你的笑容使我感到温暖[Твоя улыбка согревает моё сердце]

      "Сегодня в час собаки, в средней точке, товар прибудет на склад Сыхан." — Тэхён смотрит на сообщение, потом на время и переводит взгляд на ворота.       Он стоит у печально известного склада Сыхан, цепким взглядом следя за воротами, где вскоре должны показаться приближающиеся грузовики с товаром. Минхо и Соджун находятся на шаг позади него, готовые в любую минуту прикрыть босса, если что-то пойдёт не так.       Вокруг царит непроницаемая тишина, лишь слабое дуновение ветра ласкает лицо Тэхёна, вплетается в угольные пряди, игриво перебирая их, лижет тёплым воздухом его кожу. На фоне уплывающего за бескрайний горизонт солнца небо пестрит яркими оттенками оранжевого и розового.       Минхо подходит к Тэхёну и встаёт плечом к плечу, тихо спрашивая о том, о чём думают вдвоём, но не решаются озвучить.       — Как думаешь — это не очередная подстава?       — Кто знает? — пожимает плечами. — Даже если так — никому не уйти живыми. Я и не собирался их отпускать, мне нужна только эфедра, сам же Карп и его люди мне без надобности. У нас всё готово?       — Да, люди расставлены на всех выездах, если заметят что-то подозрительное, то откроют огонь.       — Хорошо, пора заканчивать со всем этим. Слишком много чести для тех, кто решил, что перейти мне дорогу не принесёт никаких последствий.       Грузовики показываются в поле зрения, и Тэхён хмурит брови: машины Номуру не наблюдается, — значит, этот сучонок не явился на сделку. Что ж, придётся разобраться с ним лично.       — А где же Номуру? — Минхо тоже интересно, почему японца нет на встрече.       — Придётся разобраться с ним позже, — цедит Тэхён, сжимая руки в кулаки.       Тревога разъедает грудь, его не покидает чувство, что что-то не так, а он привык доверять своему чутью. У него просто нет права на ошибку, ему не простят, сожрут сразу, как только почувствуют, что Тигр дал слабину. Поэтому и сейчас, когда грузовики наконец паркуются возле них, он первым делом достает оружие, проверяя обойму, и напряжённо вглядывается в окна кабины. Тэхён открывает дверь и взмахом пистолета велит водителю выйти; тот, подняв руки, спешно покидает машину.       Его люди в это время проверяют остальные грузовики.       — Показывай, — говорит Тэхён, по-прежнему продолжая держать водителя на мушке.       Тот боязливо косится на него, но, как и было приказано — вскрывает замок, открывая дверцы. Грузовик сверху донизу набит разноцветными... подушками всевозможной формы.       — Это, нахуй, что такое? — вырывается удивлённое.       — Подушки, — начинают ему объяснять, но Тэхён перебивает парня:       — Я, блять, вижу, не слепой! — начинает злиться Тэхён и приставляет дуло пистолета к виску парня. — Где эфедра? Карп решил меня одурачить?       — Да нет же, постойте, это я придумал, эфедра внутри. Внутри, можете сами убедиться.       — Феникс, — кивает стоящему рядом Минхо, и тот мгновенно соображает, чего от него хотят. Он подходит к подушкам и, доставая кинжал, вскрывает одну из них, вспарывая цветастую ткань. Внутри, вместо наполнителя, как и сказал водитель, плотно уложена сушёная эфедра. Тэхён облегчённо выдыхает, убирая пистолет от чужой головы и пряча его в нагрудную кобуру, прикрывая от посторонних глаз пиджаком.       Пусть Номуру и не явился сам, но хоть не обманул — значит, он даст ему ещё время пожить.       — А нам заплатят? — водитель смотрит на Тэхёна, прерывая его размышления и ожидая ответа.       — Вам?       — Ну да, мне и моим братьям. Номуру сказал, что с нами расплатятся, как полагается.       — Вот же ублюдок, — усмехается Тэхён: решил его руками избавиться от свидетелей. — Минхо, "заплати" им и разгружайте товар. Мне нужно навестить "партнёра".       Ворота разъезжаются в стороны, впуская на территорию виллы чёрный внедорожник Тэхёна, тот выходит из машины, проходя мимо здания. Вилла сразу же привлекает внимание своим видом, такая же вычурная и эпатажная, как и сам японец: роскошная, трёхэтажная, с множеством огромных панорамных окон. Фасад украшает белая гранитная кладка с изысканными лепнинами, окна украшены цветными фресками, а стены покрыты узором из мозаики. Вокруг виллы цветёт буйство изумрудной зелени, декоративных кустарников и клумб с пёстрыми цветами.       Тэхён держит направление к садовому лабиринту: шагая на звуки музыки и громкого смеха, заходит вглубь малахитовой зелёной изгороди, что отделяет дом от бассейна, возле которого проходит весёлая вечеринка. Вода блестит от света восходящей луны, отражая игривые переливы от сверкающей поверхности. Вокруг бассейна уютно располагаются шезлонги с мягкими подушками, яркие огоньки фонарей освещают собравшихся здесь людей.       На самом большом шезлонге миловидный парень с закрытыми глазами развязно стонет, принимая член хозяина дома, который жёстко вбивается в его выпяченную задницу. Рядом танцуют обнажённые парни и девушки, ласкающие друг друга, их зрачки подёрнуты дымкой кайфа, и кажется, что им совершенно наплевать, что здесь происходит и что с ними будет дальше. На небольшом стеклянном столике разложены дорожки кокаина и другой дряни, и Тэхён брезгливо морщится от увиденной картины — он никогда не был сторонником такого времяпровождения.       Номуру содрогается внутри молодого тела и открывает глаза, замечая Тэхёна, вытаскивает обвисший член из парня и шлёпает по красной заднице, тот хихикает и поворачивается к нему лицом.       Японец разлепляет губы в пошлой улыбке, берёт щепотку порошка, посыпая им головку своего члена, что вновь стоит как боевой солдатик, а парень с готовностью снюхивает наркотик и совершенно не сопротивляется, когда его насаживают глоткой, вжимая носом в пах.       Омерзительно, но Тэхён видал и похуже, а Номуру, не уловив презрения в чужом взгляде, глухо стонет и приглашающе машет рукой.       — Присоединяйся, Тигр! Посмотри, какие они жаждущие, на всё готовые, всё, что им нужно — это доза и толстый член.       — Меня не интересуют шлюхи, я пришёл по другому поводу.       — Ах да, слышал, у тебя есть свой птенчик, — говорит с придыханием, продолжая таранить чужую глотку. — Не понимаю тебя, Тигр. Зачем трахать одного, когда ты можешь иметь любую дырку, какую захочешь? Это же кайф.       — Я не люблю оргии, я люблю стабильность и преданность.       — "Стабильность и преданность" — звучит абсурдно в нашем мире, не находишь?       — Мне всё равно, что ты думаешь, даже в нашем мире есть принципы, и я от своих не отступаю.       — Я приму твой отказ за неуважение, — он вытаскивает свой член из мычащего рта и заправляет его в трусы. Подходит к столику и наливает в стакан виски, салютуя им Тэхёну. — Тебе не предлагаю. Да и ты всё равно не будешь, ведь так?       — Правильно мыслишь, и мне плевать, что ты подумаешь: я не уважаю тех, кто творит хуйню под кайфом. — Тэхён обводит рукой вокруг, думая про себя, что Номуру сегодня везёт: его шлюхи спасли ему жизнь. — Вижу, ты не настроен на разговор, я приду в следующий раз. Развлекайся.       Японец допивает виски и скалится, поглядывая за плечо Тэхёна:       — Не торопись, Тигр, — голос меняется, внезапно приобретая другие интонации, — с тобой кое-кто сильно желает встретиться.       И пока Тэхён непонимающе прослеживает за взглядом Номуры, тонкая игла пронзает его вену, впрыскивая жидкость. Сознание мгновенно мутнеет, но прежде, чем упасть, он видит, как падает на землю Номуру и все, кто там находится, когда автоматная очередь поглощает дикие вопли, погружая мир вокруг в тишину.

~~~~~

      — Как ты, милый? — заботливо спрашивает Линьтао. — Ты уже который день грустишь.       Они сидят на резной скамейке в небольшой круглой беседке, скрытые от яркого солнечного света ветвями мандариновых деревьев, окруженные атмосферой уюта.       Чайник с ароматным чаем стоит на столике, расположенном по центру беседки, наполняя воздух сладковатым запахом. На фарфоровых тарелках разложена разнообразная аппетитная выпечка: моти, ханьский пирог-мороженое, ма чиу и пекинские яблочки. Линьтао даже купил для Чонгука популярный десерт Хупи Дангао, надеясь его порадовать, и всё выглядит невообразимо вкусно, но у него впервые нету аппетита.       Чонгук обводит содержимое столика скучающем взглядом и снова грустно вздыхает.       — Попробуй, минджу, это очень вкусно, — Линьтао подвигает поближе тарелку с десертом к Чонгуку, но, не видя от того никакой реакции, берёт ложечку и, подцепив немного десерта, подносит ту ко рту юноши. — Ну же, минджу, пожалей старика. Думаешь, Тэхён будет рад, если ты заморишь себя голодом, м-м-м?       Чонгук поднимает на него глаза, и в них такая тоска светится, что хочется его встряхнуть, чтобы немного пришёл в себя.       — Ему всё равно, — скрип в голосе скребёт горло. — Прошло уже три дня, а он за мной не приехал.       — Не трави своё сердце, Тэхён обязательно вернётся за тобой, я его вырастил и я знаю своего племянника. Если он обещал — значит, непременно исполнит своё обещание, — успокаивает, словно неразумное дитя. — Поешь хотя бы немного, а потом сходим погуляем по городу и, если хочешь — позвоним Тэхёну.       Это заставляет Чонгука встрепенуться, его глаза загораются надеждой, и у Линьтао сердце сжимается.       — Скажи, Чонгук-а, ты всё же любишь Тэхёна? — задает вопрос, надеясь получить правдивый ответ.       Тот знает, что их связывает договор, Чонгук в самую первую ночь всё ему рассказал, ничего не утаивая: у них нет отношений в привычном понимании этого слова, но его не проведешь, — он многое повидал на своём веку и мог различить теплоту и нежность в глазах племянника, смотрящего на Чонгука, как и безрассудно влюбленный взгляд минджу на Тэхёна.       — Я не знаю, любовь ли это, — тихо, на пределе слышимости, — но без него сердце болит.       Линьтао удручённо вздыхает и достаёт телефон, набирая номер. В трубке слышны длинные гудки, и Чонгук весь подбирается, вытягивая шею, но тут же сразу поникает, стоит гудкам внезапно оборваться и холодному женскому голосу сообщить, что "абонент временно не доступен".       — Ну ничего, позвоним позже, — ободряюще гладит Чонгука по волосам, — не расстраивайся.       Чонгук, так и не поев, возвращается в дом, обдумывая всё, что произошло за эти дни.       Первые два дня он терпеливо ждал Тэхёна, ему даже здесь нравилось — дядя Линь, как тот просил его называть, не давал ему скучать. Мужчина оказался прекрасным собеседником, делясь детскими историями племянника, и Чонгук надрывал живот, смеясь до слёз, когда тот рассказывал про очередную выходку Тэхёна в детстве: похоже, будущий глава был очень непослушным и непоседливым сорванцом.       Но на третий день, когда Тэхён за ним не возвращается, а Чонгук снова просыпается один, он расстраивается, понимая, что скучает.       Скучает по своему дьяволу, что, играючи, под рёбрами поселился, в сердце врос, а Чонгук сам и не заметил, покорно вручив то в чужие руки. Скучает по неизменной насмешливой улыбке, голодному взгляду и жадным поцелуям. Скучает по близости. Скучает по всему Тэхёну.        И пугающая реальность камнем на сердце ложится — он уже без Тэхёна не сможет.        Чонгуку хочется биться пульсом в его венах, хочется сплестись кожей, срастись костями, чтобы как одно целое, ни на миг не расставаясь. Жаждет его, несдержанно и яро, словно фанатик, сжигающий себя во имя любимого божества.       Но и на четвёртый день о Тэхёне ничего не слышно, и в глазах исчезает радость, краски жизни тускнеют, превращаясь в унылое серое пятно, а уголки губ опускаются, воруя улыбку с лица.       И Чонгук решается на отчаянный шаг.       Стащив деньги на билет до Шанхая и на такси, чтобы доехать до особняка Тэхёна, он торопливо пишет записку, где благодарит дядю Линя за всё, просит не ругаться и не волноваться за него, объясняя свой побег тем, что сердце рвётся к Тэхёну.       Линьтао огорчённо качает головой, читая строчки, написанные красивым почерком, и сетует на этих двух влюблённых, но упрямых идиотов. Он набирает номер племянника, собираясь предупредить того насчёт Чонгука, но телефон всё также недоступен; перезванивает несколько раз — результат всё тот же. Ему остаётся лишь молиться, чтобы с Чонгуком ничего не случилось и чтобы Тэхён не прибил его ненароком.       Прибыв в особняк, Чонгук не обнаруживает там никого: тот стоит пустынный и безмолвный, такое впечатление, что с того дня, как они уехали в Ханчжоу, здесь так никого и не было, — Тэхён ещё до отъезда дал слугам выходные. Похоже, мужчина ещё занят, решая свои дела.       Он поднимается в спальню, расшторивает окна, запуская в комнату тёплое солнце, и направляется в душевую, собираясь понежиться в мраморной ванной. Нужно смыть с себя пыль и усталость дороги.       Душевая комната наполнена горячим паром, тянущимся к потолку, стелясь по прозрачному стеклу кабины. Вода струится из крана, наполняя роскошную глубокую круглую ванну, встроенную в каменный пол, своим лазоревым цветом. Чонгук расправляет плечи, сводя вместе лопатки, и осторожно опускается в воду, чувствуя, как тепло расходится по напряжённому телу. Он наконец расслабляется, впервые за несколько дней.       Голова откидывается на бортик, а глаза смыкаются, он наслаждается ощущением ласкового соприкосновения воды с кожей. Аромат нежной цветочной соли для ванн проникает в лёгкие, заполняя их сладким и приятным ароматом. Чонгук мурлычет, поглаживая тело лёгкими массирующими движениями, мягко постанывая, он слышит только своё размеренное дыхание, позволяя себе отвлечься от беспокойных мыслей о Тэхёне.

~~~~~

      Тэхёну снятся губительные глаза, яркие и сияющие на первый взгляд, — вот только на их глубине печаль плещется, волной словно цунами поднимается и через радужку льётся, и шёпот, мольбой обращённый, зовущий. И Тэхён на этот зов ползёт, руки и ноги в кровь раздирая и себя не жалея.       Ангел ждёт его, и он обязательно к нему вернётся.       Его выводит из состояния сна лязг ключей в скважине металлического замка на третий день заточения. Привязанный верёвками к деревянному столбу, в маленьком тёмном подвальном помещении, он медленно открывает свинцовые веки, которые неподъёмно снова тянет вниз, и моргает, пытаясь оценить обстановку.       Где-то на мгновение ему мерещится, что он опять в камере, и страх заползает в сердце, но по мере того, как сознание проясняется, понимает — это не тюрьма. И паника отступает.       Его голова немного кружится, лёгкие дерёт от сухости, так, словно там песчаная буря Такла-Макан гуляет, зрачки всё ещё расширены, а кожа покрыта испариной. Он дёргает руками, но те связаны крепко: верёвки обвиты вокруг запястий в несколько раз и закреплены "удавочным" узлом. Одежда, слава богу, по-прежнему на нём, брюки и нижнее бельё — не тронуты, вот только рубашка висит лоскутками, оголяя крепкую подкачанную грудь и живот.       Тэхён огибает мутным взглядом помещение и останавливает его на кривой улыбке... Ворона.       — Долго же ты приходил в себя, братишка, — сочувственно. — Кажется, я перестарался с дозой. — Тот подходит практически вплотную.       — Братишка? — Тэхён сводит брови к переносице, не понимая, какого чёрта Ворон его так называет.       — Ах да, я совсем забыл, ты же ничего не знаешь. Госпожа Ким запретила рассказывать тебе. Для тебя я лишь безродный пёс, что болтается под ногами и не заслуживает ни твоей дружбы, ни твоей любви.       — Ты лжёшь, — хрипит Тэхён. — У меня один-единственный брат — и это не ты.       — Конечно, любимый Хосок-и, — Шун плюёт на пол от отвращения, и ядовитая улыбка растягивает губы. — Ты не представляешь, сколько раз я хотел вскрыть ему вены, чтобы убрать с дороги. Потому что это я твой брат — настоящий, единоутробный. Я, а не он! Но я всегда был в твоей тени, всегда был на втором месте. И в клане, и в сердце матери!       Срывается на крик, а Тэхён смеётся, чем ещё больше злит и без того беснующегося Шуна, который подлетает к нему и хватает за шею:       — Смейся, братишка, я посмотрю, кто будет смеяться последним.       Он вытаскивает из-за пояса кинжал и прикладывает кончик лезвия к плечу Тэхёна, чуть надавливая и прокалывая медовую кожу, капелька крови блестит на той.       — Давай посмотрим, как долго ты сможешь терпеть боль? — Он делает первый надрез, проводя кинжалом по груди, смотрит, как Тэхён сжимает зубы, и задаёт первый вопрос: — Куда ты дел ампулу? Видишь ли, я в курсе, что она у тебя, нужно быть осторожным, когда рассказываешь свои секреты в доме, где в каждом углу имеются уши.       — Её нет, больше нет, — усмехается, видя как корёжит от его ответа Шуна, — я её уничтожил.       — Врёшь! — он проводит лезвием по животу, пуская больше крови, и Тэхён прикрывает глаза, после открывая их и упрямо глядя перед собой.       — Можешь резать меня на куски, но ампулы больше нет, и формулы тебе тоже не видать, — выдавливает из себя слова, горло всё ещё дерёт.       — Хорошо, пусть так, но у меня есть ты. И со временем ты всё расскажешь, у меня много времени. Ну же, Тэ, помоги себе, мне не доставляет радости мучить тебя, наоборот — это разбивает мне сердце.       — У крысы нет сердца.       Следующий порез приходится по бедру, сталь лезвия вспарывает ткань брюк. Тэхён лишь снова смеётся, его не страшат пытки.       — Даже тысяча порезов не заставит меня расколоться.       — Тысячу так тысячу.       Ещё один порез рядом с пахом, чуть сильнее и глубже; сквозь брюки просачивается красный, и Тэхён сжимает челюсти, но ни единый крик не срывается с его губ.       — Давно ты меня вычислил? Впрочем, неважно. Ты теперь в моих руках, а значит, и формула тоже скоро будет у меня. Как и вся "Саньхэхуэй". Её преданность и любовь будут принадлежать мне.       Он продолжает наносить порезы, раскрашивая тело Тэхёна, алыми красками, будто художник, любовно и старательно рисует кровавый пейзаж.       Но, так и не дождавшись никакой реакции, убирает нож и резко дёргает Тэхёна за волосы.       — Ты не знаешь, что это такое — быть незаконнорожденным сыном и питать больную любовь к, как оказалось, своему брату, — на дне зрачков промелькнула застарелая боль или, может, это Тэхёну просто показалось? — Я всего лишь хотел быть к тебе ближе, хотел, чтобы ты посмотрел на меня не как на безродного пса, а на как равного себе. Но ты не обращал на меня никакого внимания. А когда любовь причиняет лишь боль, тогда она превращается в ненависть. Она капля за каплей отравляла мою душу, разрушая её до самого основания, выжигая до тла. И я поклялся, что отомщу. Нелюбимый сын и презираемый брат. Ты не представляешь, как это больно.       — Ошибаешься. Я это знаю.       — Ну да, конечно, — язвит и со всей силы снова дёргает за волосы, — твои страдания по сравнению с моими — это хуйня. У тебя есть Хосок и есть Минхо. Дядя, вырастивший тебя с заботой и любовью, у меня же — нет никого. Только пустота в сердце. И в этом виноват ты.       — Я не знал, — хрипит Тэхён, от боли мутнеет рассудок.       — Это не отменяет твоей вины, — бросает отрывисто. — Когда-то мне хотелось добиться вашей любви, а сейчас мне плевать. Не можешь получить добровольно — забери силой. Сначала я трахну тебя, но не убью, нет — я заставлю тебя страдать так же, как страдал сам. А для этого я найду и трахну твоего Чонгука, прямо у тебя на глазах, — улыбается одержимо. — Потом отдам его своим людям, ну и, если он будет ещё в состоянии дышать, то я, так и быть, разрешу тебе пустить ему пулю в лоб, чтобы прекратить его мучения.       Шун запрокидывает Тэхёну голову и шепчет прямо в губы:       — Ну а ты будешь моей любимой сукой для утех, я буду трахать тебя до сорванного голоса и моего имени на устах, чтобы ты никогда не забывал, как зовут твоего хозяина, — прикусывает кадык, а Тэхёна выворачивает от мерзости. — Теперь я стану главой Саньхэхуэй, и нашей милой мамочке придётся смириться. А теперь давай выпьем за воссоединение семьи, — глумливо проходится взглядом по обнажённому окровавленному телу.       На щёки давят чужие пальцы, заставляя открыть рот, и в него вливают янтарную жидкость, обжигающую и без того зудящее горло. Тэхён пытается выплюнуть алкоголь, но ему не дают, заставляя проглотить содержимое бокала.       — Ну вот, хороший мальчик, — шепчет ласково Шун, поглаживая щёку Тэхёна. — Скоро ты будешь хотеть меня так же, как и я тебя — твоё тело уже начинает гореть. И всё, о чём ты будешь думать — это побыстрее кончить, и тебе будет без разницы, кто перед тобой: я или твой обожаемый Чонгук.       — Никогда.       — На твоем месте я бы не был так уверен, — рука Шуна проходится по паху, и он удовлетворенно хмыкает. — Я уже вижу, как возбуждение тянет к тебе свои щупальца, а член твердеет в штанах.       — Что ты мне дал?       — Какая разница, тебе всё равно с этим не справиться.       Тэхён стискивает зубы: волна желания прошибает его тело, спускаясь к паху и закручиваясь в тугую спираль, ударяя всполохом прямо в головку. Та наливается кровью, начиная вырабатывать естественную смазку и оттопыривать ширинку, оставляя мокрое липкое пятно.       — Ты хочешь меня, — бормочет, — твой член уже стоит крепко, я так давно о нём мечтал. Будешь слушаться — я тебя развяжу. Будешь?       Тэхён кивает: ему нужно во что бы то ни стало усыпить чужую бдительность, — тогда есть шанс на спасение.       Шун снова берёт кинжал и, перерезая верёвки, освобождает руки Тэхёна, сразу же наваливаясь на желанное тело и опрокидывая его на пол. Он седлает его напряжённые бёдра, шарит руками по телу, касается твёрдого паха.       — Ты такой твёрдый, твёрдый для меня, — он наклоняет голову и обводит языком контур члена через ткань брюк.       — Отъебись от меня, — рычит Тэхён.       — Ты такой грозный — как настоящий тигр. Интересно, ты будешь по-прежнему рычать, когда я буду тебе отсасывать? — Шун нетерпеливо расстёгивает ширинку и спускает брюки с Тэхёна, высвобождая из боксеров налившийся кровью член. Кинжал своей сталью снова холодит кожу. Лезвие слегка прокалывает щёку.       — Вот видишь, как ты хочешь меня. — Он проводит одной рукой по члену, и Тэхён шипит сквозь зубы. — Если бы ты только хоть разок взглянул на меня, как смотришь на этого Чонгука… Но сегодня я получу всё сполна, — он безумно смотрит на Тэхёна и тянется к нему с поцелуем, стонет отчаянно от того, что получил то, что так давно желал.       Сгорает в своей одержимости, чувствуя ответный поцелуй, и теряет голову. Он ослабляет нажим кинжала на скулу Тэхёна, после совсем откидывая его в сторону, окончательно забываясь в своем безумии и страсти, дрожит всем телом, и Тэхён пользуется единственным предоставленным шансом — кусает того за губу, зажимая крепко зубы и прокусывая до крови. И пока Шун вопит от боли — бьёт того в лицо и, дотянувшись рукой до кинжала, со всей силы всаживает его в чужую гортань, прокручивая и уводя вниз по трахее.       — Как? — только и может произнести Шун, и кровь пузырями скапливается на губах, а густой поток из разодранной шеи хлещет, заливая грудь, руки и лицо Тэхёна оттенком красного, затекая в приоткрытый рот, вызывая тошноту от противного металлического ржавого вкуса.       — Я же сказал — съебись с меня.       Он скидывает труп Шуна с себя и тяжело дышит, пытаясь привести себя в порядок; кое-как натягивает на себя бельё и брюки, стараясь встать, но ноги не держат, голову туманит подсыпанное вещество, член ломит от боли, и Тэхёну кажется, что если он сейчас не кончит, то сойдёт с ума.       Нужно добраться до дома — холодная вода должна помочь. Всё еще стоя на четвереньках, он нервно обыскивает тело Шуна и достает из его кармана сотовый. Тэхён облегченно выдыхает и набирает Минхо.       Тот берет трубку почти сразу, огрызаясь на звонящего:       — Нахуя звонишь? — психует. — Не до тебя.       — Мин… — хрипя в трубку.       И тот мгновенно узнаёт голос лучшего друга, агрессия в голосе исчезает:       — Тэхён, твою мать, ты жив! — в голосе переживание и тревогу за версту слышно. — Ты где? Мы перерыли весь Шанхай!       — Забери меня, я сейчас пришлю геолокацию.       Минхо находит Тэхёна в полусогнутом состоянии в подвале полуразрушенного дома, находящегося в пятнадцати километрах от Шанхая; его тело горит, как и сказал Шун — он хочет лишь одного.       — Отвези меня домой, — просит Тэхён.       — Может, лучше в больницу? Ты весь в крови.       — Нет, это кровь Шуна, мне не нужна больница, мне нужно освободить член от спермы.       — Тогда, может, в клуб? Никто об этом не узнает, — делает ещё одну попытку Минхо.       — Нет, — цедит, — домой. Я приму душ, подрочу и завтра отправлюсь за Чонгуком.       Когда машина привозит его к особняку, Тэхён уже на взводе, Минхо помогает ему выйти из машины.       — Ты уверен, что тебе не нужна помощь?       — Поверь, твоя помощь мне точно не нужна, единственный, кто может мне помочь — это Чонгук, но он сейчас у шу-шу, поэтому я справлюсь сам. — Тэхён, стиснув зубы, хлопает его по плечу. — Можешь ехать.       В особняке горит свет, и Тэхён точно знает, что там никого не может быть, а потому здесь только два варианта: либо это свои, либо враги, — возможно, у Шуна, помимо Номуру, были ещё сообщники. Он, пошатываясь, заходит в дом, направляясь прямиком к тайнику, достаёт оттуда пистолет и на нетвёрдых ногах поднимается в комнату.       Распахнув дверь и выставив пистолет вперёд, он пытается сфокусировать поплывший взгляд и вовремя замечает, что направляет дуло на Чонгука, который радостно выскакивает ему на встречу в одном, мать его, халате.       — Ангел, что ты здесь делаешь? Ты хоть понимаешь, что я мог тебя застрелить? — рычит сквозь зубы Тэхён, мимолётно любуясь любимым лицом: всё же он чертовски соскучился. — Как ты оказался в Шанхае и почему я об этом ничего не знаю?       Держать себя в руках с каждым новым выдохом всё сложнее, а тут ещё Чонгук — такой разнеженный и расслабленный, явно вышедший из ванной… Юноша тупит взор, облизывает нервно губы — Тэхён голодно прослеживает траекторию юркого языка.       — Я хотел к тебе. Я соскучился, — шепчет и вдруг округляет глаза, прикасаясь к порезу на щеке. — Тэхён, ты ранен? Тебе плохо?       Беспокойство в глазах бьёт под дых, заставляя чувствовать тепло.       — Это не моя кровь, — хрипит, не в силах больше сдерживать себя и своего зверя, что хочет вырваться наружу и взять своё. — Я тоже соскучился по тебе, ангел, ты даже не представляешь, как, — бормочет, зарывшись лицом в волосы, и вдыхает запах Чонгука, теперь так похожий на его.       Он щекочет пазухи носа, и Тэхён блаженно закрывает глаза, напитывается им, наполняется до самых краёв, не может насытиться; как жаждущий путник приникает к распахнутым губам, собирает поцелуем живительную влагу — всего Чонгука хочет съесть, проглотить без остатка.       Отрывается с усилием и отталкивает того ради его же безопасности.       — Уходи, Чонгук, позвони Хосоку и попроси за тобой приехать.       Отворачивается, снимая с себя брюки, и проходит в душевую. Чонгук растерянно идёт следом.       — Но почему? — искренне не понимает.       — Потому что я сейчас не в состоянии здраво мыслить, мой член скоро лопнет от того, как я хочу на него тебя насадить. И если ты сейчас не уйдёшь, то я просто трахну тебя, трахну грубо и жёстко.       — Так трахни. Я на всё согласен, ты не причинишь мне боли, — заглядывает в полностью чёрные глаза и добивает: — Я тебе доверяю.       — Потом не вини меня, — рычит зло, выпуская зверя наружу, разворачивает Чонгука спиной и толкает к стенке душевой кабины, прижимая щекой к стеклу, и кусает за загривок.       А тот, распластываясь по стеклу, бросает взгляд из-под опущенных ресниц, стонет совершенно по-блядски и задницу выпячивает, потирается о твердую плоть и плевать ему, что Тэхён в чужой крови измазан, даже наоборот — его это дико заводит. Его черти в глазах довольны, им Тэхён любой по нраву.       Тэхён скидывает с него халат, ткань струится по грациозной спине, открывая взгляду абсолютно нагое тело, опадает к стопам, и Чонгук шепчет заполошно:       — Возьми меня, Тэхён, возьми, я готов.       И плавится от горящих углей в чёрных зрачках, что тлеют, разжигая костер, на котором душа Чонгука сгорает.       Тэхён прижимается ближе, кладёт руки с пятнами запёкшейся, въевшейся крови на упругие ягодицы, ладони любовно оглаживают их, сжимают до красных отметин и шлепком ложатся, обжигая кожу.       Чонгук вскрикивает, стонет протяжно и задом виляет, ещё хочет, чтобы Тэхён себя не сдерживал. Тэхён его желаниям внемлет — раздвигает ягодицы и впивается взглядом в колечко мышц, что неожиданно блестит от смазки и приветствует красным кристаллом анальной пробки.       — Говорю же — я готов. — И снова трётся ягодицами о пах. — Тэхё-он, — выстанывает имя.       Дерзкий, но Тэхён без ума от такого Чонгука.       — Значит, играл с собой? Запомни, ангел: растягивать тебя могу только я. Твоя задница только для моего члена. — Он берёт пробку за кристаллик и тащит её наружу, отбрасывает подальше и проталкивает сразу два пальца в анус по самые костяшки; те проходят свободно, и он протискивает ещё один палец, двигает ими пару раз, срывает тягучие стоны.       — Прости, ангел, я не могу больше ждать, — он стягивает с себя нижнее бельё и пристраивает горячую головку к анусу.       Входит грубо, слитно, сразу до полного звонкого шлепка, стальной хваткой тянет за волосы на себя, заставив максимально запрокинуть голову, что даже сделать вдох больно. Выходит — и тут же впечатывается обратно, впиваясь алчным поцелуем. Пошло, мокро и безумно.       Щёку снова прижимают к стеклу, наваливаются всем телом, пачкая безупречную наготу кровью. Чонгук смотрит искушающим взглядом, завлекая в тёмные воды, на дне которых Тэхён гибнет, не имея возможности всплыть на поверхность. Чонгук издаёт тихий выдох, после срываясь на тягучий медовый стон, что впитывают в тот же миг, жадно сминая раскрытые в попытке сделать глоток воздуха губы.       Тэхён теряет всего себя в мутных от страсти глазах, смотрящих из-под длинных, слипшихся от пота ресниц, приглашающих пасть вместе в объятья греха и остаться в них навсегда. Чонгук скользит пальцами по стеклу, пытаясь удержаться и не сползти вниз, но ему не дают, надавливая ладонью между лопатками и удерживая, плотно накрывая собой.       Толчки сильные, грубые, хлёсткие — такие, что норовят проткнуть насквозь. Казалось, Тэхён думает только о том, как получить лишь собственное удовольствие, и это сработало бы — если бы член раз за разом не попадал по простате и не бил током по оголённым нервам, разбивая Чонгука от этой показной грубости.              Тэхён голодно оглядывает песочное тело, оглаживает ладонями аккуратные изгибы, ощущая бархатную гладкость, и всаживает зубы в плечо, так, что остаётся отпечаток на взмокшей коже. Он раскрывает манящие половинки, оттягивая в сторону и предоставляя члену больший доступ, входя ещё глубже, по самые яйца, хлопающие о бёдра.       — Этого ты хотел, ангел? Отвечай!       — Да! — кричит Чонгук, переставая соображать: слишком много всего чувствует. — Да, я этого хотел, хотел тебя настоящим, таким, какой ты с другими.       — И как, нравится? — шипит, остервенело вбиваясь в податливое тело, выгибающееся навстречу каждому, пронизывающему разрядом тока толчку. Он смыкает руки на его талии, укладывая ладонь на живот, чувствуя ею, как двигается его член внутри.       — Да, нравится, — словно в бреду отвечает. — Ты нравишься мне любой.       Признание оглушает обоих.       Тэхён замирает неверяще, а потом, сдаваясь, со стоном приникает к губам, что великую тайну поведали. Движения бедёр замедляются, и Тэхён уже плавно толкается, покрывая крылья лопаток ласковыми поцелуями.       — Ты не ангел — ты моя погибель, — стонет обречённо.       Тэхён выходит из Чонгука и разворачивает того лицом к себе.       — Я хочу видеть, как в твоих глазах рождаются звёзды. Только для меня.       Подхватывает за ягодицы, приподнимая вверх, и усаживает себе на член, входит снова, соединяясь телами, а Чонгуку кажется, что душами. В этот раз толчки неторопливые, тягучие, дразнящие, отпечатки губ повсюду расцветают вишнёвыми лепестками, заявляют права, ставят печать собственника.       Холод стекла пронизывает поясницу, что опирается на душевую кабину, щиколотки скрещиваются за спиной в уже излюбленном движении, упираясь пятками в крепкие ягодицы, подначивая и прося глубже и сильнее. Пальцы заползают в чёрные пряди, спускаются по затылку вниз, по выемке шеи, опускаясь на мощную спину и вжимаясь подушечками в ямки между позвонками, Чонгук проводит ладонями от лопаток до плеч, притягивая к себе со всей силы, чтобы кожа к коже, рёбра к рёбрам, сердце к сердцу.       Тянется к манящим губам, теряясь в их нежности и тягучих, словно капля мёда, стонах. Чонгук закрывает глаза, ловя приходы от накатывающей эйфории, его ресницы дрожат, роняя тени на разгорячённые от страсти и изнуряющего крышесносного секса щёки.       Тэхён с жадностью выцеловывает шею, линию челюсти и всё, до чего может дотянуться. Жар поцелуев обжигает кожу, он одержимо оставляет следы зубов на впадинке ключиц, мнёт рукою тонкую талию, продолжая вбиваться, заставляя Чонгука сдавленно вскрикивать и закатывать глаза от удовольствия.       Чувствуя приближение оргазма, Тэхён описывает бедрами окружность, двигаясь с оттяжкой, и кончает глубоко внутри Чонгука сразу после того, как тот изливается, пачкая их животы, и аккуратно опускает того на ноги, удерживая от падения и вставая перед ним на колени.       Тэхён поддаётся моменту своей слабости, обнимая так, словно ничего дороже нет в этом мире, и целует острые колени, прижимаясь лицом.       — Я твой преданный зверь, — шепчет прежде, чем тьма поглощает сознание.