Сборник стеклянных осколков

Она не сказала ему. Она никому не сказала. Наверное, как и всегда, не хотела волновать. Его, отца, деда… Думала, что просто лёгкое недомогание, что само пройдёт. Она всегда так делала, считала, что они и так слишком заняты, что не надо взваливать на них её проблемы… Зачем они вообще были нужны, если не смогли её защитить на этот раз? У Куджо Холли, когда она, наконец, проговорилась, что плохо себя чувствует, диагностировали неоперабельный рак. Джотаро приехал, как только узнал. Кивнул отцу и поговорил с врачом. Внимательно выслушал всё, и позвонил в фонд. Через несколько часов Куджо Холли было обеспечено лучшее лечение, на которое была способна медицина, включая все технологии фонда. Он не привык ждать, он привык брать всё в свои руки и действовать, и ожидание расползлось, проникло внутрь, как яд, разъедало его изнутри. Парализовало. Но она скрывала слишком долго. Она не говорила. Отец редко бывал дома, и Джотаро… Редко звонил. Надо было чаще. Ей ничем не могут помочь. Терапия не помогает, только ослабляет её. Её кожа становится тонкой, как бумага, под глазами залегают синяки, волосы, которыми она так гордилась, становятся тонкими и ломкими. Она улыбается сыну и говорит, что ей не хочется, чтобы кто-то видел её в таком виде. А он не может перестать думать, что у неё очень худые руки, совсем тонкие, как ветви деревьев осенью, и синеватые вены просвечивают под кожей. Ему страшно касаться ее рук, страшно брать в свои, ему страшно, что он может её сломать. Такая глупость. Он спрашивает, чего она хочет, и она, как всегда, качает головой и говорит, что у неё есть всё необходимое, разве что было бы неплохо погулять, но врачи запрещают ей напрягаться. Джотаро не может перестать думать о том, что медицина бессильна. Когда надо было убить Дио, чтобы спасти ей жизнь, он не колебался ни секунды. Теперь он ничего не может сделать, спасти Куджо Холли может только чудо. Джотаро не может перестать думать, что если бы Джоске был… Если бы Джоске был, если бы его можно было бы позвать, то, возможно, он смог бы всё исправить. И что всё, что происходит сейчас – его, Джотаро, вина. Она улыбается и говорит, что всё будет хорошо. Он не понимает, почему она утешает его, а не наоборот, это он должен говорить ей эти слова, он должен поддерживать и утешать её, он должен стать для неё опорой. Но каждый раз, когда он выходит из палаты, он чувствует себя так, словно его с силой ударили кулаком в живот, выбив воздух, хочется сложиться пополам, закрыть глаза и просто бесконечно повторять, что это неправда, этого нет, это всё сон, или какое-то наваждение. Это чувство знакомо, но оно не становится менее острым. Она говорит, что ей очень жаль, что она ничего не может приготовить для своего сына, ужасно, что он так похудел, а он не может отвести взгляда от её лица и не может до конца понять, о чём она говорит. Он похудел? Он? Какая глупость… Ему страшно. Силы утекают из неё с каждым днем, она затухает, и это невозможно не видеть, жизнь утекает из неё, как песок сквозь пальцы, и Джотаро думает о том, что не может поймать этот песок, насколько бы силён и быстр он ни был. Невозможно навсегда остановить время… И это не поможет. Химия убивает её, убивает всё её тело, но не опухоль, и теперь у неё огромные глаза на усталом лице и короткая стрижка, а он говорит ей, что ей очень идёт, только для того, чтобы она улыбнулась ещё раз. Она просит заботиться об отце, говорит, что ему тоже будет тяжело, и что они должны поддерживать друг друга… И в этот момент Джотаро понимает, что она сдалась, и тогда его как волной захлёстывает отчаянье. Отец не хочет с ним разговаривать об этом, а сам Джотаро тоже не знает, как заговорить. Даже несмотря на то, что она просила. Отец говорит с врачами, с ней, но с сыном… Джотаро спрашивает один раз, и отец отвечает, что он в порядке. То же самое, что говорит в ответ на подобный вопрос сам Джотаро. Джотаро подмечает, что иногда у отца дрожат руки, никогда не дрожали, всегда были крепкими, он же музыкант, как отец всё чаще не ищет контакта взглядом. И сам Джотаро привычно прячется в тени козырька кепки. Он хорошо понимает чувства отца, возможно, слишком хорошо, и поэтому они не могут говорить. А ещё потому, что для него это первая потеря, а для Джотаро… Он иррационально чувствует себя гораздо старше своего отца, и это не ощущается правильным. Джотаро думает, что мог бы многое рассказать о потерях, о принятии, о том, как можно такое пережить, только он не уверен, что на самом деле хорош в таких вещах, и не может найти правильных слов, чтобы начать разговор, а отец... он ничего не спрашивает. Они похожи сильнее, чем сам Джотаро привык считать, и эта похожесть встает между ними стеной, которую Джотаро не может сломать. Джотаро не может там находиться, после того, как это произошло. Не может находиться рядом с телом, хотя врачи не прогоняют его. Он встаёт и выходит, надеясь найти магазин и купить сигареты, хотя давно бросил курить. Но сейчас хочется. Горло сдавливает, тяжело дышать. Больно. Не так, как от вспоротой кожи или сломанной кости. Джотаро так и не научился справляться с этой болью. Она ничего не сказала им. Хотела защитить. Хотела, как лучше. Джотаро стискивает руки в кулаки. Дочь не хочет с ним даже разговаривать. Мать только что умерла. Он только хотел защитить их. Хотел, как лучше. Такая глупость, которую он уже не знает, как исправить. *** Он приехал к Джозефу, сообщить о смерти матери сам. Порадовался, что Джозеф богат, и вокруг него вьётся штат врачей-сиделок-горничных. Вот уж кто не выносит одиночества и всегда жаждал чужого внимания… Джотаро садится рядом с креслом, в котором дремлет Джозеф Джостар, и вздыхает. Джозеф поднимает голову и щурится через очки. Это так неправильно. Он помнит своего деда полным сил, это неправильно, что теперь он не может ходить без помощи трости. – Мама… Холли умерла. Рак. Не смогли спасти. Джотаро не умеет быть деликатным. Но он думает, что Джозеф может выдержать. Они с дедом были совершенно не похожи по характеру. Когда он сказал ему о смерти Джоске, Джозеф кричал и швырялся предметами, а потом расплакался. И пережил. Так всегда бывало. Джотаро так не мог, не умел. Ещё после тех, давних смертей в Египте, он пытался поговорить с дедом, потому что с кем ещё он мог поговорить о таком, попытаться понять, как справляться со всем этим, болью, которая не была физической травмой. Джозеф тогда грустно улыбнулся и пожал плечами: – Я понимаю. Я знаю, что ты чувствуешь. Я же рассказывал тебе о Цезаре… Это было больно, я был зол, и сейчас Абдул, Какёин, Игги… Я не знаю. Я просто злился, а потом мстил. Ты отомстил, и теперь нужно… Ну, просто жить дальше. Будет больно всегда, но это не должно определять всю твою жизнь. Джотаро так не умел. Не смог. Так и не научился «просто жить дальше», и это та мудрость, которую его дед не смог ему передать. Он и сейчас надеется, что Джозеф сможет «просто жить дальше». Джозеф слепо смотрит на него, и Джотаро думает, что он, должно быть, не расслышал, слух у него был уже совсем плох. Он делает над собой усилие, и повторяет громче: – Холли умерла. Рак. Джозеф кивает, и Джотаро подсознательно ждёт реакции. Той реакции – громкой, шумной, со слезами и криками, которая позволяла Джозефу справляться со всем. Которая была совершенно недоступна Джотаро… И ничего не происходит. Он подходит ближе и встаёт на одно колено рядом с креслом Джозефа, пытаясь заглянуть ему в лицо. – Дед… Холли, мама, она… Джозеф вдруг поднимает руку и треплет его по голове, сбивая кепку на бок. Его голос звучит тихо и скрипуче. – Дети не должны приходить такими расстроенными. Что бы тебя ни расстроило, оно не стоит твоей печали, – Джотаро всё ещё сложно дышать, в горле встает ком. Он помнит эти глаза умными, хитрыми, слишком проницательными и настолько полными жизни, что это смущало, пугало и заставляло чувствовать себя некомфортно. Теперь глаза деда стали почти прозрачными, растеряли вместе с цветом всю проницательность… – Так что не грусти, Холли. Всё будет хорошо. Дышать сложно. Джотаро не сразу понимает, что он в ужасе. Он не знает, что делать со страхом, у которого нет врага, страхом перед чем-то, что нельзя сломать, догнать, победить силой или хитростью. – Дед… Прозрачные глаза за стеклами очков смотрят на него, но не видят. Джотаро страшно узнать, что видит сейчас перед собой Джозеф, но точно не его, не такого, какой он теперь. Джозеф снова ему улыбается и хлопает по плечу. – Джотаро! Решил навестить старика? Это славно… Как дела в школе? Ты готовишься к экзаменам? Как мама? Джотаро слышит свой голос, словно чужой, приходится прикладывать так много сил, просто к тому, чтобы что-то сказать. – Всё хорошо. Всё в порядке. – Вот и славно. Джозеф закрывает глаза и через полминуты уже снова дремлет в своем кресле, а Джотаро тихо встаёт и отходит, прислоняясь спиной к стене. Он чувствует себя таким усталым. И очень одиноким.