When you call my name

Спустя двое суток комы к Брайану вернулось сознание, но чтобы он полностью пришёл в себя, понадобилось ещё немного времени. Через несколько часов он уже мог двигаться, говорить, понял, что находится в больнице, и перестал паниковать при виде персонала, но всё равно цеплялся взглядом за Нэта и просил его не уходить. Чувствовал он себя странно, путанно рассказывал обрывки снов, которые видел в коме, вечер накануне помнил как-то лихорадочно — больше эмоций, чем что-то конкретное. — Я не помню, чтобы принимал много таблеток… — говорил он медленно, тихо, глядя перед собой. — Наверное, это произошло случайно. Я просто хотел уснуть. — Доза не была слишком большой, Брайан, — ответил Нэт. — Просто лекарство скопилось в твоём организме за всё время. — Знаешь, доктор говорил, что эти таблетки помогут мне ещё с одной проблемой. «Гомосексуальной проблемой», как он это называл. Не очень эффективно оказалось, да? — Ты серьёзно? Брайан медленно повернул голову и посмотрел на Нэта. Он сидел на кресле возле койки и выглядел уставшим, немного помятым, но спокойным. За его спиной было занавешенное окно, но даже тусклый свет ещё резал Брайану глаза. — Почему ты так удивляешься? — Не знаю. Удивительно, что ты принимал лекарства из-за этого. — Думаешь, это неизлечимо? — Я не очень понимаю, Брайан. За гомосексуальность сажают в тюрьму, хотя она никому не причиняет вреда, её лечат, хотя это лечение может убить… Можно подумать, в этом мире слишком мало вредителей и психов, что мы только и ищем, кого бы ещё к ним причислить. К чёрту всех этих умников. Меня больше устраивает тот вариант, где ты гей, но живёшь хотя бы до семидесяти. Брайан слабо улыбнулся и закрыл глаза. Он не был уверен сейчас, что хочет дожить до семидесяти, но сил продолжать разговор не осталось, и он уснул. Он много спал, силы возвращались постепенно. На следующий день он уже мог ходить, выполнял лечебную гимнастику и читал открытки, которые принёс Нэт. Все писали ему добрые слова и пожелания, и Брайан чувствовал себя лучше от этого. Джон нарисовал ему медитирующих овечек и приписал: «Ты всегда был и будешь одним из нас. Возвращайся, Эппи». И ещё одна записка разволновала Брайана — всего несколько слов на вырванном из записной книжки листе: «Каждая минута рядом с тобой была искренней. Ты лучший человек из всех, что я встречал, Брайан. Живи, пожалуйста». Он держал её в руках долго, перечитывал, разглядывая размашистый почерк, а в груди всё сжималось. Он не знал, чему верить теперь, не знал, как разобраться в своих чувствах. Боялся встречи с Савьером и в то же время желал её, перебирал в памяти их свидания и не мог отличить в них лжи, но в то же время понимал, что она была всегда, хоть и неозвученная. Они встретились несколько дней спустя, когда Брайана перевели на домашнее лечение. Он вернулся в свою квартиру в Белгравии под опеку прислуги и приходящего медперсонала. Когда Лонни спросил, впустить ли ему молодого человека по имени Савьер, Брайан не был к этому готов, он ужасно разволновался и начал ходить по комнате, не зная что ответить. Никогда раньше не видевший его таким неуверенным Лонни сам принял решение. — Провожу его в гостиную, сэр, — сказал он. И когда Брайан спустился в гостиную, он буквально сразу же неподготовленно провалился в порывистые крепкие объятия, в которые его поймал Савьер. — Господи, Брайан… Какое счастье, что ты очнулся, ты меня так напугал… — говорил он и никак не разжимал рук, а Брайан стоял и едва мог дышать. Он так и не ответил на объятие, слабость овладела всем телом и, кажется, душой. Он понял, что все его чувства никуда не ушли, только стали ещё более отчаянными и обострёнными. Ему было больно, и одновременно он готов был плакать от счастья, что Савьер не бросил его. — Что ты здесь делаешь?… — спросил он, с трудом совладав с голосом. — Нэт сказал, что я могу прийти. Нам нужно поговорить. Ты даже можешь просто послушать. Очень важно, чтобы ты понял. Брайан растерянно прошёл к дивану и сел на него. Он не понимал, почему Нэт сказал Савьеру прийти и когда они разговаривали. — Ты не вини себя ни в чём, пожалуйста, — сказал Савьер. Он сел рядом, но оставил немного расстояния между ними. Его руки были беспокойными, они цеплялись за ткань светлых брюк и то и дело порывались ухватиться за ладони Брайана, но тут же возвращались назад. — Ты ни капли не заслужил такого. Это я паршивый человек, понимаешь? Я пользуюсь людьми. Это началось ещё в школе, нам с Монти просто было скучно, и мы заключили идиотское пари, что будем выполнять по одному любому желанию на день рождения друг друга, и кто первый не сможет, тот проиграет. Всё начиналось с глупостей, а потом нам опять стало скучно, мы никогда особенно не ценили людей, мы же вроде как из высшего общества, презрение к другим у нас в крови, а на себя мы не смотрим. Но когда я встретил тебя, Брайан, я всё это понял, увидел, что я на самом деле из себя представляю, и мне было стыдно признаться. Рядом с тобой я обо всём забывал, а потом всё возвращалось, и я думал, что должен рассказать тебе, и не мог, надеялся, что ты никогда не узнаешь… Но я не врал тебе больше ни в чём, я клянусь. Особенно, когда поцеловал тебя. Савьер всё-таки коснулся ладони Брайана — не взял, но осторожно накрыл своей. Его кожа была горячей. — Если ты никогда больше не захочешь меня видеть, я пойму. Я уйду, если тебе действительно станет легче от этого и ничего подобного больше не повторится. Его глаза казались по-детски большими сейчас, Брайану не хватало сил смотреть в них. Он не знал, что сказать, как вести себя, боялся, что снова не замечает чего-то. — Я не уверен, что хочу этого… — только и смог сказать он. Савьер улыбнулся. Подавшись вперёд, он приобнял Брайана свободной рукой и поцеловал его в щёку. — Тебе не нужно принимать решение прямо сейчас. Отдыхай и поправляйся, пожалуйста, это самое важное. Я буду приходить иногда, хорошо? Брайан кивнул. Он упал головой на диванную подушку, когда за Савьером закрылась дверь. Они стали видеться каждый день понемногу. Сперва даже мало разговаривали. Савьер просто приходил, садился рядом, соприкоснувшись с Брайаном плечом, и они сидели так, слушали музыкальные передачи по радио, иногда подпевали. Это почему-то не казалось неловким или странным. Лечебные процедуры и упражнения утомляли Брайана, а в остальное время он не находил себе места. Пока что он не мог читать, потому что тут же начинали болеть глаза и голова, не мог смотреть телевизор, писать письма и что самое сложное — не мог вернуться к работе. Всё, что он мог делать, — это слушать радио, спать, недолго гулять в обществе охранника и заниматься всякими мелочами, например, рассматривать и раскладывать фотографии и памятные вещи. Но все это не помогало ему чувствовать себя живым, нужным. Помогали визиты его артистов и коллег, за эти дни к нему приходили все понемногу, даже Битлз, совершенно нелепым образом загримировавшись, сумели пробраться к нему незаметно и развеселили его своей болтовнёй. Брайан был очень рад этому, но он не мог не чувствовать вины и неловкости перед всеми ними. Даже Нэта он убедил ехать домой и заниматься делами, потому что не хотел быть для него обузой. Минуты рядом с Савьером сглаживали всё это. Чуть позже он принёс доску для го и учил Брайана играть. Дома у Эпстайнов играли только в шашки, а сам он предпочитал карты, так что с го он был совершенно незнаком, и потому постоянно проигрывал, даже когда Савьер откровенно поддавался. Но это завлекало его неимоверно, и Брайан забывал обо всех заботах. Он стал ожидать визитов Савьера, хотя у них не было никакого расписания. Когда впервые он не появился в течение дня, Брайан понял, что мается и постоянно смотрит на часы. В то время как он ещё сомневался в том, насколько может доверять Савьеру, ему просто захотелось сесть в машину, поехать в «Моржа» и сказать, что он очень скучает. Он не поехал, конечно. Но Савьер всё-таки пришёл в этот день, только уже поздним вечером. Его глаза горели, он сходу схватил Брайана за руку и потянул на лестницу. — Спальня на втором? — спросил он на ходу. Брайан растерялся, но Савьер не ждал ответа. — Я понимаю, что ты пока что сомневаешься, можно ли верить моим словам, — говорил он. — Поэтому сегодня мы не будем разговаривать. Он затянул Брайана в спальню, где горела только прикроватная лампа, и сразу же поцеловал так жарко, что закружилась голова, комната, планета. — Подожди… — пробормотал Брайан, не очень уверенно пытаясь высвободиться, собственное тело не слушалось его. — Мне кажется… не стоит так спешить… Савьер не слушал, а его губы прерывали поцелуями все попытки сопротивления, эта бесстыдная решительность возбуждала Брайана до беспамятства вопреки всем позывам разума. — Савьер… остановись… — бормотал он, но это не помогало. — Замолчи и поцелуй меня, — прошептал Савьер на ухо, он держал Брайана в объятьях, пальцы ворошили волосы, гладили плечи, от запаха его тела всё внутри таяло. К чёрту всё — подумал Брайан и поцеловал Савьера, дав волю своему желанию. Они занимались любовью долго и сладко. Савьер был ласковым и страстным одновременно, чувственно жадным, он хотел много, ещё больше, но не спешил, выбирал сполна каждое прикосновение, каждый поцелуй, ощущение, он сводил с ума. Брайан и не осознавал в полной мере до этого, насколько голоден, насколько ему не хватало настоящей близости, ласки, будто всю жизнь внутри него росла пустота, а теперь она начала затягиваться. — Господи… — выдохнул он, глядя, как по потолку плавает люстра. — Никогда не испытывал ничего подобного. Савьер, повернувшись на бок, тёрся кончиком носа о его волосы. — Теперь ты веришь мне, Брайан? — Верю. — Обещаешь, что больше никаких больниц? — Это была случайность… Савьер повернул его лицо к себе и повторил: — Обещаешь? Брайан, словно заворожённый, смотрел в его голубые глаза. — Обещаю, — ответил он и поцеловал Савьера снова. Впервые за долгое время он ощущал себя живым.