Змеи и матушки

      Говорят, что маленькие дети помнят свою жизнь с того момента, когда у них появляется осмысленная речь: они облекают свои воспоминания в слова и как рассказчик, запомнивший историю, могут вновь и вновь оживлять прошлое в своем воображении.       Тос помнил себя со дня, как его оставили одного со змеями позапрошлой весной, сунули в одну руку печенье, а в другую — детский сачок и сказали ловить бабочек. Он сидел на плетеном коврике возле клумбы, к нему подполз крохотный золотистый уж и спросил:       — Как дела, Тос-с?       — Нормально, — ответил Тос.       — Как погодка?       — Нормальная.       — Как бабоч-чки?       — Нормальные, — сказал он и неловко замахнулся сачком.       Тос говорил на парселтанге свободно, а учить английский ему не было никакого смысла. Посудите сами — его мама говорила на змеином языке, папа умел понимать все без слов, тетя Летти и бабушка, обращаясь к нему, всегда что-то лопотали — Тос подозревал, что они дурочки — а дядя Гарри просто делал пальцами «козу» и показывал ему при каждом удобном случае. Кузен Монти говорить вообще не умел, ограничиваясь восклицаниями типа «атя» и «ма».       Но недавно жизнь сделала крутой поворот, и Тос приобрел еще одного собеседника.       — Это Джейн, дорогой, — сказала мама и подвела к нему кривоногую, очень тощую и очень бледную девочку.       Как выяснилось, Джейн, для которой папа сделал к дому целую пристройку с окошком и даже собственным умывальником, должна была дружить с Тосом, кормить, играть, купать и все такое прочее, что он к третьему — с половиной! — году жизни уже умел и сам. Он умел и понимал даже больше, чем деревенские мальчишки в его возрасте: в три года они выходили на работу, шли в помощники к пастухам или младшими уборщиками, а Тос мог бы поспорить, что и сам уже сможет управляться с гусями и овцами — ничего сложного для волшебника.       Джейн носила голубые ситцевые платья, которые мама называла «на вырост», пахла мылом и ни слова не понимала на змеином языке. Она вообще мало что понимала.       — Господи, как есть-то хочется… — причитала девочка иногда, сидя на кухне за каким-нибудь домашним делом.       — Возьми, вон лепешки лежат, — пытался научить ее Тос, даже показывал пальцем, но Джейн не понимала. В конце концов он придвигал к шкафу табурет, взбирался на него, брал лепешку, печенье или что-нибудь еще и протягивал Джейн, которая украдкой брала еду и тут же прятала в передник, как будто кто-то хотел ее отнять.       Джейн пыталась с ним дружить. Тос и сам, наверное, попытался бы, но у него просто не оставалось времени: он уже дружил со змеями и болтал с ними целые часы напролет, дружил он и с птицами в яблоневом саду, с овцами и дикими пони в холмах, с жуками, низзлами, и джарви, и ящерицами, и всем, что обитало на пустоши. С большинством из них даже не нужно было говорить, и мальчику это нравилось: он как-то сам понимал, что им нужно, и обычно мог позаботиться о них, не прося помощи у взрослых.       Но Джейн оказалась крепким орешком.       — Мэм сказала заниматься с тобой, мастер Томас, — говорила она, тыкая ему в лицо книжку. — Это азбука, аз-бу-ка. А, арбуз!       Томас уже видел, как растут арбузы: папа построил теплицу и посадил там пару. Проблема была в том, что арбуз не двигался, не ел и не общался, поэтому они с мальчиком быстро потеряли друг к другу интерес, и Тос переключился на муравьев — они-то пили с ним сладкий чай, ели пряники и строили домик из палочек и сухих листьев.       — Меня не будет до вечера, а папа сегодня занят, не скучай, — обычно говорила ему мама, прежде чем чмокнуть в макушку и куда-то пропасть.       Мальчик не скучал. Как можно скучать, когда вокруг столько интересного и столько еще нужно сделать?       — Почему такой кроха бегает на своих коротких ножках без присмотра? — сокрушалась двоюродная бабушка Белвина, когда к Тосу еще не «приставили» Джейн, — он же убьется в этих полях! И как вы не волнуетесь?       Мама и папа волновались только поначалу, но потом как-то поняли, что с ним точно ничего не случится. Никогда не случалось. Томас быстро научился твердо стоять на ногах, потом ходить, потом бегать — и его уже трудно было удержать дома, если там не было змей.       Он убегал в сады или еще дальше, в холмы, а там всегда было полным-полно занятий: животные, цветы, старые камни, облака…       — Это облако похоже на василиска, — говорил Тос, когда они с Джейн после обеда валялись в высокой траве, — а это похоже на саламандру. Это — лисенок.       — Какое небо синее-пресинее, — невпопад сказала девочка и почему-то расплакалась, как маленькая. Без взрослых она вообще часто плакала, как младенец в церкви, хотя была большая.       Тос просто сунул ей в руки змею, родители всегда так делали раньше, когда он еще был ребенком, носил самоочищающиеся пеленки и шмыгал носом. Джейн перестала плакать и начала визжать, пришлось вести ее на речку и показать мальков, чтобы она успокоилась.       Так и проходили его дни. Когда все садовые дела были улажены, а звери и птицы отправлялись по своим делам, мальчик просто бродил по полям со своим совком и учился: он узнал, что земля, если копнуть поглубже, не черная, а белая, как кость, и в ней часто попадаются огромные окаменевшие улитки и рачки, тоже выбеленные, словно их красили известкой.       — М. Моллюск, мо-ллю-ск, — учила его Джейн. В еще одной книжке она прочитала, что ракушки выбелило время и соль: когда-то вся их земля, земля Литтл-Хэнглтона, лежала под волнами, потом поднялась наверх, а моллюски со своими раковинами так и остались в ней. Под травой же белел слой мела — это вправду было то же самое, что и кость, только мягче. Из мела и моллюсков делали удобрение для полей, чтобы осенью получить больше урожая. Науки, кроме этой, мальчик не знал — да и зачем? Весь мир вокруг был его Б. — би-бли-отекой.       Двоюродная бабушка сказала, что Тос растет, как дикий вереск, и они оба действительно хорошо выросли за лето — мальчик проверил: кое-где вереск был почти с него ростом. Из вереска делали пиво, настойки, лекарства, освежитель для шкафов и сундуков — последнее мальчик и сам уже умел.       Все дни были наполнены работой в саду, встречами и прогулками со старыми знакомыми, и ничто не нарушало заведенного порядка, пока не произошел еще один случай, который мальчик назвал «большая встреча».       В тот раз мама, как обычно, ушла после завтрака, но не вернулась ни к обеду, ни к ужину, ни даже к чтению сказки. Утром ее тоже не было, зато были папа, бабушка, дядя с тетей и староста Боунс. Джейн сразу дали команду «увести мальчика», и Томас не слышал, о чем говорили взрослые.       А потом все, кроме бабушки и Джейн, ушли.       — Главное сохранять спокойствие, вот, что я скажу. Люди просто так не пропадают! — сокрушалась бабушка, стараясь казаться грозной. — Конечно, может здесь и замешан Гриндевальд, но что ему могло понадобиться от Меропы? Она же полностью чистокровная!       Джейн только пожимала плечами.       — Я не знаю, мэм.       — Еще бы сквибам такое знать! Не сиди без дела, девочка, надо готовить обед! Все наверняка вернутся очень голодные… успокойся, выпей чаю и принимайся за работу, — рявкнула бабушка, и Джейн как ветром сдуло.       Тос сидел у бабушкиных ног, слушал, как скрипит кресло-качалка и жужжит прялка, сматывал шерсть в клубок. Он делал это не потому, что очень хотел, а потому что на него тоже рявкнули — и думал о побеге.       На улице светило солнце, все обитатели холмов наверняка вышли, вылезли и выползли погреться, и только он, Томас, должен был сидеть дома, как малыш. Сматывание шерсти считалось работой для самых маленьких, немощных и старых обитателей Северного Йоркшира, и это было очень обидно.       Он не понимал, почему все так переполошились. Да, мальчик не знал, кто такой Грин-де-вальд – видимо, кто-то важный, вроде старосты? Но староста-то всегда слушал его родителей, так что маме, куда бы она так надолго ни ушла, точно было нечего его бояться. Она всегда возвращалась домой рано или поздно, так что он и не думал волноваться.       Когда бабушка задремала, Тос бросил клубок, с трудом надел резиновые сапоги и направился во двор — туда, где у дровяного сарая стояла его детская удочка и ведерко для мальков.       — Извини, но я хочу завести собаку, — сказал он гадюке, которая как обычно за ним увязалась, — она может быстро бегать, прыгать и следить за овцами. Я скоро совсем вырасту и буду пастухом, понимаешь?       — Почему пас-стухом? — недовольно спросила змея.       — Ну, здесь все пастухи, — мальчик задумчиво почесал макушку, — и я тоже буду.       Оставшись один, он отправился к деревянным мосткам у Змеиного ручья, откуда хорошо было видно коттедж, теплицу, холмы и старое семейное кладбище на склоне.       Тос размотал удочку, уселся на прогретых солнцем деревяшках поудобней и приготовился «заговаривать рыбу» — как учил его староста: рыбу, как и диких пчел, надо было «подманить словцом», и то была не магия… ну, не совсем магия — не как искры и огоньки, которые Тос иногда запускал в воздух, и не как заклинания у взрослых — а что-то очень старое, чем занимались все в деревне, даже не волшебники. Это было… ведовство.       — Ловись, рыбка, ловись, — шептал мальчик еле слышно, — иди ко мне на крючок да потом в котелок. Ловись…       Ветер всегда носил по пустошам очень много разных звуков, большей частью слышных только тем, кто действительно умеет слушать, и внезапно принес что-то вроде негромкого хлопка со стороны кладбища.       Томас повернул голову, прищурился, приставляя ладошку козырьком над глазами, и разглядел между поросших мхом камней какую-то фигуру.       Фигура сдвинулась и пошла по тропинке, становясь все больше, и вот уже перед мальчиком стоял, опираясь на клюку, бородатый старичок в балахоне.       — Добрый день, — поздоровался Тос. Он был воспитанным мальчиком и здоровался всегда, даже если его и не понимали. Но в этот раз ему повезло:       — Ну привет, малец! — ответил старичок на языке змей. — Так ты Гонт, как я погляжу? Вон как по-змеиному умеешь!       Мальчик приложил палец к губам, указав на ручей, кивнул и тихо ответил:       — Да, я Томас Гонт. Как поживаете?       — Помаленьку! — старичок покряхтел и тоже присел на мостки, хрустя всем телом. — Ох, спина моя, спина… А я дядя Патрик.       — Очень приятно. Вы пастух? — спросил Тос, — вон какая у вас палка.       — Ну, не совсем, — дядя Патрик почесал свою бородищу и улыбнулся, — пастырь — это да. Священник я, в церкви служу.       Этим в Литл-Хэнглтоне было никого не удивить: у них в церкви служил пастор, у которого всегда не хватало денег, потому что, как говорили, «господь каждый год давал ему по ребенку», и Томаса втайне интересовало, почему именно ему и почему именно столько?.. Он прекрасно умел считать, но по воскресеньям часто сбивался на пасторских детишках.       Мальчик сочувствующе кивнул:       — У вас, наверное, много детей?       — Не-е-т, только духовных! — дядя Патрик замахал руками, и его огромная борода затряслась, как живая. — Это у безбожников священники женятся, а у нас — нет уж. Никаких жен и детей! В мире есть три самые ужасные вещи, знаешь, какие? — он наклонился к мальчику, прищурившись.       Тос ответил со знанием дела:       — Азбука, мыло и недетское время.       — Женщины, англичане и налоги на недвижимость! — воскликнул дядя Патрик, чем, наверное, распугал всех заговоренных с таким трудом рыб. — Поверь старику! От этого я и переехал на остров, да…       Мальчик вздохнул. Он почему-то представил себе одинокое место, где совсем не было овец.       — Дядя Патрик, а вам там не скучно?       — О, нет, на острове полно хульдр — это такие смешные хвостатые штучки… — он пощипал кустистую бровь, — неплохие они, а я уж почти обучил их быть добрыми христианами, да. Говорю им, мол, кто не священник, тому жениться надо, во грехе жить нехорошо. Большинство вроде прониклось, теперь надо б им объяснить, почему нельзя больше одной жены…       Мальчик выдернул из воды мелкую рыбешку. Слова дяди Патрика, хотя Томаса все поголовно считали не по годам развитым, были ему не совсем понятны. Наверное, здесь крылось что-то очень взрослое и очень-очень скучное.       — Ясно. А у вас, случайно, нет собаки? — тетя Летти говорила, что «при неудобном случае лучше ненавязчиво поменять тему». Слова «ненавязчиво» Тос еще не знал, но чувствовал, что понял его правильно. — Я скоро буду пастухом, она мне очень нужна.       — Собаки нет, но есть пиктский зверь, то же самое, только лучше, — похвастался старичок. — У нас много барашков, и он с ними справляется, вот что.       — Вот бы мне пиктского зверя! — воскликнул Тос, плюхая свою добычу в ведро, — может, поменяемся? Он у вас с собой?       Дядя Патрик, чьи огромные карманы наверняка могли бы вместить парочку щенков, только засмеялся.       — Нет, малец, дома он. Ну… погляжу я, как буду там, может, какой зверь и для тебя найдется.       Мальчик отложил удочку и протянул руку для традиционного пожатия, как всегда делали в таких случаях:       — Договорились.       — Так я зачем пришел-то, господи помилуй! — дядя хлопнул себя по лбу, и его кости почему-то снова захрустели, — Меропа Гонт! В общем, малец, ты передай своим, чтоб не волновались — она у нас, на острове Хульдра-Иниш, — он замялся, — в гостях, можно так сказать… Думаю, за пару дней вернется. Все волнуются, небось, ты их и успокой.       Тос вздохнул. Он и сам любил ходить в гости и уж точно задержался бы там, где полно барашков, пиктских зверей, хвостатых штучек и вокруг настоящее море.       «Ну почему все самое интересное всегда достается взрослым?..»       — Но кому же я все скажу, если я не говорю по-английски?       — А вот это правильно, это хорошо! — похвалил дядя, потрепав мальчика по волосам.– Настоящий патриот даже на чужбине, молодец! Я сам по-саксонски ни бум-бум. Может, записку напишешь?       — Я не очень грамотный.       — А родичу какому по-змеиному передать можешь?       — У нас только мама говорит на языке змей, — настала очередь Тоса кое над чем призадуматься.       У каждого есть «нелюбимый родственник». У Томаса вообще было много родни: крестные родители, разные дяди и тети, кузены и кузины, двоюродные бабушки и дедушки. Но один родственник никогда не дарил ему подарков, не хвалил за хорошо проделанную работу и не восхищался его развитым не по годам умом — это был дед со змеей.       Никто никогда не говорил о нем, как о настоящем, видимо, потому что дед давным-давно умер, и остался только на картинке в его, Тоса, спальне: там был старинный пергамент в рамке, и на нем-то и жил дед – старый лысый человечек со змеей, который если и говорил, то только когда Томас оставался один и пытался заснуть. Старичок жаловался на свою жизнь, где буквально все были плохие: его лучший друг, его покойная жена, дети, внуки, все потомки до двадцатого колена, но хуже всех считался «неучтивый младенец» — то есть Тос.       — Есть еще дед, только он не настоящий, — буркнул мальчик.       — А какой же? Призрак?       — Нет, нарисованный, с картинки, лысый и со змеей ходит. Но он ни с кем не разговаривает, только иногда со мной.       Дядя снова хлопнул себя по лбу, затем по коленям и рассмеялся:       — Ничего себе, не изменился совсем, прямо как в моем детстве!       — Вы тоже его знаете? — удивился мальчик. Рисунок с дедом и змеей был в его комнате столько, сколько он себя помнил, и характер у старика был просто ужасный — разве у него могли быть друзья, да еще и вне дома?       — Конечно, малец, как не знать! Он до сих пор злится, ей-богу?       — Да, — Томас кивнул, — на англичан вот, и на других людей, не волшебников, и что его друзья с ним больше не разговаривают. На меня тоже злится иногда, что я не слушаюсь…       — В мои времена он тоже выбирал любимчика, только с ним и беседовал, да. От остальных таился… Тебе, считай, повезло.       — Я пару раз просил его поговорить с папой, дед отказался. Мне кажется, он слишком вредный, потому что все время бездельничает!       Томас пару раз слышал, как староста Боунс говорит, что все проблемы от безделья: если человек не учится и не работает весь день, то у него в голове появляются вредные мысли. Когда жена викария начала постоянно жаловаться на проблемы с праздничным украшением деревни, он сказал: «ей бы корову, а лучше две». У деда определенно не было коровы, а змея, тем более одна — это не работа, а развлечение. Тех, кто не работал, в деревне не любили, поэтому и Тос тоже не сильно любил деда. А теперь придется попросить у него помощи…       — А ты возьми обратись к нему по-старинному, он тебя и послушает, — посоветовал дядя Патрик.       — Это как?       — Говори не «дед», а «предок», не «привет», а «приветствую», не «хотите», а «желаете»… он такое любит. Вот увидишь, сразу согласится! И поклониться не забудь.       — Ладно, — протянул Тос с большой неохотой. — Надеюсь, он знает английский.       После того, как он проводил дядю Патрика обратно до кладбища, началась самая непростая часть плана… плана, который появился у юного Томаса в тот момент, когда они с гостем прощались.       Поначалу все пошло, как и задумано:       — Внемли мне, о Белвина Берк! — сказал дед, вернее, почтенный предок. Тос долго уговаривал его, высказал все уважительные слова, которые знал на змеином языке, и много кланялся. В конце концов старичок покинул рамку со своим старым пергаментом и перешел на картину в гостиной, выгнав оттуда гигантскую улитку.       Бабушка хрюкнула во сне и открыла глаза:       — Кто… что… — испугалась она, поворачивая голову туда-сюда.       — Это я говорю с тобой, — сказал предок, потрясая змеей над головой, — я вопию из образа над очагом!       — Ох, боже ж ты мой, — запричитала бабушка, вставая с кресла, и по привычке направляясь ко входной двери, — час от часу не легче…       — Белвина Берк! — рявкнул старичок. Ему явно не нравилось говорить на человеческом языке:       — Внемли…       И наконец-то бабушка обернулась. Уставилась на картину, висевшую над камином, и тут же схватилась за сердце.       — О, боже! Не… — проговорила она со схлипом, — не… нег…       Предок, который явно не ожидал такого, почесал свою лысую голову, затем редкую — совсем не как у дядя Патрика — бороду.       — Я… передаю тебе послание с острова Хульдра-Иниш!       — Не… — бабушка глубоко вздохнула, замахала руками и как закричала, –НЕЕЕЕЕЕГР! — Тос, прятавшийся за креслом, даже зажал уши.       — Помогить… — бессильно выговорила пожилая ведьма, прежде чем упасть без чувств обратно в кресло, правда, уже в соседнее. В то, за которым прятался Тос.       — Предок, что вы наделали? — спросил мальчик, пытаясь разбудить бабушку.       — Сие и ранее случалось со мною, леди не была готова лицезреть мое величие, — ответил старик с гордостью, но то, как нервно он гладил змею, наверняка что-то да значило. — Или же взгляд моей Королевы Змей обратил ее в камень.       — Ясно, — вздохнул Тос. Он не понял значение слова «негр», но оно явно относилось к деду. Может быть, дело было в том, как он выглядел: такого ровного и темного загара в Литтл-Хэнглтоне не было даже у батраков, весь день проводивших на солнце. А мистер Боунс ведь говорил, у кого загар ровный на всем теле, тот имеет достаточно денег для отдыха на море… значило ли это, что дед был очень богат?       — Предок, а почему вы такой загорелый?       — Худоумный отрок, Мерлин и Моргана! Не известно тебе, что нельзя спрашивать людей о подобном? — старик насупился, но тут же ответил: — Я — мавр. В графстве Португальском, откуда прибыл мой почтенный отец, довольно еще подобных людей.       — А мой почтенный отец прибыл из Лондона, — понимающе кивнул мальчик.       Дед фыркнул.       — Весьма посредственно. Я-то в твои лета был единственным мавром во всей великой Ирландии…       Итак, пора было возвращаться к плану: поскольку бабушка, не приходя в себя, снова захрапела, он становился даже проще. Это как клумбу в хорошую погоду прополоть.       Томас уверенно зашагал к сундуку, поднял его крышку и выудил наверх свою шляпу и детский брезентовый плащ.       — Почтенный предок, когда бабушка проснется, передайте ей, что я тоже пошел в гости на остров, посмотреть овец. Может быть, куплю пиктского зверя. — Не оборачиваясь на портрет, мальчик взял с тарелки пару бутербородов и печенье, завернул в салфетку и огляделся в поисках банки с мелкими монетками на мелкие расходы – и, вероятно, очень мелких барашков. — Вернусь к обеду или завтра.       Дед на картине подозрительно сощурился и перекинул змею через плечо.       — А мой новый образ не сожгут за то, что я отпустил тебя, чадо, совсем одного?       — Неа, — отозвался мальчик из кухни, где обнаружилась искомая банка, — я сейчас позову Джейн, ей тринадцать лет, она взрослая.       — Солидный век, — закивал старичок, — у моей почтенной матери в этом возрасте уже были дети и свое хозяйство!..       — Куда ты, мастер Томас? — Джейн успела спросить это несколько раз, пока ее тянули за передник в направлении семейного кладбища. Это было не так-то просто: нести за спиной удочку, ведро с провиантом в правой руке, а левой тащить за собой девочку солидного века — еще и в гору!       — Пошли! — выпалил мальчик — по привычке, а не в надежде, что Джейн вдруг начнет понимать по-змеиному. — Мы идем на остров за барашками и пиктским зверем! Не волнуйся, я взял тебе перекусить!       — Мне здесь не нравится… миссис Берк будет недоволь…       Тос успокаивающе похлопал ее по руке, а потом опустил ладонь девочки на один из замшелых валунов, исцарапанных старинными рунами.       — Все хорошо, трусиха, я видел, как дядя Патрик так делает! Ничего с нами не случи…       Сказать по правде, очень скоро кое-что все-таки случилось.