Иллюзия невинности

1938 год, Сеул Крик. Именно он становится тем единственным, что нарушает сон Хосока посреди преступно тихой мартовской ночи тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Главе департамента общественной безопасности давно пора было выучить, что подобная тишина никогда не является спутницей хорошего. Впрочем, размеренная семейная жизнь явно его расслабила за эти девять месяцев. О каких тревогах можно думать, когда главная забота — ремонт и найм слуг в просторном поместье бывшей русской дипломатической миссии. Иные возразили бы, что не могло возникнуть никаких трудностей с обустройством этого большого двухэтажного дома с множеством арок у входа и изящной башней, будто в средневековом замке. Здание пребывало в отменном состоянии, ещё при строительстве было проведено электричество и водопровод, а интерьер бывших комнат посла и беглого императора Коджона не уступал в роскоши дворцу Чхандоккун. Однако молодые супруги всё равно находили выход для своей кипучей энергии. Тэхён всего себя отдавал обустройству детской, кабинета и небольшой домашней студии для мужа, где он мог бы продолжать фотографировать, а Хосок неизменно оказывался рядом, помогая и находя куда более увлекательным выбор шёлковых обоев, нежели бесконечные донесения из северного Китая, где японцы теснили армию Чан Кайши. Пожалуй, Чон не побоялся бы сказать, что они были совершенно счастливы в своём маленьком мире. С этим же ощущением всепоглощающего спокойствия альфа ложился спать, однако едва ли он проспал и четырёх часов, прежде чем всех обитателей поместья разбудил истошный крик. Прокручивая в голове обрывочные воспоминания того вечера, Хосок вспомнит и странное состояние Тэхёна, и его явное недомогание, и то, как он некоторое время ворочался по постели, будучи не в силах уснуть. Альфа тогда лишь приобнял мужа, уже давно привыкнув, что беременность для Его Высочества проходила непросто, и порой превращалась в самую настоящую каторгу. Однако в этот раз всё оказалось намного хуже. Тэхён терпел, пока не стало невыносимо. Когда он закричал, стало очевидно — он рожает. Хосок не помнит ни единого дня, когда его охватывало беспокойство, подобное этому. Впрочем, ранее ему и не доводилось наблюдать роды. При первых схватках, начавшихся ночью, он продолжал оставаться в одной постели с супругом, стараясь поддержать, как мог, пока несколько слуг-омег приносили холодные полотенца и прикладывали их к телу принца. Чуть позже в поместье приехали врачи, и всех, кто мог бы помешать, попросили удалиться из спальни. Поначалу Хосок не хотел, но когда Тэхён в короткий момент отдыха, сам попросил его уйти, перечить уже было бесполезно. Альфа уповал, что всё закончится быстро, вот только шёл уже пятнадцатый час, а Тэхён так до сих пор и не мог родить. С каждым полным боли криком, доносящимся со второго этажа особняка, внутри альфы что-то обрывалось, и он был готов на всё, что угодно, лишь бы страдания любимого прекратились, но очень быстро эмоции отступали, и приходило горькое осознание: Чон ни на что не может повлиять. Хосок не представлял, как его муж ещё держался. Солдаты с отрубленными конечностями на поле боя, кажется, кричали куда менее истошно, и их вопли прекращались спустя несколько жалких минут. Здесь же пытка длилась невыносимо много часов. В какой-то момент альфа осознал, что просто ждать внизу он не может — ему необходимо увидеть Тэхёна. Вот только войти в спальню ему никто не позволил, а врачей и слуг в этом поддержал Тэхён не велев впускать к нему кого-либо, даже с воплями прогнал папу, приехавшего из Чхандоккуна так быстро, как только смог, когда ему доложили, что у Его Высочества отошли воды. Наложник Ким, видя полные волнения глаза зятя, старался успокоить и говорил, что его роды тоже длились долго, однако в конечном итоге прошли хорошо, поэтому беспокойства излишни. Впрочем, Хосок не верил, что процесс, проходящий хорошо, может сопровождаться столькими криками и столькими окровавленными полотенцами, которые невозможно было не заметить у порога. Когда пошёл уже семнадцатый час, альфа не смог удержаться от соблазна закурить, однако не сказать, что никотин возымел хоть какой-то успокаивающий эффект. К восемнадцатому часу Чон попросил слуг принести ему бокал виски. Вот только раньше заветного бокала альфе принесли новость, что приехал его отец. Что Сукчону было нужно — оставалось только гадать. — Я был уверен, что мой внук уже давно родился и на него можно взглянуть, — даже не поздоровавшись, произносит премьер-министр, заходя к сыну в кабинет на первом этаже. — И что я узнаю от слуг, когда приезжаю? Что мой бездарный зять даже нормально родить не может. Твоему папе потребовалось не более семи часов. Наложник Ким, спустившийся со второго этажа, дабы передать Хосоку радостные слова врачей о том, что головка младенца наконец стала видна, не может не услышать всё то, что говорит премьер-министр. В это мгновение ему невольно вспоминается недавний разговор с сыном.

***

Новый тысяча девятьсот тридцать восьмой год встретил Ли Тэхёна спокойствием и безмятежностью. Всё в его жизни было так, как он того желал: он жил с любимым супругом в прекрасном поместье, беременность протекала тяжело, но врачи заверяли, что беспокойства излишни, а союзная Чосону Япония на севере громила китайские войска, а значит, сбывались самые радужные прогнозы — война вот-вот закончится, а Чосон даже не успеет в неё вступить. И не будет больше раздражающей бравады премьер-министра, не будет бесполезных расходов и не будет странного волнения, возникающего внутри каждый раз, когда мальчики-газетчики на улицах Сеула оглашали последние новости из Китая. Впрочем, едва ли вести с фронта хоть как-то тревожили обитателей бесконечных павильонов дворца Чхандоккун. В императорской резиденции царило умиротворение, которое передавалось и Тэхёну каждый раз, когда он приходил навестить родителей. Именно поэтому сейчас, лёжа головой на коленях любимого папы и чувствуя мягкие поглаживания на затылке, Его Высочество не может не прикрыть расслабленно глаза. В это мгновение отступает на второй план абсолютно всё: и непрекращающаяся тошнота, и периодические боли в животе, и жгучее раздражение, которое неизменно вызывал премьер-министр. Впрочем, о последнем наложник Ким решает сыну всё же напомнить: — До меня дошли определённые слухи, — начинает издалека родитель, однако Тэхён уже подозревает, о чём пойдёт речь и понимает, что расслабленные минуты подошли к концу. — О том, как ты проявил неуважение к своему свёкру. — Не понимаю, о каком неуважении может идти речь, — делая вид, что ничего не произошло, принц поднимает голову с колен папы и принимает сидячее положение. — Сегодня почти не толкается, похоже, тоже устал, — положив правую ладонь на сильно увеличившийся живот, Тэхён пытается перевести тему, но наложник продолжает: — Ты назвал собаку его именем! — даже не пытается скрыть собственного возмущения Ким. — Он постоянно твердит нам с Хосоком о том, чтобы мы назвали своего сына в честь него. Раз он так хочет подарить своё чудное имя кому-то, я исполнил эту просьбу. И это же не какая-то бродячая собака, это очаровательный маленький мопс Сукчон. Как по мне, они очень похожи. — Уже все кому не лень говорят, что премьер-министр в бешенстве. Ты понимаешь, насколько опасно злить такого человека, как Чон Сукчон? — гнев из голоса наложника Кима так никуда и не пропадает. — Не понимаю, в чём опасность, на его тёзку прикрикнешь, и он начинает писаться на ковёр. Думаю, с этим так же. — Тэхён, тебе следует перед ним извиниться, — чуть более спокойно добавляет омега, понимая, что сын не слишком горит желанием идти на компромисс. — За что?! — теперь настала очередь Тэхёна демонстрировать собственное раздражение и ничем не прикрытую злобу. — Он всю беременность досаждает мне разговорами о том, что не просто желательно, а я обязан родить альфу, который станет ему наследником. И назвать я этого альфу должен Сукчоном, и в военную академию на обучение отдать. Премьер-министр не озвучивает, но думаю, его воля, он у меня ребёнка и вовсе отобрал бы! — наложник не перебивает, даёт сыну высказаться на повышенных тонах, прекрасно понимая, что может чувствовать оскорблённый родитель. — Я теперь уповаю, чтобы родился омега. Альфа будет принадлежать Сукчону, а омега только нам с Хосоком. — Премьер-министра тоже можно понять, любому альфе нужны наследники. — Хосок ему уже не наследник? — весомо возражает Его Высочество. — А если так нужны другие, пускай чаще ходит к тому глуповатому актёришке, с которым спит. Он даже младше меня, наверняка справится с ролью свиноматки. — Тэхён, я понимаю твоё раздражение, но... — однако договорить наложнику не дают: — Нет, не понимаешь! Я не позволю Чон Сукчону помыкать мной и ни во что не ставить. Я Его Императорское Высочество, а не какой-то оборванец из деревни. — Думаю, ты всё же можешь преувеличивать из-за переживаний в связи с беременностью. Уверен, когда ребёнок родится, твой свёкр будет рад любому. — Я уверен, что точно не ошибаюсь, попомни моё слово, папа.

***

— Отец, прошу, — Хосок, который и так себе места не находил все эти восемнадцать часов, совершенно не был настроен обсуждать, как Тэхён, якобы неподобающе плохо, справляется с родами. — Тэхёну сейчас непросто, он ещё и никого кроме врачей к себе не подпускает. Наложник Ким ушёл наверх, надеется, что всё же удастся попасть к сыну и как-то поддержать. В этот момент в кабинет заходит один из слуг с подносом, на котором стоял бокал виски. Бокал передают сидящему за своим рабочим столом Хосоку, в то время, как старший Чон смотрит на всё это со смесью недоумения и лёгкого раздражения во взгляде. Сукчон даже не садится напротив сына, так и продолжает стоять, будто бы возвышаясь над жалким Хосоком с его такими же жалкими эмоциями. Глава департамента, впрочем, эту грозную фигуру успешно игнорирует. — Я могу понять истерию омег, но ты что тут устраиваешь? — поняв, что безмолвные сигналы остались не поняты, премьер-министр озвучивает собственное недовольство напрямую. — Как ты можешь заниматься делами государственной важности, если так переживаешь из-за каких-то там родов! — В том то и дело, что это не какие-то там роды, а роды моего мужа. — К которому ты излишне привязан. Звучит словно неутешительный диагноз от врача, однако Хосок понимает, что отца проще игнорировать, чем спорить с ним. Впрочем, одна детская обида, не дающая покоя уже много лет, огласки требует. Младший Чон умом понимает, что ему лучше молчать, что последствия не стоят краткого мига своеобразного триумфа, но то ли несколько глотков виски способствовали развязыванию языка, то ли переживания за Тэхёна отодвигали всё прочее на второй план. — Или ты был к нам с папой недостаточно привязан. В это мгновение Сукчон замирает, не сразу будучи в силах поверить в то, что услышал. Подобной дерзости от Хосока он совершенно точно не мог ожидать, впрочем, велика была вероятность пагубного влияния вульгарного Тэхёна на сыновью покорность. Немного отойдя от шока, премьер-министр решает, что лучшим решением в этой ситуации будет молча удалиться, и пускай сына потом изнутри, будто слизкий червь, сгрызёт стыд. — Я подожду в гостиной, — единственное, что произносит Сукчон, прежде чем покинуть кабинет сына, пока наверху вновь раздаются крики, которые, кажется, стали лишь страшнее. Хосок надеется, что хотя бы сейчас его оставят наедине с собственными переживаниями, вот только не успевает дверь за Сукчоном захлопнуться, как порог переступает наложник Ким. Не трудно догадаться, что он всё это время выжидающе подслушивал в коридоре, однако глава департамента сейчас слишком разбит, чтобы размышлять о подобном. На мгновение только проскальзывает любопытство — что мог испытывать наложник, слыша все те слова о единственном сыне? Маловероятно, что он обрадовался, а позднее поблагодарит премьер-министра за уместную критику. Впрочем, пускай разбираются сами. С недавних пор Хосоку ничто не интересно, кроме его мужа и сына, который вот-вот должен был появиться на свет. — Мне жаль, — неожиданно после непродолжительного молчания произносит наложник Ким, так и оставаясь стоять у закрытой двери. — Он умирает? — тихо и неверяще говорит Хосок, и в это мгновение в его взгляде можно было увидеть столько ужаса, сколько не было в глазах всех чосонцев, когда их превратили в колонию. — Нет, нет, всё хорошо, пускай роды и проходят тяжело. Я о другом. — О другом жалеть не имеет смысла. Как Тэхён? — Он хорошо держится, слуги сообщат, когда ребёнок родится. Хосок понимает, что им с наложником Кимом оставалось только ждать, однако волнение от этого никуда не пропадало. Не было, пожалуй, ничего мучительнее, чем сидеть несколько часов в неведении, однако, похоже, Господь в лице Ли Тэхёна решил над альфой сжалиться. Через несколько минут в кабинет Чона чуть ли не забегает один из слуг-омег со словами, что принц хочет видеть мужа. Хосоку кажется, что ещё никогда прежде он не поднимался на второй этаж столь же быстро. Наконец альфе удаётся попасть в спальню и собственными глазами увидеть всё, что там происходило. У постели толпились врачи и за ними едва ли удаётся сразу увидеть Его Высочество. Лишь еле слышимое из-за севшего голоса «Хосок» и рука, тянущаяся к нему с правой стороны, позволяют понять альфе, что супруг действительно здесь. Чон стремительно подходит к изголовью, стараясь не мешать врачам и не наступать на тут и там разбросанные окровавленные полотенца, и видит ужасающую картину. Теперь становится понятно, почему Тэхён никого не хотел к себе подпускать. Вряд ли принц хотел, чтобы его кто-то наблюдал в подобном состоянии, однако, похоже, одному Его Высочеству стало совсем невыносимо. Хосок смотрит на супруга и не может его узнать. Кожа белая, словно не так давно растаявший во дворе поместья снег, взгляд потухший, а на подрагивающих ресницах можно заметить первые слёзы. Принц Ли Тэхён плакал лишь в исключительных случаях и мало кому позволял себя видеть плачущим. Но сейчас ничего не осталось от уверенного в себе и по царственному высокомерного принца. Сейчас он был обессилен, казалось, что каждый новый вздох мог стать для него последним, и в это мгновение он тянулся к Хосоку, как к единственной возможности на спасение. Альфе требуется призвать на помощь всё своё мужество, дабы перед нуждающимся в поддержке любимым казаться стойким и спокойным, пускай внутри что-то обрывалось с каждой новой слезинкой Тэхёна. — Хосок... — вновь произносит омега севшим из-за долгих криков голосом, и Чон садится у его изголовья, крепко сжимая ладонь Тэхёна в своей. — Я здесь, я рядом, всё хорошо, — как может успокаивает Хосок, пускай и сам в эту минуту находится на грани отчаяния. — Я не могу... — не успевает принц договорить, как всё его тело вновь пронзает боль, а врачи в очередной раз повторяют, чтобы он тужился, Тэхён же явно хочет вновь закричать, но не может. — Я больше не могу, пускай они его из меня вырежут, я не могу, — на одном дыхании, едва придя в себя, проговаривает Его Высочество, и глава департамента понимает, что ни у одного допрашиваемого не слышал столько отчаяния в голосе, сколько сейчас у любимого. — Ты сможешь, осталось немного, — на самом деле Хосок не представлял, сколько ещё будет продолжаться эта самая настоящая пытка, однако понимал, как принцу сейчас важна поддержка. — Я не смогу, я больше не могу, пусть они меня оставят, — без труда становится понятно, что к омеге подступает истерика, и Чон в это мгновение просто не может не прижать мужа к себе, крепко приобняв и начав поглаживать его по волосам. Врачи тем временем продолжали делать всё, что было в их силах. Хосоку кажется, что всё вокруг окутывает туман, который едва ли позволяет ему здраво воспринимать происходящее. Таким же аморфным становится и само время. Альфа не знает точно: прошло несколько часов или несколько минут. Всё вокруг будто замирает, как замирает Тэхён в объятиях мужа, впервые за множество часов сумев вздохнуть спокойно. Хосок так и продолжает гладить мужа по волосам, шептать слова утешения, когда он вновь испытывает боль, и они оба оказываются словно в трансе. Трансе, из которого их выводит детский вскрик. Их сын наконец родился. Врачи спешно перерезают пуповину и укутывают младенца в подготовленную слугами простынь. Как того требовала негласная традиция, новорождённого сына отдают на руки Хосоку, а не Тэхёну, коротко произнеся, что родился омега. Чон неуверенно держит младенца на руках, боясь что-то сделать не так, от переполняющей всё нутро нежности случайно обнять сильнее, чем крошечное детское тело могло бы выдержать. Ребёнок, до этого кричавший на руках врачей, как только оказывается в объятиях отца, замирает и пристально смотрит на альфу своими, кажущимися огромными, глазами. Глазами точь-в-точь как у Тэхёна. Хосок не мог с точностью сказать, чей был у малютки нос, губы и в целом черты лица, но эти глаза он ни с одними другими спутать не смог бы. Врачи, возможно, ожидали увидеть на лице Чона разочарование, когда он услышит, что родился омега, но вместо этого на его лице расцвела улыбка. Как он мог быть разочарован появлением на свет этого бесконечно хрупкого и прекрасного создания с глазами его возлюбленного? В сердце Хосока стремительно и уверенно расцветали бутоны всепоглощающей любви к собственному сыну, и он смел надеяться, что спокойствие ребёнка на его руках свидетельствует о том же. Младенец продолжает на него внимательно смотреть, изучает черты лица, а после едва заметно улыбается. Похоже, он остался увиденным доволен. У Хосока же от этой улыбки внутри поселяется намерение отныне и навсегда делать всё, чтобы его сын был счастлив. Теперь он понимает императора, который души в Тэхёне не чаял и ни в чём не мог отказать. Наверняка Его Величество много лет назад так же взял на руки крошечного омегу, и его поглотила такая же волна бесконечной нежности и любви. Хосок хочет передать ребёнка начавшему приходить в себя после длительных родов Тэхёну, однако в спальне вновь раздаётся болезненный стон принца. Альфа содрогается, когда его слышит, а в голову прокладываются самые ужасные мысли, что возлюбленный мог просто не выдержать этого испытания длиной почти что в двадцать часов. Врачи говорят ему вновь тужиться, и Чон не понимает, к чему, но через несколько минут всё заканчивается. Как ему позже поясняют, необходимо было родить послед. Лишь после этого ребёнка укладывают Тэхёну на грудь. Принц не сразу осознаёт, что именно происходит, но тяжесть чьего-то тела ощущает мгновенно. С трудом, но Его Высочество приподнимается и старается ослабевшими руками приобнять своего новорождённого сына. Впервые за все эти полные мук часы, омега находит в себе силы улыбнуться. Он смотрит на Хосока, и они без слов понимают ощущение бесконечного счастья друг друга. — Мирэ, — с теплотой и нескрываемой радостью произносит Тэхён имя, которое они с Хосоком давно обсуждали. — Наш Чон Мирэ, — альфа вновь приближается к супругу и не скрывает, что любуется новорождённым сыном. Супруги наслаждаются видом спокойного младенца, и никто вокруг их не отвлекает. Врачи постепенно начинают собираться и уже готовятся покинуть спальню, наконец позволив туда войти наложнику Киму, однако в это мгновение происходит нечто неожиданное и совершенно ужасное. Тэхён и Хосок не сразу придают значения, когда Мирэ начинает чуть реже и глубже дышать. Он ведь только-только учится это делать, мало ли как новорожденные познают этот важный процесс, однако через несколько мгновений маленький омега замирает, а в уголке его рта становится видна пена. Тэхён не может пошевелиться от парализовавшего его ужаса, и лишь Хосок находит в себе силы реагировать и спешно подзывает врачей. Маленького Чон Мирэ забирают доктора, а Его Высочество, не до конца ещё успевший отойти от тяжёлых родов, не может сдержаться и вновь плачет, совершенно не понимая, что происходит. В это мгновение наложник Ким наконец попадает в спальню и застаёт развернувшуюся трагическую картину. Он тут же подходит к плачущему сыну, старается успокоить, а Хосок, поняв, что о Тэхёне есть кому позаботиться, старается хоть немного приблизиться к суетящимся врачам, окружившим его сына со всех сторон. Под плач Его Высочества, под слова утешения его папы и под тихие хрипы новорождённого, врачи оглашают свой страшный вердикт — пневмония и врождённый порок лёгких.

***

Проходит несколько дней после родов, прежде чем Тэхён окончательно приходит в себя, а врачи дают больше гарантий касательно жизни Мирэ. Всё это время молодые родители жили в тревожном ожидании вестей, что их младенец не смог пережить очередной день, и крошечное сердце перестало биться. Однако врачи, работая на пределе своих возможностей, всё же сумели нормализовать состояние самого младшего Чона и заверили супругов, что в данный момент жизни их сына ничто не угрожает, но ему важно быть под постоянным наблюдением. Новый приступ мог случиться в любую минуту и необходимо было успеть помочь, иначе последствия могут оказаться самыми плачевными. Всё это время рядом с Тэхёном и Хосоком был лишь наложник Ким. Императора из-за его непростого состояния не хотели пока тревожить, а Чон Сукчон проявил удивительное равнодушие. Лишь сказал, что его зять совершенно никчёмный омега: мало того, что не сумел выносить альфу, так ещё и родил больного ребёнка, который неизвестно, сколько проживёт. Всё это премьер-министр высказал в лицо Хосоку, глава департамента же в свою очередь предпочёл лишь попросить отца уйти, не передав мужу ни единого слова, которое произнёс Сукчон. Однако предчувствие подсказывало, что Тэхён может о чём-то подозревать. В любом случае, в эти полные волнения дни всем было не до премьер-министра с его никому не нужным мнением. Когда принц сумел без боли подняться с постели, а у Мирэ несколько дней больше не случалось приступов, супруги наконец решили посетить императора, который уже знал о рождении первого внука. Подданным пока новость не сообщалась, решено было выждать куда более уверенного прогноза от императорских врачей. В одной из гостиных дворца Чхандоккун в эту минуту было не протолкнуться. Все члены семьи за исключением супруга Мина пришли посмотреть на младенца Мирэ, и даже Босон, который впервые видел такого маленького ребёнка, с любопытством смотрел на мягкие нежные черты, пока Его Величество держал на руках внука. Хосок с Тэхёном же в это мгновение стояли рядом, сосредотачиваясь каждый на своих мыслях. Глава департамента не сводил глаз с сына, боясь пропустить начало нового приступа, а его супруг радовался, что можно было, пускай и временно, доверить ребёнка кому-то другому. Лишь когда Его Высочество оправился, ему принесли сына, с которым до этого занимались только врачи, няни и Хосок. Тэхён ожидал, что он сразу поймёт, как следует себя вести, но в итоге он боялся. Именно на его руках в первый раз Мирэ стало плохо, что если принц вновь что-то сделает не так? Когда же младенец начинал плакать, омегу и вовсе охватывало чувство сродни панике, и он не понимал, что может сделать, дабы успокоить ребёнка. В такие моменты на помощь всегда приходили две специально нанятые няни и ворковали над ребёнком. Если бы не было их, Тэхён не представлял, что бы делал. Папа говорил, что всё это временно и вскоре они с Мирэ привыкнут друг к другу, но пока этот заветный миг не наступал. — Какой он очаровательный, — не скрывая полной радости улыбки, произносит Сунджон, покачивая внука на своих руках. — Он очень похож на Хосока, — добавляет Банджа, проявлявший к ребёнку, пожалуй, самый жаркий интерес. Прошёл год с их свадьбы с Намджуном, а вестей о беременности супруга крон-принца так и не было. Супруг Мин наверняка упрекал молодожёнов, настаивал на скорейшем рождении наследника, но ни одно из его слов так и не возымело должного эффекта. Намджун после первой брачной ночи так ни разу в спальне Банджа и не появился, и более того, явно не собирался что-то менять. — Но глаза Тэхёна, их ни с одними другими невозможно спутать, — с теплотой добавляет император, и в это мгновение для всех становится очевидно, о ком именно думал Его Величество, смотря на безмятежно лежащего на его руках младенца. В присутствии незнакомцев Мирэ становился удивительно спокойным. — Отец, я хотел обратиться к тебе с одной просьбой, — посчитав, что выждал достаточно, пока все налюбуются ребёнком, наконец Тэхён решается озвучить мысль, которая не давала ему покоя все эти дни после родов. — Конечно, Тэхён, обращайся. Ты подарил мне чудесного внука, можешь просить всё, что угодно, — как и всегда, император любимому сыну ни в чём не отказывает. — Это не вполне традиционно, но я подумал, — на мгновение принц замирает, обдумывая, как лучше начать свою просьбу, а все остальные присутствующие невольно отвлекаются от ребёнка, ожидая, что же попросит принц. — По закону, если бы родился альфа, ему перешёл титул герцога от Хосока, однако омега-аристократ не имеет права ни на какой титул. Но ведь Мирэ внук императора и сын принца, как будто это не совсем правильно оставить его без ничего. Я хотел бы, чтобы у него тоже был титул. Если нельзя ничего ему передать как сыну герцога, что если дать титул от императорской семьи? — Что ж, думаю, в этом нет ничего противозаконного, если наречь его принцем, — легко и даже ни на мгновение не задумавшись соглашается Сунджон, всё ещё продолжая смотреть в большие кофейные глаза внука. — Если ты носишь титул «Ваше Императорское Высочество», Мирэ может быть просто «Ваше Высочество». Да, мой маленький принц? — теперь же император окончательно возвращает всё внимание младенцу, который в ответ на улыбку дедушки начинает столь же лучезарно улыбаться. — Когда вырастешь, с твоим титулом и положением любой чосонский аристократ будет мечтать стать твоим мужем. Впрочем, зачем нам ограничиваться только Чосоном? Хочешь стать королём-консортом Сиама или пожелаешь отправиться на север и править в Маньчжурии? А может, к тебе и вовсе посватается японский император? В любом случае, все они вначале должны будут доказать мне, что достойны. Я просто так никому не отдам такого прелестного принца. — Спасибо, отец, — коротко благодарит Тэхён, впрочем, император на это не обращает внимания, будучи полностью увлечённым внуком. — Я отойду на минуту, — произносит омега уже на ухо мужу, на что Хосок коротко кивает. Омега уходит в соседнюю небольшую гостиную, расположенную прямо за стеной, и когда дверь за его спиной закрывается, не может не радоваться уединению. Тэхён не узнаёт сам себя, никогда прежде он не противился быть в центре всеобщего внимания, никогда собственное окружение не было ему в тягость, однако после родов всё словно переменилось. Порой даже слуги в поместье вызывали у Его Высочества жгучее раздражение, и только Хосок оставался тем единственным, рядом с которым чувствовался покой. Тэхён подходит к небольшому окну, и раскрыв его нараспашку, достаёт из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет и спички. Невольно руки в это мгновение начинают подрагивать. Омега не был глуп или слеп, он догадывался, что могло стать причиной недуга его маленького Мирэ. Простить самого себя Тэхён едва ли когда-то сможет, но прямо сейчас сигарета казалась единственным, что способно хоть немного заглушить вопль чувства, которое разрывало принца изнутри. Спичка оказывается зажжённой, а огонёк поднесён к белоснежному кончику. Как только дым попадает в лёгкие, на мгновение кажется, что принц вновь может полноценно дышать. Он уже за эти несколько дней понял, что это всего лишь иллюзия: как только сигарета догорит, доступ кислороду вновь что-то перекроет. Но пока можно было насладиться краткими мгновениями спокойствия. Неожиданно дверь в малую гостиную открывается, Тэхён оборачивается, и к собственному удивлению видит у порога Намджуна. Было бы глупо отрицать, что в последнее время они отдалились друг от друга, но в душе омега всё ещё хранил нежную привязанность к старшему брату, искренне переживал за него, что распространялось на крайне узкий круг людей. Не заметить странную тревогу и подавленность в глазах альфы принц просто не может. Жизнь наследника престола всегда была сопряжена с уймой обязанностей и недюжинной ответственностью, но никогда прежде Намджун не выглядел столь потерянно. Сердце Тэхёна просто не может болезненно не сжаться, но заговорить первым он не решается. — Поздравляю с рождением сына, — несколько отстранённо и неуверенно начинает Намджун, подойдя к окну у которого стоял брат, однако наследный принц явно хотел сказать не это. — Спасибо, — столь же скованно отвечает Тэхён, впервые испытывая рядом с братом столь странные эмоции. — У нас теперь у обоих свои семьи, не могу вспомнить, когда мы последний раз говорили по душам. Наверное, это не слишком уместно. — И всё же мы здесь, — с понятной обоим обречённостью произносит омега. — И оба не выглядим невероятно счастливыми. Но со мной хотя бы всё понятно: я в браке с нелюбимым омегой, который однако же слишком хорош и добр, чтобы поступать с ним так подло, как поступаю я, каждый раз уходя к наложнику. Я и быть с Банджа не могу, но и когда изменяю нелюбимому мужу чувствую себя отвратительно. А что с тобой? Ты замужем за любимым альфой, у вас родился прекрасный сын, — Намджун хочет продолжить свою непростую речь, но Тэхён его перебивает: — Прекрасный сын, который болен из-за меня, — сделав очередную глубокую затяжку, с тяжёлым сердцем говорит Его Высочество. — И с которым я не понимаю, как себя вести, как правильно держать его на руках, как успокаивать. Мне кажется, я прошёл через ад во время родов, чтобы сейчас переживать ещё более страшную его версию. Я ужасен. — Никогда не думал, что ты это скажешь. А что Хосок? — Я боюсь ему признаться, что не справляюсь со своими главными обязанностями. — Это наш семейный недуг, отец тоже не справляется, — вместо стандартных слов утешения Тэхён слышит то, что совершенно не ожидал. — Разве? — не скрывая собственного изумления, переспрашивает принц. — Японцы ждут, что мы присоединимся к ним в Китае, на этом же настаивает премьер-министр, но отец не подписывает соответствующее соглашение. От него требуют решимости, которой, похоже, никто из нас не обладает. — Он боится войны? — Он боится последствий, которые она может принести в Чосон. — Всем Господь посылает испытания, которые люди способны вынести, и только наша династия, похоже, стала в его глазах исключением, — неутешительно изрекает Тэхён. — Мрачная судьба всех, награждённых властью.