Вспомни меня

— Босс, сюда, — ориентирует Унсона его подчинённый и зовёт идти за собой по заросшей тропе к огромному заброшенному родовому особняку Паков. — Какой долбоёб догадался его сюда привезти? — ругается тот, брезгливо смотря на притоптанную траву под дорогими туфлями. Но выражение его лица меняется, когда они выходят на белый песок, который он в годы своей юности возил сюда с отцом. Как же повернулась жизнь. Раньше поездка с родителем куда бы то ни было вызывала щенячий восторг, однако сейчас бизнесмен уже даже не помнит, что идёт по страницам своей памяти, пожалуй, самым счастливым. — Не могли другое место найти? — сетует Пак, пачкая дорогой костюм о стены собственного подвала, входя внутрь помещения. Унсон приехал довольно быстро. Или Чонгуку так только показалось. Он несколько раз отключался, но обжигающий водопад снова приводил его в чувства. После первых трёх таких пробуждений Гук больше не считал. Голова всё ещё болела, а всё тело задеревенело от холода. — Что с ним? — кривится лицом Пак, спрашивая у амбала. — Так это… Воспитываем, как приказывали… — мямлит мужчина, сверху-вниз смотря на босса. — Сколько раз говорить, — лупит громилу по щеке, еле-еле дотягиваясь. — Нагнись. Амбал послушно приседает, оказываясь ниже Унсона, и смотрит на господина как обделавшийся котёнок. Они и правда обделались, когда обливали Чонгука ледяной водой восемь раз к ряду. В подвале темно и сыро, а солнышко через узкое окно уже не попадает в помещение. — Сколько раз вам, олухам, говорить? Он не должен сдохнуть! На улицу его. Быстро, пока не стемнело, — рычит Пак на мужчину, затем обращается к Чону. — Надеюсь, тебе не придёт в голову орать. Убить я тебя не могу, но конечности они тебе с удовольствием переломают. Но Гук не совсем понимает даже кто перед ним. Не говоря уже о том, чего от него хотят. Шум в ушах пропадает, но мороз в венах не пропускает кровь к сердцу. Оно вот-вот остановится. Дышать становится невозможно. Поэтому не получается расслабиться, чтобы сохранить энергию. Чон крупно дрожит, напрягаясь всем телом. Когда его берут под руки и начинают тащить вон из помещения, тело пронзает резкая боль, и мышцы конечностей адски сводит, отчего бедолага не может сдержать крик. Но амбалов мало волнует боль пленника, и они неаккуратными движениями выволакивают Чона на улицу, бросая лицом в песок, тёплый и мягкий, в который Гук с удовольствием бы завернулся, как в пуховое одеяло. Он зарывает пальцы в горячие песчинки и, задерживая насколько может дыхание, опускается лицом. Волосы согревает и высушивает всё ещё не спрятавшееся солнце, тело постепенно расслабляется. Гук чувствует мелкое приятное покалывание в конечностях и, наконец-то, может двигаться. Через какое-то время он переворачивается на спину и подставляет лицо ласковым лучам. Когда одежда высохла, а тело согрелось, к Чонгуку стали возвращаться остатки разума. Под закрытыми веками он ищет ответы на всплывающие вопросы «Зачем я здесь?» и «Что им нужно?». Гук вспоминает, кому мог перейти дорогу он или его отец, но приглушённые отдалённостью слова на фоне волнуемой ветром листвы и хорового пения птиц заставляют его открыть глаза и посмотреть в сторону доносящегося до него звука. — Это всё, что у него было? — говорит Унсон. — Да, босс. — Чёрт. Хитрый сучонок! — Пак поджимает губы и откидывается на стуле, снова пробегая глазами по документу.

Имя: Ким Тэхён Родство: предполагаемый брат Имя: — Родство: предполагаемый брат Комбинированный индекс родства: 377 Вероятность родства: 99,735190%

— Он пришёл в себя? — Да, господин. — Давай его сюда. Чонгука снова подхватывают под руки и, не дожидаясь, пока тот твёрдо встанет на ноги, тащат к Унсону. — Ты знаешь, кто я? — отвратительно мило улыбаясь, Пак спрашивает у стоящего перед ним на коленях Гука. — Нет, — коротко отвечает тот. — Знаешь, что мне нужно? — Нет. Унсон делает затяжку, морщась от горького дыма, и протягивает Чону бумаги. Тот внимательно на них смотрит и переводит взгляд на мужчину перед собой. Потом снова смотрит в бумаги и начинает громко смеяться, чем заставляет Пака вздрогнуть и выронить недокуренную сигарету. — Чёртов придурок! — выругался Унсон, сменяя улыбку на оскал. — Вы, пидоры, все такие ёбнутые? На последней фразе у Чонгука окончательно сложился паззл. — Ты — Унсон? Отец Чимина? — Гук и не подумает проявлять к нему уважение. — Ооо, так ты меня всё-таки знаешь? — вскидывает брови Пак и снова ехидно улыбается. — Наслышан, — более чем равнодушно отвечает Чон. — Вот и замечательно. — Как ты узнал, что я прилетаю? — Мальчик мой, ты и не представляешь, какие у меня связи, — довольный Унсон закуривает новую сигарету. — И ты знаешь, кто я? — не скрывает ухмылку Чонгук. — Конечно. Я твоё досье от корки до корки изучил, Чон Чонгук. Самодовольный Пак старший и не представляет, насколько сейчас ошибается. — Значит, ты в курсе, что фамилия Чон принадлежит моей матери? Выражение лица Унсона меняется как по щелчку пальцев. — Что это значит? — уже без уверенности в голосе спрашивает он. — А то, что фамилия моего отца — Хван, а имя — … Пак резко встаёт со стула, опрокидывая его, и начинает быстрым шагом мельтешить перед Гуком. — Догадался, Унсон? — ухмыляется Чон. В Сеуле только один человек носит фамилию Хван. Его Пак всегда старался обходить стороной, так как боялся. «Не может он быть его сыном. Блять!» — размышляет Пак. — Я тебе не верю, — испепеляет взглядом Гука. — Почему тогда в твоём досье нет об отце ни слова? Не ври мне, мальчик! — каждым словом, источая яд, плюётся Унсон. — А это не твоё дело, — Чон пытается сохранить былую уверенность, но голос дрожит, что не остаётся незамеченным. — В чём дело? — фальцетит Пак. — Неужели папочка отказался от сынка, узнав о его ориентации? В глазах его огоньки победные пляшут — призрачная надежда на спасение. Иначе, тронь он любимого сына председателя крупнейшей компании Кореи, и Унсону следовало бы уже копать себе могилу. Но, видимо, папочка ему ещё спасибо скажет. — И не надейся, — Чон словно читает его мысли. — Он, может, и отказался от меня, но я по-прежнему остаюсь его единственным сыном… И наследником, — последнее добавляет вкрадчивее, чтобы дошло. — Так что, если отпустишь меня сейчас, можешь мне поверить, тебе ничего не грозит. — Я и не собирался тебе вредить, просто скажи мне одну вещь… — Кто брат Тэхёна? — перебивает его Гук. Унсон нерешительно кивает и презрительно кривится, скорее, по отношению к себе. Ведь, выхода у него нет, а ответ знает только Чон. Вредить сыну самого Хван Нагиля — равносильно медленной и мучительной смерти, и Пак это знает. Однако и отпускать Чонгука просто так не собирается. Слишком велик риск. — Почему ты думаешь, что я возьму и раскрою его тебе? — Чон действительно не понимает, что собирался Пак с ним сделать, если бы до сих пор не знал об отце. — Я и не думал, что ты так просто расколешься, — заметно нервничая, произносит Унсон. Теперь, чёрт побери, его руки крепко связаны. И он это прекрасно осознаёт. Ровно, как и то, что у него сейчас только два варианта: он действительно отпускает Гука или убивает его, и концы в воду. Пак Унсон из тех людей, что вгрызаются в глотку, даже если остаются без зубов. Он никогда ни перед чем не останавливается и сейчас не собирается. У него уже нет врагов, только высшие, как отец Чона, соперники, с которыми он предпочитает не связываться. Поэтому Пак любой ценой должен заполучить имя. Он должен избавиться от Тэхёна раз и навсегда. — Уведите его, — бросает он громилам, кивая в сторону Чонгука. — Пак, ты шутишь? Я там сдохну. Дай хоть пиджак, не будь сукой, — Гук не хочет возвращаться в серую холодную конуру, подобие подвала, больше на глубокую яму похожую, вырытую специально для него, в которой его, скорее всего и похоронят. Надежда на имя отца призрачна настолько, насколько осязаем воздух. Дешёвый блеф ему вряд ли поможет, ему срочно нужно что-то предпринимать. — Отдай ему свой, — приказывает Унсон одному из мужчин и, бросая на ходу недокуренную сигарету, поспешно покидает это место. В машине его мысли занимает только один вопрос: «Что делать с Хван Чонгуком?».

***

На следующий день Унсон успевает только принести Чимину лекарство, как ему звонят охранники, которые держат Чонгука в старом поместье. — Босс, что нам с ним делать? — жалуется один из амбалов, оставленных Паком охранять Чонгука. — Не понял, в чём проблема? — Ему то поссать, то пожрать, то расчёску. Он дерётся, босс. Распоряжений не давали, можно его бить или нет? А то кулаки уже чешутся. Унсон выругивается не в трубку, потом добавляет: — Можете отпиздить его, как следует, но не по лицу, и он должен остаться жив, — итожит Пак. «Пока жив», — добавляет мысленно и отключается. — Завтра делайте с ним, что хотите, но выбейте имя, — командует Пак уже на месте, закуривая уже третью сигарету за прошедшие десять минут. — Босс, а как же Хван? — Блять! — очередной тлеющий окурок летит в песок. — Никто не знает, что он здесь. Не расколется, вывезешь подальше и пристрелишь. Но сперва мне сообщишь. И запомни, ПОКА он должен оставаться жив и, напоминаю, лицо не трогать. — Понял, — склоняет голову амбал и открывает для господина дверь машины. — И следите за ним, — опуская стекло, добавляет Пак. — Мы хорошо постарались, босс. Он теперь до утра не очнётся. Унсон уезжает, оставляя с Чоном двух людей. Тот провожает машину взглядом из узкого окна и раздумывает над побегом. Времени у него лишь до утра. Подмоги ждать неоткуда. Пак теперь и отца его не боится. Гук начинает серьёзно переживать за свою жизнь и за то, что тайна о брате Тэхёна умрёт вместе с ним.

***

Следующим утром в пять часов Хосок уже не спит. Он по обыкновению заглядывает к Юнги после пробуждения и немного сидит возле него в палате, пока не придёт кто-то из медицинского персонала менять постельное бельё или давать лекарство. В такие моменты его просят выйти ненадолго. И Чон идёт к автоматам за очередной порцией кофеина. Не спеша потягивая чёрный без сахара, он смотрит на заплаканные окна, и почему-то так на душе тоскливо становится, что внезапно ощущает мороз по коже, покрывающий её крупными мурашками. Пеняя на горячий кофе и промозглую погоду с утра, Хосок быстро забывает об этом. Однако, образовавшийся шум в нескольких метрах от него, заставляет напрячься и прислушаться. Выйдя из кафетерия, он замечает суету людей в белых халатах возле палаты Юнги, и сердце ухает в пятки. Ноги предают своим бездействием и кислород покидает лёгкие, когда Чон слышит обрывки фраз «остановка сердца». «Какая ещё, нахер, остановка?» — думает про себя Хосок и, бросая недопитый кофе в урну, бежит со всех ног. Через белоснежную стену не прорваться. Он лишь слышит повторяющееся «разряд» уже третий раз. Люди в белых халатах, стоящие снаружи, ничем не помогали, только лишь смотрели, перешёптывались и не пускали того, кто действительно должен быть внутри. — Доктор Чхве! — зовёт Чон, задыхаясь. Но врач занят спасением жизни, за которую ему неплохо заплатили, и не слышит зовущего. Хосок не может придумать ничего лучше, чем достать удостоверение и приказать зевакам разойтись. — Господин Чон, Вы не можете быть здесь. Пожалуйста, выйдите, — просит медсестра. — Не мешайте доктору работать. — Разряд, — произносит врач снова. — Джувон, какого чёрта? — забывая о приличиях, бросает Чон. — Полчаса назад всё нормально было. — Выведите его, — бросает Чхве мед персоналу. — Вы прикалываетесь? — Хосок смотрит на девушек. — Забыли, кто я? И, сколько заплатил? А, доктор Чхве? — Продолжайте реанимацию, — говорит врач помощнику и обращается к Хосоку, — За мной. Чон, утопая в ужасе и возмущении, застывает и не сразу следует за доктором, идущим в комнату отдыха. — Док, что за херня? — набрасывается на Чхве Хосок, не дожидаясь, пока закроется дверь. — Господин Чон… — В жопу господинов, ближе к делу, — злится он и перебивает доктора. — Хосок, у Юнги аллергия, о которой мы не могли знать. Утром ему сделали первый укол препарата для поддержания печени, через несколько минут стремительно развился анафилактический шок, а после стал стремительно снижаться пульс. Хосок слушает, сперва не понимает, а затем медленно оседает на пол. Он прекрасно знает, что такое анафилактический шок, как и то, что процент выживаемости ничтожно мал. Разум словно густым туманом заволакивает. Что Джувон говорил далее, Чон уже не слышит. Лишь собственное сердце, которое, не задумываясь, готов отдать Юнги прямо сейчас. — Что это за звук? — прислушивается Чон. — Что? — не расслышал доктор. Хосок быстро поднимается и открывает дверь. Протяжный звук аппарата доносится до него мгновенно и, режущее слух и душу «время смерти…» эхом разлетается в сознании.

***

— Сокджин! Ким Сокджин! Где же ты был? — обрадованный внезапной встречей Тэхён хочет обнять помощника, но сдерживается. — Господин Ким, я думал Вы погибли, — с дрожью в голосе и росой на щеках шепчет Сокджин. — Я пришёл в больницу на следующий день, и мне сказали, что кто-то погиб на нашей яхте. Но… Если это не Вы, тогда… — Сокджин, давай без господинов. Хорошо? Просто Тэхён. — Хорошо, — всхлипывает помощник. — А погиб… Капитан. — Что? — поднятые контейнеры с кашей вновь летят на пол. — Не может быть. Я… — Ким прикусывает губу и влага снова подступает к глазам, а в горле вязкий ком образуется. Если он сам не признается, то о словах его гомофобных никто уже не узнает. От осознания этого только ещё горше на душе становится. Джин вспоминает ту свою роковую фразу, от которой на душе снова горечь и сожаление:

«Чёртовы пидорасы. Утопил бы прямо на месте, только яхту жалко.»

— Вы были близки? — с грустью в голосе спрашивает Тэхён. Он помнит свои чувства, когда ему сообщил Намджун о кончине капитана. Как больно и совестно ему было. Но они знали-то друг друга всего несколько часов, а Джин, должно быть, гораздо дольше был рядом с ним. — Да. Он мне отца заменил, — сильнее рыдает Джин. — Я в Валетту приехал на работу, но меня обокрали в первый же день. Забрался в какую-то яхту, что была не заперта, и уснул. А утром меня разбудил капитан Ким. Я думал, он меня в полицию сдаст или побьёт, но он предложил попить чаю и рассказать, что стряслось. Три года мы ходили вместе по морю, а потом… — Шшшшш… — Тэхён присаживается рядом и приобнимает помощника за плечи. Тот поворачивается и, раскидывая руки, обнимает его в ответ, мысленно вымаливая прощение за свои слова. Спустя некоторое время Тэхён уходит, а с Сокджином они договариваются встретиться после работы. Радостный Ким тут же звонит следователю и сообщает о неожиданной находке, воодушевлённый тем, что помощник, возможно, окажется ценным свидетелем, и весь этот кошмар может вскоре прекратиться.

***

Хосок делает четыре больших шага и оказывается возле кровати бездыханного Юнги, берёт его ладонь, ещё тёплую, в свою левую руку, а затем равнодушным, можно даже сказать, потухшим взглядом смотрит на санитара, который держит в руках «утюжки» дефибриллятора и сочувственно опускает взгляд. — Почему остановились? — спокойно спрашивает Чон, вынуждая того поднять глаза. — Продолжай, — всё таким же безжизненным голосом произносит. Молодой мужчина переводит взор на доктора Чхве, и тот тихо возражает: — Хосок, Юнги ушёл. Ты можешь… — Я сказал: «Продолжай», — не обращая внимания на слова врача, Чон всё ещё смотрит на санитара, опускающего электроды, но тон его голоса всё выше. — Хосок, это бессмысленно. Сердце остановилось. — Так делайте что-нибудь, — наступает Хосок, и дорогу ему преграждают двое сотрудников. — Искусственное дыхание, я не знаю, хоть что-нибудь, — срывается на отчаянный крик, видя бездействие скопившихся внутри и снаружи работников. — Чёрт с вами, я сам, — запрыгивая на койку, усаживается на бёдра Юнги. — Доктор, — блеет медсестра. — Помогите, пока он ему грудную клетку не проломил, — Чхве не может спокойно смотреть на неумелые манипуляции дилетанта. Один из сотрудников, мужчина покрупнее, стаскивает бьющегося в истерике Хосока, другой приступает к сердечно-лёгочному массажу, а третий делает искусственное дыхание. Чон сбивается со счёта минут, что отбивает его сердце гулкими ударами о грудь. Ему самому дышать невозможно, нечем, не хочется, если Юнги не будет. Он только что это понял. Только в этот момент, когда врачи изо всех сил борются за его жизнь, когда ноги подкашиваются от того, что уже второй человек меняется из-за усталости рук. Надежда тает на глазах. — Есть пульс, — раздаётся громом на всю палату, обрывая противный писк аппарата. — Продолжаем, — командует доктор Чхве и сам лично приступает к непрямому массажу сердца. Спустя несколько толчков уставшими ладонями в грудь Юнги поднимает корпус и громко вдыхает воздух, распахивая бешеные глаза, расфокусировано бегающие по скопившемуся народу в палате. — Кислородную подушку и успокоительное в вену. Юнги машет руками и сопротивляется персоналу. Лишь увидев рядом стоящего Хосока, замирает. Медсёстры пользуются этим и пристёгивают Мина ремнями к постели. Юнги приходит в себя тогда, когда ему, прикованному, начинают вводить лекарство. Мутнеющий взгляд он не отрывает от Чона до последнего, пока полностью не закрываются веки. В палате раздаются тихие овации, Хосок бы тоже похлопал, только ему уже не до них. Его взгляд направлен только на бледное лицо, а слух сосредоточен на улавливании чужого дыхания, которое становится всё ровнее. Громкая трель мобильника заставляет Чона выпустить руку Мина из своей. — Чон у телефона, — устало произносит. — Хосок, мы Сокджина нашли, — спешит обрадовать коллегу Следователь Ли. — Хорошо, — произносит Чон, слабо соображая, о ком речь и кто такой Сокджин. — Ты, что не рад? — голос Донука бодрый, но он не может не уловить пасмурности на том конце трубки. — Что-то случилось? — Да, — почти шепчет Хосок. — С Юнги? — интонация следователя тоже меняется. — Да. Донук, можно я позже перезвоню? Кладёт трубку, не дожидаясь ответа. Только сейчас его глаза застилает мутная пелена и по щекам катятся хрусталики слёз, оставляя блестящие солёные дорожки, с отражающимся в них облегчением. Осознание вновь настигает его. Хосок окончательно убеждается, что не может отпустить Юнги ни сейчас, ни когда бы то ни было. Даже если он будет сопротивляться, даже если не перестанет любить Чимина, даже если возненавидит. Но вновь потерять взгляд лисьих, красивых глаз он не может себе позволить.

***

Чимин улыбается, просыпаясь и потягиваясь. Бросает короткий взгляд за окно и, заметив капли воды на стекле, тут же опускает уголки губ. Не любит Пак дождь, и влажный воздух ему не нравится. От него волосы вьются, и одежда неприятно липнет к телу. Чимину нравится, когда к его телу липнет Тэхён и ещё немного трётся набухшими сосками, вырисовывая узоры на вспотевшей коже. Он смотрит на бумажку рядом с лампой, воспоминания вчерашнего вечера заполняют мысли, и улыбка дурацкая и счастливая возвращается на лицо Пака, дополняясь ярким румянцем. Он берёт телефон в руки и собирается написать смс Тэхёну, но слышит за дверью шум. Подойдя поближе, прислушивается. — Как сбежал? — кричит Унсон. — Вы куда смотрели, идиоты? Если вы его не найдёте, я с вас три шкуры спущу. Хлопок дверью и удаляющиеся шаги на лестнице. Чимин не понял, о чём речь, но посчитал необходимым сообщить о том, что услышал, Тэхёну.

***

— Я понял тебя. Спасибо, — собирается завершить разговор Тэхён. — Чимин-а, я позже перезвоню. Я не один, — закрывает ладонью рот и шепчет в трубку. — Целую. Смущенный Тэхён подходит к следователю, чтобы сообщить информацию. — Мы можем отследить его по мобильнику? — интересуется Ким. — Без проблем, — отвечает Ли. Несколько минут ловкие пальцы бегают по клавиатуре ноутбука, и готово. На экране мигает розовый огонёк, движущийся по пролеску. — Куда он едет? — спрашивает, скорее, у себя Донук, однако вслух. Может быть, Тэхён ответит. — Я не знаю, что там находится. Не встреча же у него в лесу… Через полчаса машина останавливается. Следователь увеличивает карту и записывает адрес, чтобы после пробить его в местном управлении полиции. — Ты знаешь, что это? — обращается к Тэхёну. — Позвоню Чимину. Перед Донуком на мониторе изображение старого, поросшего мхом особняка. Вокруг здания заросли кустарников и непролазный бурьян. Судя по всему, дом заброшен и уже не один год. — Это старый родовой особняк Паков, — возвращается Ким после разговора с Паком. — Чимин сказал, что он пустеет уже пять лет. А если сложить те пять, что Чимин забыл, получается десяток. — И что же господину Папку понадобилось в заброшенном месте? — насвистывая, произносит Ли. — Он кого-то там прячет. И мы должны выяснить, кого.

***

Пронзительный крик Унсона сотрясает деревья. Даже вороны взмывают ввысь, покидая кроны, от ужасных звуков. Мужчина, что охранял Чонгука, свернулся в три погибели перед Паком и терпит, пока тот своими небольшими ладошками стучит по мускулистому телу, покрывая отборным матом. — Босс, мы его засекли. Он на дороге, направляется в город. — Боже благослови создателей дронов, — прорычал Унсон, останавливая руку, зависшую над амбалом в очередном ударе. — Хоть они на что-то годны, в отличие от вас — никчёмные бездари. В последний раз громиле прилетает по ушам, и он встаёт. — Дай-ка сюда, — Пак перехватывает пульт управления с дисплеем. — Вот ты где, малыш Гук-и. — Фас! — командует громилам и те послушно прыгают в машину. А Унсон с наслаждением наблюдает за ничтожными рывками Чона, хромающего, спотыкающегося о корни деревьев и падающего на, судя по болезненной гримасе на лице, сломанные рёбра. Затем, облизываясь плотоядно, смакует глазами каждый удар нанесённый ему, как безумец смеётся и мечется в нетерпении и ожидании. — Ты действительно думал сбежать? — издевательски слащаво спрашивает Пак. — На что ты рассчитывал? — Ну, я попробовал. Ты меня всё равно в живых не оставишь. Скажу я тебе имя или нет — конец у меня один, — произносит Чонгук без ожидаемой Унсоном дрожи в голосе. — Ты всё верно понял. Видишь ли, всё очень удачно складывается. Искать тебя не будут. Чон усмехается. — Ты думаешь, Тэхён тебя ищет? — Конечно. Я сообщил ему, что прилечу. Он, должно быть, уже ищет меня. Пак заливается раскатистым смехом, чем заставил Гука напрячься. — Ты о том сообщении? Так я его удалил. Да. И красавчик не в курсе твоего визита на Родину. — Что? — Чон теряет дар речи и способность что-либо соображать. Одно ясно предельно — его никто не ищет и искать вряд ли станет. Взгляд заволакивает беспросветная безнадёжность. Гук боролся, но проиграл. Иного выхода, как сдаться и принять свою судьбу, он не видит. Пак замечает потухший огонь в глазах пленника и теряет всякий интерес играть дальше. — Можешь не говорить мне ничего. И почему я раньше не подумал об этом? Я нашёл другой рычаг давления на Тэхёна. Чон молчит. Он ничего уже сделать не сможет и, тем более — помочь Тэхёну. Спрашивать бесполезно. Унсон только этого и ждёт. А Гук не собирается доставлять тому удовольствие, играя по его правилам. — Хоть ты и не спросил, я всё равно отвечу, кто это. Это ты, Гуки, — заулыбался Пак премерзко. Чон поворачивается к мужчине и пристально смотрит на него. Затем смеётся в голос. — Ну, ты и придурок, Унсон, — несдержанно хохочет Чон, оголяя зубы. — Я думал, ты умный мужик. Ха-ха-ха-ха-ха-ха… Теперь Пак напрягается и присаживает напротив Чонгука. — Поясни-ка. — Что тебе пояснить? Расскажешь Тэхёну, что я у тебя, и точно убить не сможешь, идиота кусок. Аха-ха-ха-ха-ха-ха… Унсон резко встаёт, отбрасывая стул и закуривает. — Нервишки шалят? — улыбается Гук. Снова этот мальчишка его переигрывает. И, чёрт возьми, он прав. Провожаемый раскатистым смехом Чонгука, Пак покидает старый дом. Приказывает не кормить и не поить пленника до его приезда, и не спускать глаз. Слыша звук взревевшего мотора, Чон замолкает, обдумывая дальнейшие действия. «Пожар им тут что ли устроить?»

***

Сальма снова встречает мужа, разозлённого до чертей. Подходить не решается. У Пака старшего и без того тяжёлый нрав, а теперь, когда всё идёт по жопе, он раскаляется на пустом месте. Какой бы сумасшедшей и бесстрашной ни была она сама, Унсон в двое безумнее. Она его боится. Тем более после того, как правда всплыла. Женщина превратилась в привидение, прозрачное и беззвучное, что совсем для Сальмы не характерно. Она приняла это только ради того, чтобы оставаться рядом с сыном. Когда Пак старший раскопал правду, молчал до последнего. Лишь вернув беспамятного Чимина домой, он признался жене, что в курсе её обмана. Однако, когда женщина попросила их отпустить, Унсон лишь рассмеялся. — Ты что несёшь, дура? Хочешь меня опозорить? Ты можешь валить куда угодно! Но твой сын останется здесь. — Тогда я останусь, — растирает воздух ладонями женщина. — Позволь мне остаться, дорогой. — Если я только услышу малейший скрип пола под твоими ногами, ты больше никогда не увидишь своего ублюдка. Поняла? — Поняла, всё поняла, — захлебывается слезами Сальма. Лишь в тот момент она поняла, с каким чудовищем жила всё это время. И внутренне ликовала, что Чимин не его сын.