Сборник стеклянных осколков

Джотаро не сообщает о своём возвращении. Он просто приезжает в родительский дом, знакомый с детства, осознавая, как давно он тут не был. Надо было приезжать чаще. Не надо было игнорировать семейные праздники. Нужно было найти время. Ворота открываются, никто по-прежнему не запирает их, и Джотаро теперь чувствует напряжение. Когда-то это казалось естественным, безопасным, но теперь кажется слишком рискованным. Но это – традиция, и он ничего не сможет с ней сделать. Дом почти не изменился. Сад всё тот же. Мама изучала эстетику японских садов, чтобы поддерживать его в идеальном виде. Тропинки, деревья, песок – всё так же аккуратно, ухожено… Он подозревает, что и его комната осталась нетронутой. Он идёт на запах еды, и вспоминает, что никто не готовил так вкусно, как Холли, она всегда наполняла дом уютом, радостью, заботой, оставаясь при этом не таким стихийным бедствием, как дед. Он был ужасным сыном. В его собственном доме никогда не чувствовалось этой заботы, не было этих домашних, родных запахов, а после развода он остался один в пустой квартире, без звуков и с безвкусной едой. Надо было вернуться раньше. Надо было раньше навестить родителей. Хотя отец сейчас в поездке, надо было навестить мать, она так любила, когда в доме были гости, всегда хотела, чтобы дом был полон жизни, был слишком шумным на вкус самого Джотаро, наверное, она была бы рада если бы он привёз Джолин… Но он не мог позвонить Джолин. Не мог привезти её. Это было слишком опасно. Он не мог вернуться и сюда, не после всего. Ему нужна была передышка и убедиться, что с матерью всё в порядке, но он не смог бы остаться в этом месте, где всё пропитано любовью и заботой… Он больше не мог принадлежать к такому миру. Он хотел, чтобы Джолин, мама, те, кто этого заслуживал жили в покое и безопасности, и не мог обеспечить им эту безопасность, находясь рядом. Его семья заслужила лучшего, его семья заслужила защиты. Он находит мать на кухне, подходит тихо, даже не скрипит деревянный пол под ногами, и наблюдает, как она что-то напевает, нарезая овощи. Она всё ещё хорошо выглядит, но он остро понимает, что она уже не молода, и это пугает его. Как пугает то, что Джозеф, которого он помнит, как того, на кого можно было положиться в бою, иногда путает имена и даты. Те, кто ему дорог, стареют, а Джолин взрослеет, и он не может быть рядом. Не стареют только те, кто уже мертвы. Они навсегда останутся в памяти юными. Холли оборачивается и вскрикивает от неожиданности, а потом сразу взмахивает руками. – Дорогой, ты напугал меня! Милый, – она подбегает и крепко обнимает его, а он обнимает в ответ, наклоняясь и чувствуя запах её волос, такой домашний, что в горле встаёт ком. Надо было чаще говорить ей, что он любит её. – Когда ты приехал? Почему не предупредил? Я бы приготовила что-то особенное! Как хорошо, что ты приехал, ты надолго? Не надо было говорить ей, что её забота его раздражает. Не раздражала же, на самом деле. Надо было быть более благодарным сыном. Он думает, что нужно сказать ей всё то, что она заслужила. Она не заслужила такого сына. Она не заслужила сына, который не может защитить друзей. Не заслужила сына, который теряет тех, кто пытается ему помочь. Не заслужила сына, который теряет контроль от ярости, а когда приходит в себя – вся белая одежда залита чужой кровью и врагов, и друзей, и он сам ужасается того, что может сделать. Она не заслужила сына, который не смог стать хорошим сыном, хорошим другом, хорошим мужем и хорошим отцом. Она всегда знала, о чём он думает, и от её проницательного взгляда никогда не удавалось спрятаться за козырьком кепки. Холли смотрит ему в лицо, и её пальцы испуганно сжимаются на его плечах. – Милый… Что случилось? Что с тобой случилось? Он не может ей сказать. Как всегда, в такие моменты, он знает, что точно должен сказать, но не может проронить ни слова. – Я в порядке. Потому что он всегда в порядке. Он всегда выживает. Он давно не ребёнок. Вечером он пытается заснуть в своей комнате, но не может, сон не приходит, и он сидит на энгаве, пытаясь заглушить все мысли прохладным ночным воздухом. Вместо сна приходит Холли, которая всегда могла различить, когда её сыну плохо, и садится рядом. – Что случилось, милый? Он не может ей сказать. Не может рассказать, почему больше не носит белое, почему мало спит, почему так редко её навещает. Он не может рассказать ей о Джоске, с которым она так и не успела познакомиться. Как рассказать о том, что дети умирают, чтобы взрослые жили? Это неправильно. Как рассказать о Юкако, встретившей его с ребенком на руках на пороге дома и кричавшей ему, что ей не нужны ни деньги, ни помощь, ей нужен её муж, а он ничего не мог сделать. Как рассказать ей о том, что он сбрасывает набранный номер дочери или выбрасывает в мусорное ведро купленные билеты, осознавая, что его жизнь – не то дерьмо, в которое он хочет впутывать своего ребёнка. Он не знает слов, которыми можно было бы это рассказать… И он не замечает, каким волшебным образом он оказывается лежащим головой на коленях матери. Она не смотрит ему в лицо, они оба смотрят в сад, но она поглаживает его по волосам, как ребёнка, и лёгкими, невесомыми движениями стирает слёзы. Не становится менее больно. Просто становится чуть легче дышать. И находятся слова. – Прости меня. Она не смотрит ему в лицо, и он благодарен ей – самой понимающей и доброй женщине на свете. – Тебе не за что извиняться, милый. Сердце Холли разрывается от боли, но она не знает, чем ещё может помочь своему сыну, который опять вернулся в родной дом с разбитым сердцем. Джотаро уезжает на следующий день, поцеловав мать на прощание в лоб.