Как вас угораздило?

Когда рано утром (если быть честным, после полудня, но Марсель в это время ещё даже не завтракал), секретарь передал ему короткую записку без подписи, граф Ченизу счел ту забавным розыгрышем. Неизвестная, судя по аромату бумаги, из дам полусвета, приглашала господина графа скрасить её молитву в одной ничем не примечательной часовне в двух кварталах от посольства. Отправитель всё рассчитал правильно: фривольное содержание письма отвело бы любые подозрения, попади оно в чужие руки, и намеком на автора послания был только неровный, будто руки тряслись, но всё же знакомый почерк. Марсель узнал бы те летящие буквы из тысяч других, хотя единственное личное послание, написанное этой рукой, он собственноручно сжег ещё осенью, сразу по получении. В пустой часовне, меж немногих догорающих перед алтарём ещё с полуденной службы свечей, нашлась ещё одна записка, содержание которой так же легко укладывалось в версию о жаждущей приключений даме. Граф для конспирации поставил новую свечу, спалил на ней записку, покинул часовню пешком, оставив лошадь у коновязи, и, со скучающим видом двинулся в указанную сторону, отсчитывая нужные дома и повороты. В проулке под указанным в записке балкончиком его уже ждали трое кэналлийцев, поддерживающих под руки, о чудо! своего соберано. — Рад вас видеть, капитан! Я вижу вы соскучились по особым поручениям? И даже отрастили обратно своё фамильное пузо? — Марсель не чаял уже когда-нибудь услышать этот голос, и потому совершенно упустил из виду и подначку, и нездоровый вид собеседника, и даже его сопровождающих, кои изо всех сил притворялись бессловесными костылями. — В отсутствие особых поручений офицер волен придумывать их себе самостоятельно! — выпалил Марсель, даже не пытаясь скрыть расползающуюся по щекам счастливую улыбку. — А пузо накладное, — выдал он свой самый страшный секрет, и щелкнул каблуками. Потом была неизбежная суета, на которую снисходительно взирал из своих покоев приютивший Марселя «смертельно больной» маркиз Габайру, отправка посольской кареты — для маршала, его «костылей» и хворой кухарки, подробные планы как провести в посольство остальных людей Алвы: всё-таки почти два десятка человек по наводненной патрулями Олларии незамеченными не прошли бы. И вот всё обошлось: две девицы, полтора десятка бойцов и хмурый рэй Суавес уже обустроились в крыле для прислуги и управляющему Марселя стоило немалых сил убедить их отдыхать и не путаться под ногами. Можно, наконец, сесть за стол, отдать должное урготскому повару, выпить вина, отпраздновать воссоединение и поговорить. Герцог Алва успел отдохнуть и переодеться. По сравнению с истощенной тенью, увиденной Марселем несколько часов назад, он выглядел великолепно, но по сравнению с собой прежним всё ещё напоминал выходца. Пожалуй, он и теперь счел бы друга нежитью, если бы впервые увидел его в сумерках, а не среди бела дня в обществе слуг. — Вы, я вижу, по-прежнему не отказываете себе в маленьких радостях, капитан, — промурлыкал долгожданный гость, садясь за накрытый к ужину стол. Повар и правда расстарался: перепёлки, томлёные в вине, форель под лимонным соусом, запеченный целиком кролик и разнообразные закуски благоухали и манили. — Маркиз Габайру не почтит нас своим присутствием? — Маркиз решил не встречаться с вами: он «тяжело болен» с самого начала переворота, и собирается пробыть таковым до его окончания. — ответил Марсель, присаживаясь напротив, — С запертого лекарями в своих покоях старика многого не добьешься, но как вы сказали когда-то, играть краплеными картами надо честно. — А юную герцогиню почему не пригласили к столу? — спросил гость, потянувшись к перепелкам, — Ей не привыкать прятаться среди прислуги, но уж мы-то с вами могли бы насладиться её обществом… — Герцогиню? — опешил Марсель. — Вы не узнали герцогиню Окделл? — Алва удивленно приподнял одну бровь. — Ваших девиц я, признаться, не рассматривал, — смутился виконт, и, дабы отвести внимание собеседника от этого промаха, возразил, — и вдобавок, я не уверен, можно ли теперь считать девицу Окделл герцогиней? Герцог мёртв, герб разбит, провинция отошла короне… — Разве Его Величество сразу после бегства временщиков не отменил все приговоры, вынесенные ими? — маршал отложил перепёлку и Марселю пришлось договаривать. — Насколько я знаю, Его величество объявил о своих намерениях, но ни одного документа подписать так и не успел. А учитывая обстоятельства, не думаю, что герб восстановят, ведь передавать его некому. — Граф Ларак поддержал узурпатора? — Граф Ларак возлежит у себя дома с тем же недугом, что и маркиз Габайру, — собеседники понимающе переглянулись, — как и во время восстания Эгмонта, к слову. Но его наследник успел засветиться при новом дворе. — Граф прервался, собираясь с мыслями, и, отдав должное форели, и продолжил, — Но возвращаясь к уже-не-герцогине, я всё ещё жажду подробностей, как вам удалось удрать из Багерлее, а не все детали пристало упоминать в женском обществе. — Всё то, что не предназначено для женских ушей, не стоит упоминать и за едой, — улыбнулся герцог. — К тому же сам я последние месяца полтора провёл в большей степени в бреду, нежели в сознании, так что о моем чудесном спасении стоит расспросить скорее рэя Суавеса, я всё равно мало что запомнил. — Марсель мысленно взвыл: разговорить хмурого управляющего будет не в пример труднее, а любопытство становилось уже совершенно нестерпимым. — Жаль, я так надеялся когда-нибудь написать в мемуарах, как всё было на самом деле! В городе ходят настолько разнообразные слухи, что признаться, я до последнего не смел надеяться, что ваш побег — не очередная хитрость Ракана. — К слову, поведайте же мне, о чём говорит столица? — Ну, господа матерьялисты из салона Коко считают, что узурпатор запытал вас насмерть, добиваясь нужных ему показаний, а тело тихонько сбросили в Данар. Обласканные же новой властью считают, что сбежать вам помог сам Леворукий и кто-то из тюремной стражи, к слову несколько человек даже повесили. А на рынках и в будуарах основной версией считают, что вас, устав дожидаться вашей казни, увёл бывший оруженосец. — Интересно… — протянул герцог и потянулся за следующей перепёлкой, — Марсель, вы жаждали особых поручений? Так вот первое из них: выяснить кто именно запустил этот слух. — Я, кажется, понимаю. Слишком много времени прошло от его исчезновения и до вашего бегства. И время это было слишком богато на события, едва ли у молвы настолько длинная память. Вы думаете слух запустили намерено? — Это вам и предстоит выяснить. — А это правда? — Что я — выходец? — Алва усмехнулся. — А сами как думаете? — Покорнейше прошу простить, вашу тень я сегодня уже видел, — смутился Марсель. — Видите ли, капитан… О выходцах забывают. Вы наверняка ни разу не слышали чтоб кто-то убивался по бывшему капитану Лаик, включая его вдову? Из бедного Кальперадо информацию об отце, вы помните, пришлось вытягивать клещами. Все, кто не поддается этой магии — влюбленные, дети, родители — очень быстро уходят вслед за возлюбленными или родными, в живых остаются только забывчивые. Даже на суде, когда я готов был подписать не глядя признания в любых преступлениях, никто из людей узурпатора и не вспомнил, что у меня был когда-то оруженосец. — К чему вы клоните, герцог? — К тому, что мистическую версию моего бегства мог придумать кто-то, кто хотел меня прикрыть таким образом и доподлинно знает о судьбе бедного юноши. Я хочу знать, кто, откуда и его мотивы. И, прошу вас, Марсель, ни в коем случае не упоминайте погибшего ни по имени, ни по титулу. Алва откинулся в кресле с бокалом, Марсель счел это знаком, что собеседник сыт, сгрёб тарелки на поднос и, поднимаясь из-за стола уточнил: — Шадди, десерты? — и дождавшись жеста отрицания, отправился на кухню, отнести посуду. Не так уж долго виконт отсутствовал: пока выбирался узким ходом из потайных покоев, искал лакея, чтоб сгрузить ему поднос, и лез обратно, и когда он вернулся, Алва всё так же сидел в кресле с перед тем же самым всё ещё не пустым бокалом. Он не то задумался, не то заснул, а может, потерял сознание. Свечи дрогнули, потревоженные сквозняком, порожденным приоткрытым проходом, сидящий вздрогнул и провел по глазам ладонями таким знакомым жестом, что защемило сердце. Марсель где-то в глубине души всегда верил, что все эти слухи не могут быть правдой, слишком живым был его маршал, чтоб вот так сгинуть в тюрьме, но и поверить, что тот жив, рядом и в безопасности, тоже никак не удавалось. — Я понимаю и ваше любопытство, и ваше нетерпение, Марсель, но боюсь, из меня сейчас неважный собеседник. — начал тот, когда Марсель утонул в кресле напротив. — Я позову к вам вашего Хуана, или может вы предпочтете сразу девицу? — предложил Марсель, — Поговорить мы сможем и за завтраком, у меня нынче на редкость много свободного времени и я с радостью скрашу ваше заточение. — Тогда самое главное, пока я ещё в состоянии говорить. — Марсель понятливо притих, и приготовился слушать, — Меня продолжат искать, и возможно, после сегодняшней неудачи, куда настойчивее чем раньше. И мне бы не хотелось подвергать урготское посольство риску, оставаясь тут надолго. У вас же наверняка предусмотрены пути отхода? — Да, переправить вас из города мы сможем дней через шесть. На барже, по Данару. Правда, всех слуг вряд ли получится переправить за один раз, но человек пять охраны с вами точно смогут отправиться. — Что ж, посидеть несколько дней взаперти мне будет не сложно, тем более в столь очаровательном обществе. — Что вы имеете в виду? — Юную уже-не-герцогиню, конечно. Как я понял, потайная комната в посольстве только одна, а с её приметной северной внешностью, прятать её среди урготской прислуги — плохая идея. К тому же мне всё ещё может потребоваться помощь сиделки, пока она неплохо справлялась. — Сиделки? — нет, умом Марсель понимал, что маршалу не легко далось пребывание в Багерлее, но всё же не мог представить себе его в постели, принимающим заботу слуг: компрессы, теплое питьё, осмотры лекаря… воображение пасовало перед действительностью. Алва тем временем продолжил: — Вы же не думаете, что господин Морен обошел меня своим гостеприимством? — Марсель заворожено кивнул и Алва продолжил.— Я смог встать с постели около недели назад. Мэтр, что лечил меня всё это время, едва ли позволил бы мне гулять по городу. И боюсь, за сегодняшние подвиги мне ещё придётся расплачиваться. — Может, стоит послать за ним, чтоб он осмотрел вас снова? — Он в Багерлее. Собственно, только поэтому я рискнул стеснить вас и маркиза Габайру. — Найти вам другого? — Нет необходимости. Его рекомендации вряд ли будут отличаться, жить я определенно буду. Ни к чему лишние глаза и уши. — Алва поморщился, — А за шесть дней я, думаю, достаточно отлежусь, чтоб дойти хотя бы до Данара без посторонней помощи. А теперь, если вас не затруднит, пришлите ко мне Хуана.

***

Барон подъехал в Багерлее одновременно с королевским кортежем, и судя по взбешенному виду Его Величества, пока всё складывалось наилучшим образом. Как выяснилось, заложники застряли где-то у ворот Роз, где карету, сопровождаемую людьми Кавендиша, остановили чесночники первого маршала, и, придравшись к криво оформленным документам, отказались впускать гражданских в город. Морен не терял времени зря: сразу отчитался перед королём о проведенном первом акте допроса (когда подозреваемому демонстрируют пыточные инструменты и рассказывают о них, предлагая признаться «по-хорошему»). Вопрос барона «а собственно, говорит ли подозреваемый на Талиг?», вверг того в ступор, после заливистого хохота Ракана, сменившийся тихим бешенством. Мэтр — высокий, тощий как скелет, совершенно седой и очень смуглый, — на вопрос о том, какими языками владеет, предпочёл хранить гордое молчание. «Ничего-ничего, привезут девку, сразу запоёт!» — вполголоса переговаривались палачи, и надо отдать мориску должное: услышав этот тихий шёпот, он даже не вздрогнул. Следующие полчаса люди Морена искали хоть кого-нибудь, говорящего на кэналли. Когда истекли все мыслимые сроки, а его Величество уже готов был кого-нибудь казнить, чтоб ускорить процедуру, Уолтер вспомнил про молодого кэналлийца, так и заточенного тут, в одной из сырых подвальных камер без окон. Ещё через полчаса привели пацана, которому Его Величество тут же пообещал прощение и свободу. Тот хмуро кивнул, и принялся переводить, хотя на ногах стоял с трудом. Приступили к допросу снова. Морен в красках расписывал свою коллекцию пыточных инструментов. Мальчишка, многое из неё испытавший на себе, дрожал, запинался, но переводил. Король брезгливо морщился и делал вид что не слышит. Почтенный мэтр нацепил маску внимательного слушателя, и время от времени ободряюще кивал кэналлийцу. Время тянулось отвратительно медленно, но барон наслаждался этим промедлением почти так же, как бесился из-за него Его Величество. Перекинуться хотя бы парой слов с мориском без свидетелей никак не выходило. Но и смотреть, как будут пытать ребенка на глазах матери и прадеда барон счел для себя невозможным. Когда примчался гонец, сообщивший что вожделенную карету всё же пропустили в город, первый акт допроса уже подходил к концу. Морен предложил его Величеству отобедать, тот скривился (ещё бы, после такого подробного рассказа о тонкостях ремесла заплечных дел мастеров), но согласился. Барон, улыбнувшись своей людоедской гримасой, предложил Морену присмотреть за этим этапом допроса за него, тот с радостью согласился и отправился угождать государю. Гимнеты вышли вслед за королём, двое надзирателей — следом за Мореном. В камере остались только барон, мэтр, толмач, палач и молчаливый охранник, про которого барон и вовсе забыл бы, если бы кэналлиец то и дело на него не оглядывался. Уолтер передал слово палачу, тот своё дело знал отменно, рассказывал с воодушевлением, и когда дошел до железных колец, «кои применяются дабы стискивать череп упорствующего, жаль, слишком явные оставляют следы», так разошелся, что попытался приложить те кольца к голове кэналлийца. Тот замолчал, закатил глаза и молча завалился на пол. Пока охранник с палачом уносили тело беспамятного мальчишки, на какие-то пару минут, барон остался в допросной наедине с мориском. Это был шанс, и Уолтер им воспользовался. — Я знаю, что вы понимаете меня, — шепотом, почти одними губами, проговорил барон. — Вашу внучку уже везут сюда, и применять всё это будут не на вас, а на ней, если не на ребенке. — Мориск не изменился в лице, не вздрогнул телом, но что-то неуловимое, какая-то горечь мелькнула в уголках плотно сжатых губ, меж глубокими морщинами. — Вам нет нужды молчать: о том, что вы здесь, вашему пациенту сообщили сегодня к полдню, — и снова ни словом, ни жестом этот старик не выдал, что понял сказанное, но теперь в направленном мимо Уолтера взгляде читалась недоверчивая, злая насмешка. — Я не знаю, сколько времени им понадобится, чтоб скрыться, но вряд ли дольше пары часов. И я прошу вас, избавьте своих родных от всего этого. Если сможете, потяните время. — Уолтеру не верили, это было очевидно, пришлось импровизировать. — А если нет, не доводите. Та девица предана вашему соберано, Пакита, так кажется, её зовут? Мориск опустил взгляд. Загрохотал замок в двери, вернулся палач с кем-то из надзирателей.

***

Весь этот суматошный день Рокэ держался на одном упрямстве, но сейчас, после вина и человеческой еды и любопытного Марселя, усталость его всё-таки догнала и подкосила. Знакомый кошмар разбудил его ещё рассвета, он поднял Антонио на ноги, позавтракал, смог встать и постоять у приоткрытого окна, любуясь светом, наслаждаясь холодом. Примчался Хуан, прочёл записку Придда: этот новый герцог, ледяной мальчишка, больше похожий на Вальтера, чем на Джастина, предлагал себя, своих людей и план побега. Слишком заманчиво, чтоб быть правдой, слишком уж невероятно, чтоб оказаться ловушкой. У него почти 600 человек, набранных ещё до ареста Вальтера, и остатки людей Ансела, не успевших уйти с полковником, тоже прибились к ним. Окделл что-то говорил про Придда, но воспоминания путались, казались сном. Подумать только, сколько времени они просидели рядом у камина или у костра, а единственный раз откровенно поговорили друг с другом в тюрьме, мертвый с приговоренным, какая достойная кошкиного Дидериха ирония! Придд подчиняется своему зятю, говорил Окделл, марагонскому виконту, а тот никогда не пошел бы против Олларов. Впрочем, это было до того как убили Вальтера и Ангелику. Может ли мальчишка настолько жаждать мести, за отца, мать… ах, да, ещё брата? Может ли он смекнуть, что Ракан на троне в лучшем случае до весны, и пытаться таким образом выбраться из опалы после присяги узурпатору? Потом вернулись Луис с Мигелем, принесли Пакиту, которую ни вонючая соль, ни пощечины не смогли вернуть в сознание. Вдобавок Айрис эти болваны оставили одну, без охраны. Вот тогда он вероятно и смог собраться и начать, наконец, командовать своими людьми, а не только послушно есть супчик и пить отвары. Он как раз осмотрел девицу, та дышала глубоко и ровно, пульс прощупывался, хоть и замедленный, но ровный, никаких следов ударов или ядов обнаружить не смог, и с досадой хотел уже вернуться в постель, когда примчалась, разминувшись со своей охраной, напуганная Айнсмеллером герцогиня. Посовещались с Хуаном и Мигелем, выбирали пути отхода. Если сначала Рокэ скорее поверил Придду, то в сочетании с раскаявшимся Айнсмеллером, его предложение куда больше походило на ловушку. Пока Алва, вновь почувствовавший себя маршалом, а не пациентом, сочинял письмо Марселю, как раз вернулся Лопе, посланный к мэтру абу Назари: соседи подтвердили новости, цивильники увели мориска ещё накануне, а в доме ждет засада. Час спустя трактир был пуст, только в мансарде на кровати Хуана остались лежать ржавые цепи. После жизнерадостного Марселя хмурый молчаливый рэй Суавес показался Рокэ ещё более мрачным, чем все последние недели. Он помог дойти до кровати и раздеться, вытер успевшее покрыться испариной тело мокрым полотенцем, размял шею, плечи и ладони своего соберано и помог ему натянуть свежее бельё. В потайной комнате было жарко, даже душно, и укрыться простынёй Рокэ отказался наотрез. За всё это время, Хуан проронил едва ли два десятка слов: что все устроены и поужинали, Пакита очнулась, чувствует себя сносно, но вставать не решилась, с ней сидит дора Айрис, Луис и Антонио у той на подхвате, а утром дор Марсело обещал позвать к ней врача. — Приведи сюда Айрис. Со всеми её вещами. — Соберано? — вопросительно буркнул Хуан, вложив в одно короткое слово сразу несколько вопросов. — Выполняй, — скорее прошептал, чем скомандовал, герцог и откинулся на подушки. Сил на споры совсем не осталось. Айрис пришла через четверть часа. Прокралась тихонько мимо постели, сложила вещи в том закутке, что заменял в этом потайном убежище сразу гардеробную и умывальную комнаты, села на краешек кровати и застыла там так тихо, будто даже дышать перестала. — Вы собрались сидеть так всю ночь? — спросил Алва, с трудом выталкивая сознание из мутных грёз. — Ложитесь спать, вам нельзя оставаться с прислугой. В этом доме слишком многие могут узнать вас в лицо. — Тут одна кровать. — после почти минутной паузы очень тихо возразила Айрис. Она не таилась от чужих, с благодарностью подумал Рокэ, просто привыкла за последние недели, что ему больнее от громких звуков. — Не подумайте дурного, я не настолько здоров, чтоб покушаться на вашу честь, — никаких сил чтоб уговаривать девицу у него не осталось, — Нам с вами нужно объясниться, но боюсь, я даже говорить внятно сейчас не способен. Дождемся утра. Девушка ничего не ответила, но встала, опять прокралась в гардеробную и вернулась оттуда уже в ночной сорочке — длинной и закрытой. Волосы она успела убрать в тугую короткую косичку, задула свечи и в темноте полезла на другой край необъятной кровати. — Доброй ночи, монсеньор. — прошелестело оттуда. — Доброй ночи, Айрис. — смог выдавить из себя Рокэ, проваливаясь в мутный тяжелый сон. Вокруг привычно тянулись холодные пустые каменные коридоры и лестницы: гальтарский лабиринт заканчивался выходом в дворцовые подземелья, галереи Лаик перетекали в сырые подвалы Багерлее, главное же не менялось: пока он искал выход, за каменными стенами снова и снова умирали, не дождавшись его. В очередной раз выбежав на яркий свет, он зажмурился, а потом распахнул глаза и от того проснулся. Он лежал на боку, спеленутый простынёй, которой точно не укрывался, засыпая. К взмокшей спине прижался кто-то теплый, а на сердце лежала, не давая отстраниться и перевернуться, чья-то настырная ладонь. — Тихо-тихо. — зашептали сзади, когда он попытался пошевелиться, — Всё кончилось. Спи. Нужно было осадить, оттолкнуть, высмеять… Но он снова провалился в сон и до утра счастливо гулял по узким улочкам Алвасете, то спускаясь к зимнему морю, то поднимаясь ввысь, к кедрам и виноградникам.