Aedd Caerme

      Прошло два дня с тех пор, как Исенгрим вошёл в лагерь скоя’таэлей. Эльфы больше не смотрели на него так, словно он вот-вот предаст их. Теперь их взгляды были другими — всё ещё настороженными, но уже без прежнего ледяного презрения. Его присутствие приняли как факт, но не как союзника.       Исенгрим проводил дни молча, помогая с мелкими делами: точил стрелы, чинил доспехи, охотился в окрестных лесах. Никто не говорил ему «спасибо», но никто и не возражал. Йорвет по-прежнему присматривался, словно пытался заглянуть в самое сердце Железного Волка, но не спешил с выводами.       Ночь накрыла лагерь скоя’таэлей, убаюкивая его шёпотом ветра и потрескиванием костров. Воздух был густым, пропитанным ароматом горелого дерева, смолы и лёгкой горечью полыни. Сквозь нависшие кроны старых дубов мерцали холодные звёзды, глядя равнодушно на все тревоги под ними.       Вечером второго дня Исенгрим сидел у костра с кружкой эля. Пламя трещало, кидая отблески на его лицо. Тепло касалось кожи, но не могло согреть того, что было внутри. Его взгляд был устремлён в огонь, но мысли витали далеко.       Он видел иные костры — те, что горели во времена старых битв. Слышал крики, чувствовал запах крови. И вдруг — мягкий голос, смеющийся или сердящийся... Ева.       Вспомнился её взгляд — упрямый, живой, такой настоящий. Исенгрим нахмурился, рука сжала кружку сильнее. Он не хотел этого, но вина всё же прокралась в сердце. Он мог бы... попытаться. Попытаться вырвать её из рук Имлериха. Но не сделал этого.       «Что было бы?» — мелькнул вопрос. Была бы она жива? Свободна? Или погибла бы на месте? Он стиснул зубы. Он всегда знал цену глупых порывов. Но это не облегчало тяжесть. И всё же... он ушёл. Оставил её.       Пламя плясало в янтарных глазах, но мысли были далеко. Перед взором вставали картины минувшего: их путешествия с Евой, жаркие споры, её редкая улыбка и настырная прямота. Он помнил, как их шаги звучали в унисон по лесным тропам и как её голос умел вызывать в нём то тепло, о котором он давно забыл.       Но поверх этих воспоминаний ложилась тень — их последняя встреча. Имлерих, уводящий её прочь, а он… Он стоял. Не сделал ни шага.       — И что бы изменилось? — глухо произнёс он, ощущая, как горечь расползается по сердцу. — Пал бы рядом. Или хуже — погубил бы и её.       Но тихий голос внутри не унимался. Он знал — дело не только в расчёте. Было что-то ещё. Он ушёл не только из-за опасности... но и из страха. И эта мысль жгла сильнее огня.       — Что ж… — Исенгрим стиснул кружку, и костяшки пальцев побелели. — Я пережил и это. Как и всё прочее.       Ветер всколыхнул пламя, словно насмешливо ответив на его мысли. Исенгрим прикрыл глаза. Прошлого не изменить. Но память... Память жила. И горела вместе с ним.       — Ты бы ненавидела меня за такую глупость, — выдохнул он, и в словах слышался горький привкус сожаления. — Глупо… — выдохнул он. — Глупо гадать, что было бы. Но если бы… — Мысли застыли на краю.       — Если бы что? — прервал голос из темноты.       Исенгрим поднял взгляд. Йорвет стоял у костра, губы тронула усмешка:       — Ты выглядишь так, будто носишь на плечах вес целого века. Неужто Железный Волк наконец-то задумался о прошлом?       Исенгрим поднял глаза. У костра стоял Йорвет, руки небрежно сложены, а в голосе звенела лёгкая насмешка:       — Неужто наш молчаливый гость способен на меланхолию? Или воспоминания гложут сильнее, чем мечи людей?       Исенгрим откинулся, глаза его сверкнули в свете огня:       — А ты всё такой же — видишь всё, кроме главного.       — Может быть. — Йорвет присел напротив, протянув руки к теплу. — Но знаешь, что я вижу ясно? Ты не просто так здесь. Ты пришёл не за войной. И не за миром. Твои глаза выдают больше, чем слова. Что тебя гложет? Прошлое? Или… кто-то из прошлого?       Исенгрим на миг промолчал, затем бросил: — Это не твоё дело.       — О, поверь, Железный Волк, — Йорвет ухмыльнулся с колючей язвительностью. — Если ты собираешься шататься по нашему лагерю с лицом, будто съел целый куст терновника, это вполне моё дело. Особенно если причина твоего взгляда — кто-то из этих… — он усмехнулся с презрением, — Dh’oine.       При звуке этого слова на лице Йорвета появилась гримаса отвращения.       — Скажи мне, Исенгрим, что это не так. Скажи, что твоё сердце не продало тебя людям.       Огонь отразился в глазах Исенгрима, но лицо осталось каменным:       — И что бы изменилось, если бы было так?       Йорвет фыркнул, губы изогнулись в хищной ухмылке:       — Я бы сказал, что ты чертовски глуп. Люди — ничтожны. Они предают, используют и забывают. И если ты позволил одному из них заползти в твоё сердце… то ты или ослеп, или обезумел.       Исенгрим поднял на него тяжёлый взгляд:       — Забавно слышать это от того, кто сам борется за мир, в котором мы с ними существуем. Или ты воюешь просто из ненависти?       Йорвет улыбнулся криво:       — Я воюю, потому что люди отняли у нас всё. И пока я жив, я не дам им забрать остатки. И если ты думаешь, что найдёшь среди них что-то большее, чем боль — ты ошибаешься.       Между ними повисла глухая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня. Далеко в лесу вскрикнула ночная птица. Ветер качнул ветви, и от их шороха казалось, что сам лес подслушивает разговор.       Наконец, Исенгрим нарушил молчание:       — Возможно, ты прав, Йорвет. Люди предают, и причиняют боль. Но разве мы так уж отличаемся от них? Разве у нас нет крови на руках?       Йорвет прищурился:       — Ты начинаешь звучать, как они. Может, ты слишком долго был среди них.       — Возможно, — ответил Исенгрим спокойно, — но я знаю одно: ненависть — это самый тяжёлый груз. И носить его — значит быть вечно их пленником.       Йорвет усмехнулся, но в его голосе мелькнуло нечто большее, чем насмешка — тень понимания:       — Ты изменился, Исенгрим. И мне не нравится, во что ты превращаешься. Но знаешь… — Он встал, отряхивая плащ. — Посмотрим, что скажет время. Если оно тебя не сломает — может, я даже увижу в этом смысл.       Он повернулся, уходя в темноту, но на прощание бросил через плечо: — А если ты решишь, что твои глупые чувства важнее дела — поверь, я буду первым, кто напомнит тебе, где твоя настоящая природа.       Исенгрим остался у костра один. Пламя продолжало плясать, но в его отблесках отражались не только тени леса — но и тени души, которая, как ни сопротивляйся, не могла избежать света.