила в себя, пока Геральт обещал довести её до Новиграда, к Трисс. Но дорога оборвалась — Дикая Охота нагнала их снова. Эредин, король в маске, допрашивал её, выпытывал планы Геральта, след Цири. Ева молчала, и он, потеряв интерес, бросил: "Она твоя, Имлерих."       Имлерих забрал её. Тир на Лиа — роскошный дом, холодные стены, запах металла и крови. Он был жесток — избивал её, насиловал, называл "beanna", но иногда его голос смягчался, и он гладил её волосы, шепча о судьбе эльфов. "Ты спасёшь нас. Твой ребёнок — чистый Aen Elle."       Ева ненавидела его, но начала видеть трещины в его броне — брошенность матерью, страх слабости, слепую верность Эредину. Её беременность стала якорем — она гладила живот, шептала ребёнку, что он её, а не его.       Однажды, побег провалился. Имлерих поймал её, избил до крови, но потом сам перевязал её раны, молча глядя в пустоту.       Роды пришли в боли и криках — эльфийская целительница помогла, но мальчика забрали сразу. Ева успела увидеть только его крохотное личико, прежде чем тьма сомкнулась. А потом — пробуждение в парке, под деревом, в её мире.       Тишина, запах травы, растерянность. Но это был лишь сон внутри сна. Ева проснулась с криком, резко сев на кровати. Каэлир зашевелился, захныкал, и она тут же подхватила его, прижимая к груди. Её сердце колотилось, пот стекал по вискам, а в горле стоял ком. Кошмар был таким реальным — запах грязи, холод рук Имлериха, голос Геральта.       Она гладила Каэлира, шепча: "Тише, мой маленький, это сон, только сон." Но в глубине души знала — это не просто сон. Это её жизнь, её история, что возвращалась в ночных видениях, как проклятье. Сны были почему то немного искажены, показывая всё не совсем так, как было в реальности. Но суть была та же.       Свеча давно догорела, и комната тонула в полумраке. Ева укачивала Каэлира, пока он не затих, закрыв свои серо-голубые глаза — глаза Имлериха. Она смотрела на него, чувствуя, как воспоминания из сна смешиваются с реальностью. Тот день в Велене, та деревня, тот ужас — всё это было правдой, началом её пути в этом мире. Но почему теперь? Почему кошмары вернулись именно сейчас, когда она начала находить покой в "Шалфее и Розмарине"?       Она осторожно уложила Каэлира обратно, её руки дрожали. Взгляд упал на мешок в углу — ракушка Исенгрима всё ещё лежала там, как напоминание. Ева закрыла глаза, пытаясь отогнать образы Имлериха, его голоса, его рук. Но они цеплялись за неё, как тени, что не уйти. Сон был пророческим когда-то — он показал ей моменты, что сбылись. А что, если он снова что-то предвещает? Что, если Имлерих или Гюнтер уже близко?       Ева легла, натянув одеяло до подбородка, но сон больше не шёл. Она лежала, глядя в потолок, и слушала, как где-то за стеной скрипят половицы — таверна засыпала. Но её разум не находил покоя, терзаемый прошлым и страхом будущего.       Ева снова провалилась в сон, едва её голова коснулась подушки. Тьма сомкнулась вокруг, но на этот раз она была мягче, знакомее. Она открыла глаза в своём мире — парк возле дома, запах мокрой травы, далёкий гул машин. Её одежда — джинсы и куртка — казалась чужой после всего, что она пережила.       Она сидела на скамейке, глядя на пустую детскую площадку, и чувствовала пустоту внутри. Мир был безопасным, привычным, но... скучным. Её тянуло обратно — к лесам Велена, к холодным стенам Тир на Лиа, даже к боли и ужасу, потому что там она была живой.       Сон перетёк. Ева бродила по городу, стучась в двери знахарок, гадалок, шарлатанов. Она искала путь назад, цепляясь за любую ниточку. Однажды её привели к бабке Фросе — старухе с крючковатым носом и глазами, как угли. Та сидела в тесной комнате, заваленной травами и старыми книгами, и хрипло спросила: "Чего тебе, девка? Обратно хочешь?" Ева кивнула, её голос дрожал: "Да. Туда. К ним."       Бабка усмехнулась, пробормотав что-то про "дуру, что лезет в пропасть", и начертила круг на полу. Воздух задрожал, и из тени выступил Гюнтер о’Дим.Его улыбка была мягкой, но ядовитой, как паутина. "Ты зовёшь меня, Ева? Хочешь вернуться? Я могу это устроить. Но ты знаешь — всё имеет цену."       Ева сглотнула, её сердце колотилось, но она кивнула. "Согласна. Что угодно." Гюнтер щёлкнул пальцами, и мир завертелся — парк, бабка Фрося, всё исчезло в вихре света и тьмы.       Она упала на холодный камень. Каэр Морхен. Высокие стены, запах снега и старого дерева. Геральт стоял у камина, точил меч, его белые волосы отливали серебром в свете огня. Он обернулся, нахмурился. "Ты откуда здесь?" Ева поднялась, отряхивая пыль, и заговорила — осторожно, скрывая самое страшное. "Я... из другого мира. Попала сюда раньше, потом вернулась домой. Но мне нужно обратно. Проводи меня в Бан Глеану, к одному... знакомому."       Геральт прищурился, его взгляд был острым, как клинок. "Знакомый, говоришь? Кто он?" Ева уклончиво ответила: "Человек, который мне помог." Ведьмак хмыкнул, но кивнул. "Ладно. Но если это ловушка, тебе не понравится, что будет дальше."       Путешествие было долгим — заснеженные тропы, вой ветра, тени в лесах. Сон ускорился, и вот они уже в Бан Глеанне. Деревня лежала в руинах — дым поднимался над сожжёнными домами, в воздухе висел запах крови.       Гюнтер ждал её у старого дуба, его тёмный костюм выделялся на фоне пепла. "Ты привела его, Ева. Молодец." Геральт шагнул вперёд, рука на мече. "О’Дим. Я так и знал. Что тебе нужно?" Ева сжалась, её голос дрогнул: "Я заключила сделку. Он вернул меня сюда. За это я должна была привести тебя."       Гюнтер улыбнулся шире, его глаза блеснули льдом. "Дикая Охота была здесь, ведьмак. Искали её. Возможно, из-за ребёнка, что она носила. Я подумал, тебе будет любопытно."       Геральт стиснул челюсти, его взгляд метнулся к Еве. "Ты скрыла это. Почему?" Она опустила глаза, чувствуя, как стыд жжёт её. "Я боялась. Это... слишком личное."       Ведьмак выдохнул, но кивнул. "Ладно. Что ты знаешь, О’Дим?" Гюнтер усмехнулся: "Только то, что твой путь и её судьба пересеклись не случайно. Ищи дальше, Геральт. А ты, Ева, помни — долг ещё не оплачен."       Ева вздрогнула и проснулась. Каэлир спал рядом, его тихое дыхание смешивалось с шорохами таверны. Она села, обхватив голову руками. Этот сон был другим — не кошмар, а воспоминание, смешанное с чем-то новым. Она действительно вернулась в мир "Ведьмака" по своей воле, тоскуя по нему, и Гюнтер стал её проводником. Но почему теперь? Почему эти сны приходят снова, вытаскивая её прошлое на свет?       Она посмотрела на Каэлира, его серо-голубые глаза были закрыты, но она знала, чьи они. Имлерих. Ребёнок, которого Дикая Охота могла искать. Её пальцы сжались на одеяле. Гюнтер во сне напомнил о долге — что он задумал? И Геральт... его недоверие, его вопросы всё ещё звенели в ушах.       Ева легла обратно, но сон больше не шёл. Она лежала, глядя в темноту, и чувствовала, как тень прошлого становится ближе.       Разум снова утянул её в прошлое — не в сон, а в воспоминания, что всплывали, как обломки затонувшего корабля. Она закрыла глаза, и история продолжилась там, где оборвался последний сон.       Всё началось с разговора с Геральтом. Ева рассказала ему о странном видении — Шаэрраведд, фонтан, окружённый розами, и эльфка с белыми волосами, Аэлирэнн, чей голос звал её.       Геральт нахмурился, но кивнул. "Шаэрраведд? Это старые эльфийские руины. Если хочешь туда — поехали. Но держись рядом."       Они отправились в путь, но в деревне Ящера их ждали неприятности. Местные задиры окружили Геральта, требуя плату за проход, а потом на них напали разбойники. Бой был коротким и кровавым — ведьмак рубил врагов, как буря, но из теней появился Исенгрим Фаоильтиарна.       Его глаза — холодные, но с искрой боли — встретились с её взглядом. Геральт бросил ему кошель с монетами. "Уведи её отсюда. Это не её бой." Исенгрим кивнул, схватив Еву за руку, и они исчезли в лесу.       Геральт же поехал в Шаэрраведд один, уверенный, что Ева хочет вернуться к Дикой Охоте, к Имлериху и ребёнку, о котором она молчала.       Путешествие с Исенгримом было как натянутая струна. Он был резок, молчалив, но иногда смотрел на неё так, будто видел больше, чем она готова показать.       Ночью у костра, под звёздами, их разговоры становились теплее — он рассказал о своём прошлом, о Врихедд, о потерях. Ева поделилась крупицами своей боли, и между ними вспыхнуло что-то хрупкое, но настоящее.       Но однажды она отлучилась от лагеря, и тьма сомкнулась вокруг неё. Нападение — тени, ножи, боль. Она упала в яму, истекая кровью, думая, что это конец.       Её нашли скоя’таэли Исенгрима, и юный эльф Арнаэль выхаживал её в убежище, перевязывая раны и шепча, что она выживет.       Исенгрим сказал, что это были разбойники, но его взгляд ускользал. Ева чувствовала ложь, но не давила. Их связь углублялась — страсть врывалась в ссоры, а ссоры в нежность. Однажды ночью Гюнтер о’Дим явился ей — тень у костра, улыбка, как лезвие. "Ты связана с Имлерихом узлами предназначения, Ева. Не борись, или пострадают другие."       Она проснулась в смятении, его слова жгли её, как яд. А потом пришёл Имлерих. Его массивная фигура заполнила убежище, и Исенгрим отступил. "Выбирай свой путь, Ева," — сказал он тихо и ушёл.       Имлерих забрал её в Тир на Лиа. Там она стала его "игрушкой" — роскошь вокруг, цепи внутри. На пиру у Эредина её унижали — ошейник, поводок, смех эльфов. А потом казнь — гончие Охоты разорвали предателя на куски, и Ева сломалась.       В спальне, одна, она схватила кинжал от Гюнтера, что всегда был с ней, и вонзила его в сердце. Кровь хлынула на пол, Имлерих ворвался, его взгляд был полон ярости и чего-то ещё — боли?       Она умерла, глядя в его глаза. Но смерть не забрала её. Ева очнулась в промежутке — серое пространство, где Гюнтер о’Дим ждал её.       "Кинжал дал тебе тьму, Ева. Она теперь в тебе. Хочешь жить? Вернуться?" Она кивнула, не думая. Он щёлкнул пальцами, и она проснулась в хижине под взглядом Аваллак’ха.       Эльф изучал её, как диковину — её раны затягивались слишком быстро, сверхъестественно. Имлерих пришёл позже, его рука легла на её плечо, голос был мягким: "Ты жива."       Ева оттолкнула его, но злость смешалась с чем-то другим. Ночь зажгла их страсть, и впервые в ней была нежность — его пальцы дрожали, когда он касался её лица.       Но она знала: это не конец. Аваллак’х ввёл её в магический сон, чтобы "раскрыть её сущность", и дни потянулись серой чередой — заточение, одиночество, тоска.       А потом — побег. Ева вырвалась с Каэлиром, младенцем, которого родила в Тир на Лиа. Гюнтер помог, открыв портал, но шепнул: "Услуга ещё впереди." Она рухнула в Новиград, грязь и шум города встретили её, как старого друга.       Тесак нашёл её в переулке, спас от охотников за колдуньями, привёл в "Шалфей и Розмарин". Золтан, Лютик, краснолюды — они стали её новой жизнью.       Ева открыла глаза, всё ещё лежа на кровати. Каэлир зашевелился, тихо хныкнул, и она погладила его по головке. Воспоминания сдавили грудь, но она выдохнула, прогоняя их.       Это было её прошлое — страшное, тёмное, но оно привело её сюда. К сыну. К таверне. К передышке. Но слова Гюнтера — "услуга ещё впереди" — звенели в ушах, как предостережение. Она знала: покой не вечен.