Иллюзия невинности

1937 год, Сеул Когда Миндже забрали в департамент общественной безопасности и заперли в одной из мрачных одиночных камер в сыром подвале, он морально начал готовиться, что дальше последуют мучительно бесконечные дни, наполненные изнуряющими допросами и жестокими пытками, вот только ни на первый, ни даже на второй день никто к омеге не пришёл. Он был предоставлен сам себе в этой узкой бетонной клетке, где не было даже маленького окна, а потому точно судить о том, сколько прошло времени, пленник едва ли мог. Впрочем, Пак считал себя достаточно собранным и сохраняющим здравый рассудок, чтобы без проблем самому определить, сколько примерно он здесь находится. Также в этом неплохо помогали коменданты, приносящие скудную жидкую похлёбку два раза в день, чтобы задержанные совсем не истощались. Силы давать показания должны быть всегда. Возможно, по этой же причине заключённым позволялось беспрепятственно сидеть или даже лежать днём на откидных деревянных полках — для настоящих тюрем невиданная роскошь. Однако ни есть, ни спать Миндже всё равно не мог. Беспокойные мысли и разрастающийся внутри страх не позволяли расслабиться ни на мгновение. Что если его специально держат несколько дней в неведении, дабы вогнать в ужас? Ничто ведь не пугает человека сильнее неизвестности, ещё более удручающей эта неизвестность становилась, когда омега отдалённо слышал чьи-то истошные крики, разносящиеся по подвалу. Они наверняка теперь будут ещё многие годы преследовать Пака в кошмарах. Стоило услышать их один раз, как Миндже начал вздрагивать, как только слышал чьи-то уверенные шаги по коридору. Что если это пришли за ним, и теперь очередь омеги испытать на себе всю бурность фантазии сотрудников департамента? Вот только дверь в камеру Пака всё не открывалась, оставляя его наедине с сжимающим болезненными тисками горло ожиданием. Единственное, что помогало не сойти с ума от страха — это мысли о принце. Интересно, как он сейчас? Не слишком ли испугался в тот день и не причинило ли это какой-то вред ребёнку? Миндже оставалось лишь уповать, что с Его Высочеством всё хорошо, и одновременно с этими молитвами вспоминать все сладостные моменты, проведённые рядом с Тэхёном. До чего же было прекрасно вдыхать аромат его цветочного парфюма, осевшего на волосах, прикасаться к этой нежной, едва загорелой коже, ласкать её, выцеловывая всё новые и новые участки шеи. Вот только после приятных воспоминаний неизменно наступало ужасающее осознание — Миндже больше никогда принца не увидит, что уж говорить о прикосновениях или же мечтах о так и не состоявшемся поцелуе. Лишь в этот момент омега позволил себе единожды заплакать, но постарался слёзы быстро унять. Он поступил правильно, он руководствовался любовью и заботой, больше обманывать не было совершенно никаких сил, и любое наказание, которое Пак понесёт, будет абсолютно заслуженным. Произнося все эти слова про себя, Миндже ощущал, как всё его нутро наполнялось решимостью. И будто бы совсем не страшно умирать. На третий день изменения омегу всё же настигают и за ним приходят. Двое рослых альф в пугающей чёрной форме вначале сковывают запястья кажущимися ледяными наручниками, а после грубо берут под руки и ведут по длинному, пропахшему плесенью и нечистотами, коридору к лестнице, ведущей наверх. Миндже удивляется, ведь рассчитывал, что допрос с непременными истязаниями будут проводить прямо в этом мрачном подвале, однако у главы департамента оказываются на омегу совершенно другие планы. Изумление Пака лишь нарастает, когда его продолжают вести этаж за этажом по светлым, покрытым тёмно-зелёной ковровой дорожкой, коридорам департамента наверх, прямиком к кабинету главы. Стоило ли считать честью, если тебя решил допрашивать лично Чон Хосок? Наконец Миндже заводят в просторный кабинет, где омега, не теряя возможности, принимается всё пристально осматривать. Несколько стеллажей вдоль стен с множеством папок, наверняка наполненных доносами, непривычно мягкое после деревянной полки сидение и в довершение крепкий дубовый стол, за которым расположился глава департамента общественной безопасности. Всё на нём кажется вполне обычным: будь то телефон, хрустальная пепельница или же множество бумаг, но одна деталь всё же привлекает особое внимание Миндже — высокая голубая ваза из фарфора, а в ней пышный букет красных роз. Неожиданная вещь в кабинете наводящего ужас на весь Чосон человека, однако очевидно, кому он предназначался. Его Высочество обожает розы. Сам же Хосок вполне расслабленно сидел за столом и совершенно не выглядел как человек, которому предстоял ожесточённый допрос террориста. Более того, вместо угроз или же прямых вопросов, он, едва приподняв уголки губ, произносит: — Снимите с него наручники, а то что мы поступаем не как джентльмены. И оставьте нас. Приказ выполняют, Миндже избавляют от сдавливающего кисти металла, и омега, пускай и почувствовал на мгновение некоторое облегчение, всей остальной ситуации совершенно не радуется. К чему вся эта расслабленность? Неужели младший Чон решил с ним немного позабавиться, как скучающий домашний кот, поймавший глупого мышонка? Если так, то эти игры Паку совершенно не по душе. — Господин Чон, хотите соответствовать образу благовоспитанного аристократа? — всё равно Миндже грозит расстрел за всё, что он сделал, так что перед смертью можно за словами совершенно не следить. — Дерзишь, но я другого и не ожидал, с другим характером подпольщиками не становятся. С вас всех приходится сбивать спесь дольше, чем с остальных, — несмотря на смысл сказанного, альфа продолжает оставаться расслабленным и не похоже, что действительно собирался ломать стержень внутри Миндже. — Почему тогда я здесь, а не в подвале, где с меня и будут сбивать эту самую спесь? — не может не спросить омега. — Потому что я устал быть с вами плохим, дай мне немного поиграть в хорошего. К тому же ты демонстрируешь предрасположенность к продуктивному сотрудничеству. — Чем? — едва ли Пак был согласен с тем, что человек, пронесший в императорскую резиденцию бомбу, может хоть чем-то выражать предрасположенность к сотрудничеству. — Те, кто молчат до конца, добровольно себя не выдают, а ты, по сути, сам сдался департаменту. Зачем нам быть с тобой грубыми, если ты так облегчил работу и не пришлось гоняться за тобой по всему Чосону? Мне только не совсем понятны мотивы. Решил смягчить свой приговор чистосердечным, поняв, что ещё немного, и я ухвачу тебя за хвост? — Я не собираюсь на это отвечать, — звучит коротко и весьма категорично. — И всё же я настаиваю. — Вы всё равно не поймёте. — Хорошо, оставлю эту тайну за тобой, у меня есть вопросы поважнее, — сказав это, Хосок достаёт из одного из внутренних ящиков чистый лист бумаги, который тут же протягивает омеге вместе с простым карандашом. — Пиши. — Что писать? — не понимает Миндже, который уже, по сути, дал чистосердечное признание, теперь его оставалось только расстрелять, к чему эти записки? — Всю свою биографию. Где родился, члены семьи, как попал в партию, абсолютно всё. — Чтобы вы ещё и всю мою семью арестовали? Я ничего не буду писать. — Никто никого не арестует, всего лишь обзаведутся пометками в личных делах, если, конечно, не окажется, что твои родители тоже коммунисты. Если же неправильных политических симпатий у них не обнаружится, всего лишь запрет на работу в государственных учреждениях, не более. Согласись, не такая уж и страшная кара для родственников террориста. — Это несправедливо. — Сказал человек, который помимо провинившегося по его мнению императора, ещё и его детей подорвать хотел. Пиши давай, не строй из себя образец справедливости и не испытывай моё терпение, я ведь могу попросить тех двух ребят вернуться. Правда, писать самостоятельно ты навряд ли сможешь, зато показания из тебя мы выбьем. Несмотря на таящуюся внутри недюжинную смелость, слова о пытках всё же производят на омегу определённый эффект. Лучше сейчас продемонстрировать готовность к сотрудничеству, а после быстро и безболезненно умереть от выстрела в затылок. Миндже берёт в руки карандаш и начинает медленно строчка за строчкой выводить на листе буквы. Когда одна сторона листа оказывается полностью исписана, Пак протягивает его главе департамента. Хосок вчитывается и уголки его губ вновь приподнимаются. Похоже, остался написанным доволен. — Говоришь, ты из окрестностей Пхеньяна? — Пак коротко кивает. — Деревня Сонним, отец служащий на железнодорожной станции. Станция в той же местности? — Да, — спокойно отвечает Миндже, однако его начинают настигать сомнения. Неужели... — Ты меня совсем за недалёкого идиота держишь?! — от былого спокойствия альфы не осталось и следа, и когда он повышает голос, Пак, до этого старающийся сохранять самообладание, невольно вздрагивает. — Я родился в тех же местах, ближайшая железнодорожная станция в Пхеньяне, а следующая в Саривоне, что значительно дальше. В Сонниме никогда никакой станции не было. Раз ты не хочешь добровольно сотрудничать, то тогда мы будем разговаривать совсем по-другому. Миндже не понимает, на что рассчитывал, когда надеялся, что подобная ложь сработает. Он полагал, что главу департамента устроят любые показания, а когда их начнут проверять, Пака уже успеют казнить, но самонадеянности в омеге оказалось куда больше, чем здравого смысла. Не стоило теперь рассчитывать на столь же благостное отношение, как было до этого. Пак предвкушает, что сейчас Хосок вновь позовёт служащих департамента, и Миндже вернут в мрачный подвал, где методы допроса будут уже совершенно иными, и альфа наверняка намеревался это сделать, только его отвлекает внезапно зазвонивший телефон. Чон резко снимает трубку, и стоит ему услышать некие слова на том конце провода, как глава департамента мгновенно смягчается и успокаивается. Когда же Хосок достаёт букет роз из вазы, не остаётся сомнений, чем была вызвана столь резкая перемена настроения. Ли Тэхён был способен творить с людьми удивительные вещи: заставил сдаться властям коммуниста-подпольщика, а теперь свёл на нет недавний гнев главы департамента общественной безопасности. Оставалось лишь гадать, что ещё этому омеге было под силу. Хосок с букетом в руках спешно покидает кабинет, и туда вновь заходят двое альф, которые привели Миндже из подвала, и которые, похоже, всё это время ожидали приказаний у порога. Приход принца ненадолго отложил момент начала пыток Пака, однако не оставалось сомнений, что теперь они будут неизбежными. Возможно, омега прямо сейчас проживает последние в своей жизни минуты, когда его тело не испытывает невыносимую боль. Пока рассудок ещё не затуманен муками, Миндже не может не спросить у двух служащих: — Донгиль мёртв? Ответом ему служит лишь гнетущая тишина. Надежды на то, что товарищ может быть жив, не было никакой. Главы департамента нет уже достаточно долго, и Миндже начинают терзать подозрения, что он больше и вовсе не объявится. К чему проводить время с несговорчивым террористом, если можно его потратить на любимого омегу? Любой на месте Чона поступил бы именно так, оставив всю грязную работу подчинённым. Вот только в какой-то момент дверь в кабинет вновь отворяется, но Миндже не оборачивается. Он уверен, что на своё рабочее место вернулся глава департамента, вот только мягкая поступь заставляет засомневаться. Альфа с военной выправкой, которому до сих пор порой требовалась трость после ранения, так не ходил. Когда же звучит мягкий, до боли обожаемый голос, произносящий «Оставьте нас», не обернуться Пак просто не может. У дверей Миндже видит Его Высочество в изысканном светло-зелёном костюме из струящегося атласа, на шее длинная нить натурального жемчуга, на голове аккуратная шляпка-таблетка в тон костюму с небольшой вуалью, а на руках кружевные белоснежные перчатки, в самый раз для жаркого чосонского лета. Ли Тэхён, как всегда, предстаёт воплощением элегантности и царственного величия, даже когда смотрит в глаза человеку, который чуть было его не убил. Остаётся только непонятно, зачем принц пришёл. Хочет в последний раз взглянуть в глаза лживому мерзавцу и поглумиться? Пускай так, Миндже счастлив даже такой встрече. — Ваше Высочество, но это небезопасно для вас, — возражает один из сотрудников департамента, но ему отвечает появившийся на пороге Чон Хосок, всё ещё держащий в руке букет ярко-красных роз: — Приказы принца не обсуждаются, оставьте их. Главе департамента перечить не решаются и через несколько мгновений двое омег остаются в кабинете совершенно одни, вот только сразу заговорить никто из них не решается. Миндже всё так же неподвижно сидит за столом, а Тэхён стоит у входа, пристально смотря на бывшего компаньона, и в этом взгляде можно было разглядеть слишком многое. Там и потаённая угроза, и очевидная злоба, но вместе с этим едва уловимая толика жалости, которой Пак, по собственному убеждению, был совершенно не достоин. — Простите меня, — единственное, что решается произнести Миндже вкрадчивым шёпотом, опустив взгляд в пол. Надо же, он не боялся смотреть в глаза главе департамента, но страшится принца. — Не нужно, — звучит резко и даже в некоторой степени грубо, но Ли Тэхён вполне имел право на грубость. — Твои поступки говорят сами за себя. — Я бесконечно сожалею и понимаю, что достоин, чтобы вы меня презирали, Ваше Высочество, я... — однако договорить омеге не даёт, подошедший поближе принц: — Ты несколько дней назад сказал, что любишь меня, — звучит словно набат, и Пак не знает, радоваться ему, что признание Тэхён всё же услышал или же нет. Разумеется, Миндже был достоин самого сурового наказания, но грубо растоптанных чувств он точно не выдержит. Его Высочество в свою очередь продолжает: — Вначале я подумал: «До чего же ненормальная у этого сумасшедшего любовь». Это он любя меня обманывал, пытался убить меня и моих близких тоже любя? Я злился, да что там, я искренне тебя возненавидел, я хотел прийти в департамент и лично пустить тебе пулю в лоб. Но вопреки моему характеру, злость на тебя отчего-то начала отступать, я не мог не начать вспоминать всё, что ты сделал. Благодаря тебе я в тот день выжил, благодаря тебе выжил и мой отец, ты знал о моей самой сокровенной тайне и в любой момент мог всё рассказать наложнику Киму, но ты этого не сделал, хотя любил. Любовь ведь эгоистична, я бы не смог просто стоять в стороне, а ты стоял, утешал, поддерживал и ничем не выдавал свои чувства. Желание пустить тебе пулю в лоб всё ещё меня терзает, но почему-то оно притупилось. Хосок, конечно, мне напрямую этого не скажет, но он наверняка сейчас считает меня последним идиотом. Он взял с меня обещание, что больше я никого прощать не буду. Он в свою очередь пообещал сделать мне свадебный подарок и помочь тебе, но одно условие ты всё же обязан выполнить. — Какое? — Дать показания, — иного Миндже и не ожидал услышать, однако то, что говорит принц следом, омегу не может не удивить: — Не нужно рассказывать о семье и всей своей жизни, нужна информация только об одном конкретном человеке — руководителе твоей группы. Если пойдёшь департаменту навстречу, тебе разрешат покинуть Чосон в течение следующих суток без права на возвращение, но согласись, это намного лучше расстрела. От столь заманчивого предложения было бы совершенно глупо отказываться, но всё же Пак глубоко задумывается и медлит с ответом. Его Высочеству он был готов довериться абсолютно, и если принц скажет, что шагнуть к краю обрыва безопасно — Миндже это сделает. Но вот будущий супруг принца. Чон Хосок не вызывал в омеге ни грамма доверия, Пак уверен, что этот альфа не поскупился бы даже обмануть любимого человека, лишь бы заверить, якобы с Миндже всё будет хорошо. Что если он даст требуемые от него показания, но пыткам это всё равно не помешает начаться? Ли Тэхён будет уверен, что бывший компаньон навсегда покинул Чосон, а сам Пак сгниёт в этих пропахших сыростью подвалах департамента. Но с другой стороны, а был ли у Миндже выбор? Если есть в планах его убийство, это сделают и с показаниями, и без них, а так появлялась хотя бы призрачная надежда на спасение. Да и зачем ему выгораживать и защищать Юнги? Последнего труса, который бросил всю группу и сбежал в Маньчжурию, не пожелав брать ни за одного из своих товарищей ответственность. Даже если бы Мин не задел Миндже как омегу, предательство идеалов партии Пак этому альфе простить не мог. С губ сами собой слетают слова: — Я согласен.

***

1965 год, Токио Чимин не может вспомнить, когда его последний раз охватывал столь сильный порыв всепоглощающего ликования, как сегодня. Возможно, когда война закончилась, он испытывал нечто подобное. Сегодня пришло донесение, что не менее важное сражение Пак выиграл. Альфа бы даже не побоялся назвать эту победу самой значимой в своей жизни. Он спешит к дому Его Высочества и чувствует, как от внутреннего кармана пиджака распространяется почти осязаемое тепло, источником которого являлся заветный конверт, полученный сегодня с утра. Масако сразу же пропускает его внутрь, стоит только журналисту появиться на пороге, и вот Чимин уже спешно идёт вдоль узкого коридора с уймой фотографий на стенах, в сторону гостиной, где проходили все их встречи с принцем. Ли Тэхёна альфа застаёт пьющим чай и увлечённо слушающим некий аудио спектакль по радио. На Пака даже не сразу поднимают взгляд, но стоит Чимину произнести самые заветные слова, как принц напрочь забывает о репликах актёров: — Ваше Высочество, пришло письмо из Голубого дома, — альфа настолько взволнован и так сильно спешил, что едва ли ему удаётся говорить спокойно, дыхание всё равно предательски сбивается. — Оно для вас. Пак кладёт на стол перед принцем конверт, который вопреки недюжинному любопытству самостоятельно не вскрывал, решив, что именно Тэхён должен первым прочесть письмо от президента. Омега же в свою очередь медлит, смотрит на белоснежный конверт, явно будучи не в силах поверить, что он действительно настоящий, а после достаёт из кармана своего привычного вязанного кардигана пачку сигарет и спички. Пагубной привычке Его Высочества Чимин уже давно перестал удивляться, а потому никак не комментирует это действие. Даже некурящий Пак в эту волнительную минуту не отказался бы от сигареты. Сделав две глубокие затяжки, омега наконец тянется к конверту и без труда его вскрывает. Внутри оказывается одна сложенная натрое бумага, которую Тэхён в следующее мгновение разворачивает, но сразу к чтению не приступает. Для этого ему требуется сделать ещё несколько затяжек, смахнуть пепел в стоящее на столе фарфоровое блюдце, и лишь после этого, поправив слегка съехавшие на носу очки, принц начинает вслух зачитывать столь важные строчки: — Ваше Императорское Высочество Ли Тэхён, обычно я предпочитаю доверять составление писем своему пресс-секретарю, но полагаю, это послание имеет слишком большой вес, и несмотря на целый ворох обязанностей, которые на меня накладывает пост президента этой страны, я всё же решил выделить несколько минут для письма Вам, — Тэхён старается читать письмо от президента Пака ровным и спокойным голосом, но что Чимину, что Масако, замершему у порога, было очевидно, насколько сильно принц волнуется. — Жизнь редко бывает справедлива к людям, особенно к людям столь высокого положения, как мы с Вами. Однако история имеет привычку расставлять всё по своим местам, карая, казавшихся ранее невиновными, или же напротив, оправдывая тех, на кого вина была возложена неоправданно. Формально Вы были оправданы ещё двадцать лет назад, когда обвинители на Токийском процессе не смогли усмотреть в Вашей биографии ни единого военного преступления. Теперь пришло время оправдать Вас перед Вашей родиной и Вашим народом. Люди, запретившие Вам двадцать лет назад вернуться домой к семье либо мертвы, либо арестованы. Мы же, граждане этой страны, храня светлую память о Ваших выдающихся предках и их заслугах перед Чосоном, не можем допустить, чтобы Вы и дальше находились в чужой стране против своей воли. Едва ли великие ваны в лице Тхэджо и Седжона хотели бы, чтобы их последний оставшийся в живых потомок не имел права ступить на родную землю. Поэтому я, Пак Чонхи, президент Республики Корея, снимаю с Вас пожизненный запрет на въезд на территорию Республики Корея. Также одновременно с этим письмом в наше посольство в Токио было направлено специальное распоряжение, дающее послу право выдать вам паспорт гражданина Республики Корея на территории посольства, дабы Вы беспрепятственно могли въехать в страну. Выражаю надежду, что Ваш полёт из Токио в Сеул пройдёт благоприятно. Как только принц заканчивает читать письмо, в гостиной повисает напряжённая тишина. Даже Масако, который ни слова не понимал по-корейски, осознавал, что произошло нечто невероятное, пускай и не мог трактовать, как к этому следует относиться. Чимин же, несмотря на переполняющую всё нутро радость, не спешит бросаться к принцу с поздравлениями. Вначале самому Тэхёну нужно было осмыслить и до конца поверить в полученные новости. Двадцать лет — срок длиннее чьей-то жизни. И все эти невероятно долго и мучительно тянущиеся годы Его Высочество провёл вдали от Кореи без единой надежды на возвращение. Тэхён давно успел смириться, что Сеул и дорогой сердцу Чхандоккун будут существовать для него лишь в воспоминаниях и на вывезенных из Чосона фотографиях, но он не встретит там свою кончину, не будет похоронен рядом с родителями и другими представителями династии. Но что теперь? Как когда-то росчерк одного человека навсегда лишил принца Родины, так теперь другой столь же легко возвращает принцу это священное право. Поражающая воображение новость, в которую едва ли удаётся сразу поверить. — Господин Пак, — наконец Тэхён выходит из своего транса и обращается к журналисту: — Сеул сильно изменился за эти годы? — Думаю, вы едва его узнаете, но от этого он не менее прекрасен, — быстро Чимин осознаёт, насколько неприятно это может звучать для человека, который тосковал по «своему» Сеулу, поэтому, чуть помедлив, добавляет: — Дворцы сохранились в прежнем виде. — Хоть что-то, — с грустью в голосе произносит омега, но всё же достаточно быстро берёт себя в руки и уже с большей решимостью добавляет: — Впрочем, позволю вам познакомить меня с этим новым Сеулом. — Уверен, он вам понравится. Его Высочество, впрочем, ни в чём уверен не был, но никогда бы себя не простил, если бы не вернулся домой.