You left me

— Йоэль, прекрати вести себя как мудак! — саркастично ругался я на его выходки. — Але, не бурчи! Ты как бабка в парке у озера, — ещё более саркастично отвечал он и трепал меня по волосам. Я помню все эти моменты — повседневные, даже, казалось бы, незаметные. Как мы вместе ходили в магазин за фаршем для лазаньи, как ездили в горы, как вместе работали в студии, записывая его партии для нового сингла. Я не придавал им значения до того, как Йоэль... Но вспомнил всё буквально сразу. Я помню, как мне позвонили и сообщили, что его... До сих пор не могу произнести это вслух. Я так и не принял, что рядом со мной его нет. И больше никогда не будет. На прощании я казался сильным. Пока моё сердце разрывалось от безутешных рыданий его матери и родственников, всхлипов общих подруг и даже парней, которые обычно не выражали эмоций, я держался изо всех сил, чтобы не разрыдаться. В итоге тихо вышел из зала прощания на улицу и закурил. Мерзкий дождь стекал по моим щекам, смешиваясь со слезами. До этих страшных дней я практически не курил, сейчас же пытаюсь найти в этом успокоение. Боль в горле от третьей сигареты подряд немного заглушает боль внутри меня. Я нашёл в себе силы всего один раз взглянуть на портрет, размещённый у гроба. И не смог поверить, что в этом самом тёмно-коричневом гробу, украшенном какими-то позолоченными фигурами, лежит Йоэль. Йоэль, который ещё некоторое время назад был рядом и трепал меня по волосам. От этого, правда, я сильно бесился. Помню, как подстригся, когда мы были в Германии. Первым делом я тогда решил подколоть его. — Теперь, Хокка, ты не сможешь трепать меня по волосам, — сказал я, зайдя в гримёрку, где сидели все парни. Йоэль ухмыльнулся, и, подойдя ко мне, взглянул мне в глаза и провёл рукой по новой причёске. — Ну ничего, отрастут, — сказал он, и похлопал меня по плечу. Господи, как бы я хотел, чтобы он хотя бы раз, хотя бы один чёртов раз, потрепал меня по волосам снова. Не свыкся. Не смирился, не принял, не поверил. И никогда, мне кажется, не смогу. В студии я запретил строго настрого трогать его вещи: кресло, где он всегда любил сидеть, его гитару, стоящую у прохода, микрофон и фигурку Венома, что он оставил возле монитора. Нико и Йоонас как-то обмолвились, что неплохо было бы убрать их, но я не позволил — в моей голове это не укладывалось, и, порой, как сумасшедший, я со всей серьёзностью рассуждал: — Йоэлю не понравится, что вы трогаете его вещи. Ему это не нравится. Пусть всё остаётся на своих местах. Парни пожимали плечами, и переглядывались, ища понимания ситуации друг в друге. Однажды, в один из подобных моментов, я подслушал разговор Йоонаса и Томми. Это было где-то через месяц после того, как Йоэль меня оставил. Я пришёл в студию, и, видимо, они не услышали, как я зашёл. — Слушай, Йоон, ну это же не нормально, — на пониженных тонах говорил Томми, пока они заваривали утренний кофе. Они старались говорить тише, но, увы, мой слух слишком хорош — я слышал почти всё, что они говорят. — Томми, нам всем нелегко, — спокойным голосом ответил ему Порко. — Ну мы же все держимся! Нам всем тяжело, без исключений, — не унимался тот. — А он... Да у него же крыша едет! В тот момент меня прошибло током. Я, как мне казалось, был слишком эмоционально уязвим, и эти слова так сильно затронули меня. Я просто не готов был его отпускать. Я не готов был, не хотел и не мог вообще этого сделать. Мне казалось, что от того, что я оставляю всё, как было раньше, он будет рядом. По крайней мере, мне так будет казаться. Получалось не очень. Я всё равно чувствовал — и чувствую — пустоту. И не могу это принять. — Слушай, ну а что ты хотел? — Йоонас вздохнул. — Они были так близки, и... И ему ещё сложнее, чем нам всем. — Близки... То есть, хочешь сказать, что... — Томми резко запнулся. Я понимал, что кто-то из парней догадывается о том, какие отношения сложились у нас с Йоэлем в последние годы, и что они были не совсем дружескими. — Ну да, а ты думаешь, чего Алекси так часто отвозит его до дома, и что они постоянно вместе ходят за обедом? Хочешь сказать, что не замечал? — Я как-то и не думал даже об этом... Так вы с Олли тоже вместе всё время ходите, вы тоже, что ли? — Нет у меня ничего с Олли, не переживай. А Алекси... Ему нужно время. Да, может он и перебарщивает с тем, что не может его отпустить, но тут ничего не поделать. Дай ему время. — Бред какой-то. Ну он не разрешает даже его гитару переставить! Я ещё при жизни Йоэлю говорил, что она стоит не в самом удобном месте, и об неё все спотыкаются... — Да ты задрал, Лалли! Забей ты на эту гитару, тебя, как будто, только она беспокоит! — Меня беспокоит то, что наш друг начинает сходить с ума. Думаешь, я таких не видел? Пока в клинике работал, кучу повидал, как раз вот с этого всё и начиналось. А потом они вообще в свой мирок уходили, и хер их вытащишь на поверхность из этого омута. В этот момент я понял, что больше слушать это не могу. Я осторожно открыл дверь в студию и демонстративно — да посильнее — хлопнул ей. — О, Алекси, привет! — Томми улыбался, идя ко мне навстречу, а я не знал, что и думать. Мой друг только что записал меня в психи, сравнив меня с сумасшедшими и напророчив мне психбольницу. Приятного было мало, но я давил из себя улыбку, словно ничего не слышал. И дальше делал вид, что меня это не тронуло, хотя задело. Я почти каждый день прихожу на кладбище. Смотрю на надгробную плиту, на которой выбиты имя, дата рождения и дата смерти. Кладу для него сигарету и несколько свежих цветов — раньше я выбирал исключительно розы, но позже решил внести разнообразие, выбирая тюльпаны, хризантемы и даже ромашки. Часто сижу на траве и просто разговариваю с ним так, как будто он ответит. Но он никогда мне не ответит. Я так скучаю по его голосу. Я хочу вновь его услышать, как он ругается на меня, или говорит мне какие-то глупости. Как рассуждает о музыке, как шутит шутки, понятные только ему, как указывает, что и кому делать, как он не спал ночью... Да хоть что-нибудь. Хоть два грёбанных слова. Порой мне кажется, что я начинаю забывать его голос. В такие моменты я судорожно, дрожащими пальцами открываю нашу переписку, и ищу голосовые. Любые голосовые... Нажимаю на Play. "Але, доброе утро. Я оставил твои ключи на комоде, мне нужно ехать на радио. На кухне есть кофе, в холодильнике найдёшь, что поесть. Не скучай, я вернусь в двенадцать". Помню, тогда я в первый раз ночевал у него. Мы долго не могли уснуть — тогда мы были друг с другом в первый раз. Целовались до боли в челюсти, обнимали друг друга. Незабываемая ночь. Наша первая ночь. "Слушай, у Нико температура, я сейчас дождусь Минну и приеду к тебе, а то он совсем плох". Они тогда были на студии с Нико, а я работал дома. Нико чувствовал себя неважно, и в итоге проболел потом две недели. Как он сказал, это была какая-то серьёзная инфекция, название которой я не запомнил. "Привет. Прости меня, я был не прав. Мне не стоило так говорить, и, знаешь, я уснуть не могу, зная, что обидел тебя. Я пойму, если ты мне не ответишь, мой поступок — конченный" И сразу следующее. "Знаешь, мне кажется, что я тебя не заслуживаю. Ты всегда рассудительный, а я... Я ураган, и я все время боюсь, что уничтожу тебя. Я разрушаю всё. Прости меня ещё раз". Мы тогда поругались сильно. Он наговорил мне много обидных слов сгоряча, о том, что я в группе только благодаря ему, что вообще я должен быть ему благодарен и всё такое. Было очень больно, и я ушёл. Долго ходил по улицам, пытался отпустить эту обиду, но было сложно. Эти голосовые я тогда послушал лишь на утро. Мы помирились в тот же день, а на выходные уехали в мой летний домик, чтобы выдохнуть и провести время вдвоём. Прошло 3 месяца, как его нет. И завтра мой день рождения. Я отказался его отмечать. Попросил не трогать меня ближайшие пару дней, и просто выключил сотовую связь. Весь день был дома, втыкал в стену и постоянно сидел в интернете, пытаясь отвлечься. Два раза спускался в магазин. Сначала за едой, потом за бутылкой виски, что я решил прикупить к "празднованию" своего дня рождения. Вместе с бутылкой виски, бокалом и пепельницей я расположился на полу своей лоджии. Я сидел, и пялился в экран телефона, пытаясь не делать того, что режет меня на куски. Не открывать его фотографии. Не открывать нашу переписку. Не слушать голосовые. Не пересматривать видео из поездок. Кому я вру? Самому себе? Рядом никого нет, кто осудил бы меня и сказал бы, что так я делаю хуже. Но я осознаю, что будет больно. И всё равно загружаю фотоплёнку. Открываю общие фотографии. Листаю, всматриваясь в его взгляд, его улыбку, нахмуренные брови. Обвожу взглядом каждый изгиб его лица, шеи, тела. Больно. Невыносимо больно, и я чувствую, как дыра во мне сквозит. Дыра, что появилась сразу после того, как он ушёл. Чёрная, поглощающая всё хорошее, что могло бы произойти в моей жизни. Всё то, чему я не разрешаю происходить. Я не разрешаю себе радоваться, мне кажется, что это несправедливо по отношению к нему. Да и не хочу. Улыбаться мне не хочется больше. Только если причиной улыбки стал бы он. Смотрю на последнюю совместную фотографию. Мы стоим у студии, он обнимает меня рукой и целует в макушку. Я стою рядом и глупо улыбаюсь. Это было за два дня то того, как Йоэль... ушёл. Мы тогда были пьяны, отчего мы оба были переполнены глупой нежностью. Мы постоянно обнимались, щекотали друг друга, целовались, когда никто не видит, и много-много смеялись. Мы несли всякую ахинею, парни над нами смеялись, и в конце концов... Чёрт, это был прекрасный день. Любые воспоминания кажутся такими серыми, но не эти. Я лежал на ногах у Йоэля, который сидел на полу у дивана. На студии, кроме нас шестерых, никого не было, впереди было несколько выходных, и мы решили напиться просто так, без повода, прежде чем мы бы разъехались по родственникам и родителям. Сначала было пиво, потом из ниоткуда достали бутылку виски, потом вторую и третью... Я не помню, как дошло до того, что мы начали обсуждать будущее. Конечно, всё это сопровождалось шутками и подколами. — Я точно знаю, что женюсь! — громко сказал Нико. — С тобой-то всё понятно, у тебя Минна, а мы... — кивнул Томми, прикладываясь к бокалу виски. — Я даже не задумывался об этом. Но бля, хочу погулять на свадьбе! Так давно не гулял, если ещё и в друзья жениха возьмут, вообще охуенно будет, никогда им не был! — Йоонас громко захохотал, открывая новую бутылку. — Парни, слышали? Срочно нужна свадьба! Нико? — Йоэль усмехнулся, смотря на Мойланена. — А что я? Я ж говорил, что пока Минна не получит образование, никакой свадьбы, всё после диплома... — Душно, Нико, — я демонстративно потрепал себя за воротник толстовки. — Я придумал, — воскликнул Олли, пытаясь перебить громкий смех Йоонаса. Мы все посмотрели на него. — А давайте Йоэля и Алекси поженим? — Чего, блять? — я засмеялся. — Прости, но мы не можем, да и вообще... — Ещё говоришь, что Нико душный. Я не об этом! Я имею в виду сейчас! — Олли подбежал к маленькому искусственному букету, стоявшему на подоконнике, и вытащил оттуда несколько веточек. — Смотри, вот вам бутоньерки! Чуть не уронив канцелярский органайзер, он достал оттуда две булавки, и подскочив к нам, стал прикреплять их сначала к моей толстовке, а после к толстовке Йоэля. Мы не сопротивлялись, лишь смеялись и надеялись, что Олли не проткнет нам кожу. — А я вас поженю! — сказал Нико, хватая с дивана темно-синий плед и повязывая его вокруг себя. — Я же не зря в церкви работал! — Но ты же не священник... — Олли задыхался от смеха. — Да какая, нахер, разница! — перебил его тогда Мойланен. — Работал же! Всё, я священник! Але и Йоэль, вставайте во-о-от тут! — он указал на середину комнаты, где лежал круглый мягкий ковёр. Смеясь, мы с Йоэлем встали с пола и встали туда, куда показал Нико. Это было очень весело и глупо, мы заливались смехом, и пытались стоять ровно — алкоголь давал в голову, и уверенно удерживаться на двух ногах не совсем получалось. — Погодите, погодите! Кольца! — Йоонас вошёл во вкус, и, сняв фольгированную этикетку с бутылки от шампанского, порвал её на две части и стал закручивать. — Во! Сделав наспех два кольца, он встал чуть позади Йоэля и состроил такую смешную гримасу, что я еле сдерживался. — Итак, дорогие гости, дорогие жених и... жених! — Нико с серьёзным лицом начал говорить свою речь. — Сегодня мы рады приветствовать вас на бракосочетании дорогих и близких вам людей Алекси Каунисвеси и Йоэля Хокка! Я держался как мог, но смеялись все. Нико размахивал руками и продолжал говорить. Я уже не помню, что точно он говорил, помню лишь то, что было уже к завершению. — И я рад объявить о том, что отныне и навсегда эти два сердца будут скреплены узами брака! Пожалуйста, молодожёны, поздравьте друг друга и закрепите этот брак поцелуем! Конечно, повод поцеловать Йоэля у всех на виду меня обрадовал. Мы не говорили никому о том, что наши отношения давным-давно вышли за рамки дружбы, и мы были осторожны с тем, чтобы проявлять чувства друг к другу на виду у парней. Я повернулся к нему и взглянул в его глаза — такие живые, весёлые, слегка покрасневшие от алкоголя. Я даже и не подозревал, что это будет мой буквально последний взгляд. Последний наш момент. Последний наш поцелуй. Поцелуй, вкус которого я так боюсь забыть. Его мягкие губы, привкус водки с энергетиком и его любви. Смахиваю с глаз скатившиеся слёзы и открываю нашу переписку. Мне говорили, что в скором времени его номер заблокируется. Я знаю, что телефон лежит на студии в ящике, выключенный мной через несколько дней после случившегося. Нахожу в переписке несколько видео неудачных дублей записи рекламы для фестиваля. Включаю первое. "Hey Peo-o-ple" — говорит он, и я пытаюсь сдержать смех, но не получается. — Пииипооол... — передразниваю его, смеюсь, и легко бью его кулаком в плечо. — Алекси, соберись! — говорит он и видео выключается. Вновь щиплет глаза. Я всё ещё не могу поверить. Вот из динамика телефона я слышу его голос. Самый родной голос. И я никогда не смогу принять то, что он никогда не возьмёт больше трубку. Что я никогда не услышу нежное, хрипящее "Доброе утро, сонная принцесса", на что буду ругаться. Никогда не будет шептать мне в ухо о том, куда "мы свалим после этого чёртового концерта". Никогда не попросит помочь ему со сборкой шкафа. Чувствую, как алкоголь бьёт в голову так, что голова становится тяжелее. Мысли в голове смешиваются, но все они — о нём. — За что мне всё это? За что, блять? За что ему это? Почему всё так произошло? — срываюсь с собственных пределов и начинаю плакать. Навзрыд, как ребёнок. Я так долго держался, запрещал себе рыдать, обещал самому себе быть сильным несмотря ни на что, но не получается. Я так больше не могу. Беру в руки телефон и нахожу контакт с именем "Хокка". Последний раз я звонил ему за два дня до его смерти, перед тем, как мы собирались в студию. Нажимаю "Вызов". Я не знаю, зачем. Я не знаю, для чего. Просто нажимаю. Я и не надеялся, что мне кто-то ответит. Я знаю, что телефон выключен и лежит в студии, в ящике, куда сам положил его. Просто мне так захотелось услышать его голос как раньше. И головой я понимаю, что этого не произойдёт. Но почему-то я слышу чёртов гудок. Чёртов гудок — звонок пошёл... Неужели у сим-карты новый владелец? Или, может, кто-то из парней взял телефон, не сказав об этом мне? Руки начинают трястись, как на той стороне звонка поднимают трубку. — Алекси... — я слышу голос. Голос, который я не спутаю ни с чьим другим. Хлопаю глазами, не понимая, что происходит. Я в бреду? Что со мной происходит? Я ведь не так много выпил, чтобы у меня были галлюцинации. — Йоэль?..