When you call my name

В обеденное время в «Трубадуре» было людно. Когда Савьер вошёл, из динамика играла «Lucille» Литтл Ричарда, и, казалось, всё движется в такт музыке. Он на ходу поймал поскользнувшуюся официантку, и уже успел уйти вглубь зала, пока она ещё пыталась его благодарить. Он сразу заметил Одри — она пританцовывала у столика, подпевая себе под нос. На ней были свободные светлые брюки, подвязанные широким кожаным поясом и белоснежная блуза без рукавов. Когда Савьер подошёл, она попыталась втянуть его в танец, но ничего не вышло, и тогда она навалилась ему на плечо. — Сегодня вечером ты, я и новый фильм Хичкока в «Кёрзоне», не смей отказываться. Савьер скинул её с плеча и взял со стола початую пачку «Мальборо». — Я не могу, у меня свидание. Вынув одну сигарету, он бросил пачку обратно и закурил. — Свидание? С кем это? — С Брайаном Эпстайном. Он отодвинул стул и сел. Одри перестала танцевать и тут же опустилась на кожаный диван. — Вот так вот, да? Всего один день, и у тебя свидание с Брайаном Эпстайном? Она закинула ногу на ногу и стала смотреть на него из такой позы. У неё были густые тёмные волосы, стриженные под каре, и яркие губы. — Чёрт возьми, Савьер! — воскликнула она и ткнула его колено носком туфли. Он молча курил, глядя перед собой. Подоспели Хлоя с Эриком, которые всюду ходили вместе. Хлоя нагнулась и поцеловала Савьера в щёку, задев своими огромными серьгами. На ней было розовое платье-трапеция — Хлоя любила наряжаться и красить глаза, как Твигги. — Привет, солнышко, почему такой грустный? — прочирикала она и тут же заняла своё место на диване. Эрик аккуратно поставил пару тарелок с закусками и, придерживая галстук, протянул Савьеру ладонь через стол, так что ему пришлось приподняться, чтобы пожать её. Эрик носил классические костюмы с тонким галстуком и мазал волосы бриолином. — Ну что, как продвигается осуществление идиотского желания Монти? — спросил он басом и сел на диван. — У тебя уже есть грандиозный план? — У него свидание с Брайаном Эпстайном! — сообщила Одри. Эрик присвистнул. — Я думал, что на этот раз ты не сможешь. — Эпстайн — это битломенеджер? — спросила Хлоя. — Это битломейкер, детка. Последним подбежал Монти. Он бросил на стол пять стаканов с коктейлями и хлопнул Савьера по плечу. — Я сейчас сдохну! Звучит так, будто у меня будет самый лучший в жизни подарок на день рождения! Расстегнув пиджак, он сел на стул. Монти был маленькими и энергичным, любил пиджаки без воротников и зачёсывал набок чёлку. Из всей их аристократической компании он был самым помешанным на музыке и души не чаял в Битлз. — Мать твою, Савьер! — воскликнул он возбуждённо. — Дайте мне что-нибудь сожрать, а то я сейчас потеряю сознание! Он схватил тарелку с закусками. — Так это правда, — сказал Эрик, — что он выбрал битлов не за музыку, а за красивые задницы? Савьер чуть сполз по стулу и подпихнул ботинком стол с его стороны, так что стакан покачнулся и выплеснул часть коктейля ему на брюки. — Эй, какого!… — подпрыгнув на месте, Эрик начал отряхиваться. Хлоя, пискнув, взялась обмахивать его салфеткой, а Одри рассмеялась. — Попробуй проявить немного уважения, — сказал Савьер, не вынимая сигареты изо рта. — То есть обращаться с людьми неуважительно у нас можно, а говорить неуважительно теперь нельзя? Ну извините! Савьер поморщился и стряхнул пепел с сигареты. — Если ты думал, что геи водятся только с красивыми задницами, то это никак не объясняет, почему я вожусь с тобой. — Выступаю в защиту задницы Эрика! — выкрикнула Хлоя, взмахнув коктейлем. Монти расхохотался и положил недоеденный бутерброд. — Ребята, я, конечно, оценил, что мою задницу причислили к красивым, но, может, не будем на всё кафе орать, что Савьер любит задницы, пока нас всех не забрали с тюрьму, где наши задницы будет любить кое-кто ещё? — Не волнуйся, — тут же подхватил Эрик, — у Савьера теперь есть влиятельные еврейские друзья, которые спасут нас от этой участи. Савьеру не хотелось на это отвечать, он чувствовал не соответствующее ситуации раздражение и решил, что ему лучше уйти. Он затушил сигарету, выпил залпом свой коктейль и поднялся. Монти снова бросил свой бутерброд. — Эй, куда, мы и на тебя еду заказали! — Не голоден. — Ты что обиделся из-за тупых шуток Эрика? Эрик, извинись, мать твою, я уже придумал, как напишу автобиографию, назову её «Я и Битлз». Савьер вынул бумажник и оставил несколько купюр под стаканом, но прежде чем он успел уйти, Одри ухватила его за запястье. — Слушай, пока ты не решил, что Брайан тебе нравится, я просто хочу напомнить… — Что? — Он резко высвободил руку. — Что я дерьмовая личность и использую его ради выгоды? Я помню. Что-нибудь ещё? Но он не стал слушать ответ, а сразу пошёл к выходу. — Если ты передумаешь, я уеду в Тибет и умру несчастным! — выкрикнул ему вслед Монти. Было уже поздно посылать его куда подальше. Савьер вышел на улицу и пошёл в сторону театра. Мысли его наскакивали друг на друга и путались в неприятное липкое месиво. В одну минуту он винил друзей за то, что никто из них не выказал ни толики сомнения, не попытался его остановить, потому что в этот раз они, может быть, хватили лишнего. Но тут же он вспоминал, что дело, в сущности, не в друзьях, что они просто такие, какие есть и всегда были, и что он сам точно такой же, и окажись он по ту сторону, его шутки были бы ничуть не менее жестокими. Когда в прошлом году Монти захотел на день рождения непристойные фотографии Лили Кларк за то, что она назвала его ослом, Савьеру было плевать, насколько это жестоко. Нет, ему было не просто плевать — ему было весело. Они с Монти заключили это пари столько лет назад, что уже забыли, какая сумма стояла на кону, это просто не имело особого значения — игра всегда была важнее. И Савьер, чёрт возьми, не знал, почему чувствовал себя сейчас так паршиво, будто его вывернули наизнанку. На перекрёстке на него посигналила машина, которой он вышел прямо под колёса. Со злости Савьер послал водителя к чёрту, но, одумавшись, поймал кэб до Сохо. Театр на Уитком-стрит, принадлежавший его матери, Сибилл Суон, без всякой на то причины назывался просто «Морж» и включал два небольших зала, в которые набивалась пафосная публика, меняющая взгляды в угоду моде и ныне ударившаяся в постмодернизм. Савьер не разделял подобного энтузиазма, но в театре матери работал, потому что она сама писала пьесы и ставила спектакли с нуля, что было сложной задачей для всех участников. Савьер не любил лёгкие роли, они ему попросту не давались. Чтобы играть хорошо, он должен был ощущать душевное напряжение. На этот раз ставили пьесу, которая буквально распадалась на части, как повреждённая психика, и в конце деградировала до полного безумия, так что душевного напряжения в ней было хоть отбавляй. В вестибюле театра Савьер предупредил портье, чтобы его гостя — если таковой появится — проводили сразу в зрительный зал. Он надеялся, что Брайан не придёт, дав тем самым повод прекратить всё это, и в то же время ждал его, постоянно поглядывая на часы, хотя было очевидно, что до семи ещё целая вечность. Он заскочил в гримёрную, чтобы переодеться, а потом вышел на сцену. Сибилл встретила его восклицанием: — Глядите, кто почтил нас своим ранним присутствием! Это была стройная утончённая женщина с короткой стрижкой и томным голосом. Она носила приталенные длинные платья, ярко красила ногти и говорила растянуто, никогда не повышая тон. — Не начинай, — сухо ответил Савьер и сел за рояль. — Ты в порядке, дорогой? Звучишь так, будто нет. — Я нет. — Отлично. Так ты всегда лучше работаешь. Она растянула губы в саркастической улыбке и, ответив ей тем же, Савьер грянул по клавишам. Работал сегодня он и в самом деле на высоте, но придирался ко всем без исключения, был груб и совершенно невыносим, так что Сибилл уже почти решила отменить прогон первого акта. Но к семи часам Савьер вдруг утих и перестал накалять обстановку: он увидел в зале Брайана. Первый акт прогнали без запинки. Сибилл осталась довольна и распустила всех до завтра. Савьер чувствовал себя уставшим, но в то же время пребывал в нервном возбуждении. Он спрыгнул со сцены и прошёл вглубь зала. — Брайан! Ты пришёл. — Это было фантастически! — воскликнул Брайан, поднявшись навстречу. — Мне очень понравилось! Он улыбался вдруг так вдохновлённо почти по-детски, а протянутую ладонь Савьера даже не пожал — просто взял и задержал в своей. — Правда? Тебе не показалось это немного глупым? — Нисколько. Это будет иметь успех. Поверь, Савьер, у меня чутьё на такие вещи. — О да, я верю, Брайан, что твоему чутью на успех можно доверять. Моя мать написала эту пьесу. Она здесь и автор, и худрук, и божество. — Тогда я непременно должен выказать ей своё почтение. Савьер рассмеялся. Искренность Брайана очаровывала. Он, кажется, не был похож ни на кого в этом мире. Обычно, когда Савьер в своей манере вступал в чьё-то личное пространство, этот человек делал шаг назад. Но в Брайане чувствовалась такая жажда близости, что от этого буквально ныло в груди, и невозможно было представить, как, имея столько людей вокруг себя, он не находил отклика на своё одиночество. — О, нет, я не думаю. Она сейчас верит, что автор и Бог мертвы, потому что весь мир — это текст. Может быть, ты подождёшь меня в машине? Я только переоденусь. Хочу отвести тебя кое-куда. — Конечно. Машина у главного входа. Тут они оба заметили, что Брайан до сих пор держит руку Савьера, и он, смутившись, тут же её отпустил. По пути в гримёрную Савьер встретил мать, но он отказался с ней объясняться и, переодевшись обратно в чёрную рубашку с брюками, вышел на улицу. — Добрый вечер, Майкл, — сказал он, усевшись в машину. — Отвезите нас, пожалуйста, на Карнаби-стрит. На улице было ещё светло, но на небольшой пешеходной Карнаби-стрит — в несколько раз светлее. Здесь горели витрины магазинов и вывески кафе, сияли фонари и бурлила жизнь, полная цвета и разных запахов. Савьер подхватил Брайана под локоть и уверенно затянул вслед за собой в магазин мужской одежды, а потом через замысловатое переплетение дверей и лестниц они оказались уже не на Карнаби-стрит, а под ней — в ночном клубе, где в полутьме сверкали огни, играла популярная музыка и целовались мужчины. У Брайана от смущения проступил румянец на щеках, и, кажется, невозможно было представить ничего более милого. — Только не говори, что ты никогда раньше не бывал в подобных местах, — сказал Савьер. — Бывал, но… в более формальных. Я немного нервничаю, если честно. Меня всегда могут узнать и… — Тебе не о чем волноваться, Брайан. Сегодня ты со мной, а значит, никто не обратит на тебя внимание. К тому же в отличие от формальных мест здесь все довольно откровенны и редко встретишь лицемеров. Идём! Здесь уже не нужно было скрываться, и Савьер взял Брайана за ладонь, уводя за собой. Он выбрал неприметный столик в глубине зала и попросил официанта принести лучший коньяк, что у них есть, и еды к нему. Брайан достал пачку сигарет. Он был взволнован. Савьер подался вперёд и накрыл его ладонь своей. За маленьким круглым столом они сидели довольно близко друг к другу. Брайан поднял взгляд. На нём был чёрный костюм с идеально гладкой рубашкой и чёрный галстук, подтяжки, часы на кожаном ремешке. Уложенные волосы лежали аккуратной волной. В его облике ничего не выделялось и не бросалось в глаза, и в то же время он был очень красивым мужчиной, хотя едва ли сам это осознавал, так же, как и не осознавал, кажется, в полной мере, как много он сделал за последние пять лет. — Я могу попросить поставить музыку, какую ты хочешь, — сказал Савьер. — Вряд ли найдётся Сибелиус, но… — Разве он уже не в моде? — усмехнулся Брайан. — Говорят, весь мир променял классику на рок-н-ролл. Как насчёт… Baby you're a rich man, baby you're a rich man, baby you're a rich man too, — с улыбкой напел Савьер. — О, нет, спасибо. — Тебе она не нравится? — Знаешь, мне кажется, это Джон распустил слух, что они поют в последней строчке «rich fag jew», и теперь все так считают. — Почему тебя это расстраивает? Савьер отвлёкся на подошедшего официанта, поблагодарил и попросил оставить бутылку. Его рука соскользнула с ладони Брайана, но тот уже забыл о том, что собирался закурить. — Послушай меня, Брайан Эпстайн, — заговорил Савьер снова, когда официант оставил заказ и ушёл. — Я знаю, мы живём пока что не в том мире, где можно гордиться тем, что ты еврейский педик, но скажи мне, пожалуйста, много ты знаешь еврейских педиков, достигших невероятных успехов в музыкальном бизнесе, где правят люди типа сэра Лью Грэйда и ему подобных? Я знаю только одного. Так что пусть Джон Леннон поёт громче. Никогда не стыдись этого. Брайан смотрел на него неотрывно. Казалось, только стол между ними удерживал его от поцелуя. За вечер они выпили весь коньяк, съели всю еду, и Савьеру даже удалось каким-то чудом уговорить Брайана твистить под Чака Берри. Они смеялись. А потом почему-то шли пешком по ночному Лондону, Савьер пел «Only the Lonely» Роя Орбисона и прокружил Брайана в объятьях под аркой Веллингтона. Они оказались теперь слишком близко, от Брайана приятно пахло и веяло теплом, он уже почти коснулся губ Савьера своими, и Савьеру очень хотелось целовать его — хотелось просто невыносимо, но он нашёл в себе силы отодвинуться. — Не сегодня, — сказал он. Проводив Брайана до квартиры, он поймал кэб до дома и, только оставшись один, понял, что за весь вечер ни разу не вспомнил о Монти и треклятом пари.