Это сильнее меня

      Пачка рассыпалась ещё несколько часов назад, когда я на негнущихся ногах с трудом залез на кровать, не видя ничего перед собой. Просто выпала из заднего кармана штанов и маленькие никотиновые стержни, предназначенные для убийства моих лёгких, валялись на полу, возможно, парочка закатилась куда-то. Это всё абсолютно неважно, так даже удобнее: наклонился, подобрал, подкурил. Я никогда раньше не делал этого в квартире, уж тем более в спальне. На крайний случай выходил на балкон, ну или открывал окно на кухне. Но сейчас сил не было даже переодеться, не говоря уже о том, чтобы пойти в другую комнату. Меня морально выебали и высушили, плюнули в лицо и растерли, растоптали, разорвали, уничтожили. Мир потух, оставив из всей палитры лишь чёрный и серый цвета, из которых теперь состояла моя жизнь. Никому не нужная. Это, конечно же, самообман, потому что не нужна она лишь одному человеку, лишь ему было плевать почему я так резко изменился в лице и лишь он сделал совершенно беззаботный вид, иногда бросая на меня полный непонимания взгляд. Нет, он всё понимал, знал и понимал, просто так было легче для нас двоих, так было удобнее для нас всех. Никаких лишних личных чувств, а значит и никаких проблем для группы в будущем. Братство, дружба, поддержка и так далее. Хрень собачья.       Я осознал, что дело нечисто только после трех туров подряд, проведённых в одном автобусе. Летние фестивали можно было бы считать четвёртым, но мы расставались на довольно продолжительное время, которое как раз и расставило последние точки над i. Или забило последние гвозди в крышку гроба моего спокойствия, точнее моего отрицания очевидного. Все эти месяцы каждый раз когда я смотрел на него... Боже, нет, не надо, слишком больно, в солнечном сплетении бушует такой пожар, что я снова потянулся за пивом, оставленным на тумбочке. Кстати из-за этого и не стал убирать сигареты, притащил 4 банки сразу, чтобы не ходить, и старался их не уронить, когда заваливался на кровать. Ещё и слезы мешали видеть что я творю, продолжая течь, не останавливаясь ни на мгновение, размывая мир перед глазами и скрывая его неприглядное уродство. Как будто они брали своё начало из моей искалеченной, поломанной души, брошенной погибать в страшных муках. Это сильнее меня, чувство, способное разнести сердце в клочья не поддавалось никакому контролю.       За окном скоро светать начнёт, а я так и не сдвинулся с места, копаясь в галерее телефона. Словно было недостаточно сегодняшнего происшествия на студии, словно я пытался познать пределы своей боли: в какой момент она уже вырубит моё сознание и отправит отдыхать. Даже не знаю что из этого хуже — вспоминать как он загадочно улыбался, рассказывая о знакомстве и последующем свидании с какой-то девицей, или вспоминать как мы вдвоём изучали каждый новый город если вдруг была такая возможность. Как мы вдвоём ходили по магазинам, это обязательная часть программы, он не мог уехать с пустыми руками. Его страсть к шмоткам уже пересекла мыслимые и немыслимые границы, став поводом для добрых насмешек даже у фанатов. А мне оставалось лишь ждать, пока он выйдет из примеречной в чем-то очередном сногсшибательном, и молить Бога, чтобы сдержаться и не наброситься на него в этой же многострадальной примеречной, явно повидавшей всякое. Вот эта фотография сделана в Париже, до концерта. Мы улыбаемся и не можем поверить, что наша мечта сбылась. Шесть финских парней дают свой сольный концерт в клубе рядом с легендарным Мулен Руж, с ума сойти! Только ленивый в тот вечер не танцевал канкан, а после определённой дозы алкоголя всех пробило на откровения. Я еле сдержался, чтобы не выпалить "Олли, я люблю тебя" и, наверное, зря... Ещё тогда можно было всё решить, хотя кто знает, он бы воспринял это как обычные братские чувства, мы сто раз за этот год сказали друг другу нечто подобное. Какая досада. Получается, что выхода нет и я попал в ловушку — жить в своей голове, каждый день отрицая и проигрывая борьбу этой дурацкой любви, или попытаться поговорить с ним, но шанс испортить отношения слишком велик, практически сто процентов. Да и не смею я так поступать, не смею мешать его счастью, нарушать его границы и лезть в душу. Меня ведь никто не заставлял влюбляться в лучшего друга, никто не просил лелеять это чувство, взращивать вместо того, чтобы задавить в зачатке.       А вот эта фотография сделана в Польше, когда тур уже почти закончился. Мы все предвкушали возвращение домой, в свои родные стены, ужины с семьёй, тусовки с друзьями. Как бы нам не нравилась музыка и концерты, как бы не горели своим делом, но физических сил под конец почти не осталось, каждое утро начиналось с борьбы, с попыток встать, с уговоров хоть что-то съесть, а не проваляться весь день на полке в автобусе. Последние недели меня ещё давило осознание собственных чувств, просто висело над головой как грозовое облако, вызывая у остальных невысказанные вопросы и обоснованное беспокойство. Йоэль попытался ненавязчиво выяснить что произошло, но мне нечего было ответить, поскольку я боялся нарушить незримую связь, которая стала за эти два сумасшедших года ещё крепче. Он бы выслушал, возможно понял, но совета точно ждать не стоило, тем более адекватного. Не от Хокки. Ещё я думал осторожно подкатить к Томми, все-таки он второй самый близкий к Матела человек после меня самого, но страх быть раскрытым победил здравый смысл. И я замкнулся окончательно.       — Йоонас, я знаю что ты там, открой дверь, пожалуйста! Или хотя бы трубку возьми, мы волнуемся!       Утро, точнее день начался с громких стуков в дверь и бесконечно разрывающегося от звонков телефона, вибрирующего где-то подо мной. Время три, я должен был появиться на студии ещё в полдень, но конечно же не смог после этой ужасной ночи. И вот теперь причина страданий стояла на пороге моей квартиры. Сделать вид, что меня нет дома, не получится, где я ещё могу быть? Привести себя в порядок за несколько минут тоже не вариант. И пока я думал как бы помягче слиться, то упустил главное — у Олли есть ключи. Видимо, он ради приличия выждал какое-то время, а теперь просто залетел в квартиру в поисках лучшего друга, причинившего столько неудобств группе.       — Вот ты где! Порко, ну ты и... — увидев меня, Матела осекся на полуслове и округлил без того огромные глаза. — Йоонас! Что случилось?!